Редакция газеты «Место встречи – Монреаль» от всей души поздравляет Заслуженного артиста России, основателя монреальского театра «Вторая реальность», режиссера и актера Александра Марина с почетной наградой – медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени, которая ему была вручена 15 декабря в Большом театре министром культуры Российской Федерации Ольгой Любимовой. (Медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» – государственная награда Российской Федерации. Учреждена указом Президента Российской Федерации от 2 марта 1994 г.)
Наш корреспондент Светлана Мигдисова побеседовала с А. Мариным.
– Саша, не каждый день доводится поговорить с человеком, которому накануне вручили высокую государственную награду. Поделись, какие чувства ты испытал в первый момент, когда узнал об этом событии.
– Государственные награды в этот день получили 32 деятеля культуры – артисты, музыканты, педагоги, руководители творческих коллективов. А для меня это стало полной неожиданностью. В первый момент, когда я узнал о награде, подумал, что это какая-то ошибка. Но все оказалось правдой.
– Когда назвали твое имя, ты вышел на сцену, министр вручила тебе медаль… Помнишь, о чем ты думал в те минуты?
– На самом деле я очень волновался, но не из-за награды… В таких ситуациях, когда ты попадаешь в круг людей, где почти никого не знаешь, ты все равно должен сказать какие-то слова. Я думал о том, что я могу сказать этим незнакомым мне людям. Поблагодарить, разумеется. Грех неблагодарности для меня самый страшный. С Ольгой Борисовной я раньше не встречался. Я испытывал вполне человеческое волнение. А она меня в тот момент очень поддержала. Когда я приблизился к ней и начал ее благодарить, она произнесла: «Нет, что вы, что вы, это для меня честь!» Мне сразу стало в каком-то смысле легче, и я почувствовал себя дома. А что можно ответить? И все, что я вспомнил, это пушкинское стихотворении: «Поэт не дорожи любовию народной», в котором есть строка: «Не требуя наград за подвиг благородный». При всем при том, когда награда приходит, это очень приятно, это греет твое сердце и добавляет тебе силы.
– Саша, мы никогда с тобой не обсуждали твои первые шаги в профессии, а у тебя об этом времени, как я недавно узнала, есть целая история. Расскажешь?
– Это известный анекдот. Я его часто рассказывал.
– Прежде чем ты начнешь, скажи, ты мог себе представить тогда, что когда-то тебе вручат правительственную награду за твое творчество, любовь к театру? Любая награда отмечает некую веху в жизни и творчестве. Хочешь – не хочешь, а дальше ты будешь жить с другим статусом.
– Я никакого статуса не чувствую. Но награда к чему-то обязывает. Не столько тебе дается при этом благ, сколько накладывается обязательств и ответственности. Я бы так сказал. Вести себя поприличнее нужно, наверное, чтобы пальцем не показывали и не говорили, что, мол, получил, а сам…
Как я встретился с Табаковым…
После 9 класса я попробовал поступать в московские театральные учебные заведения, прошел все творческие конкурсы, и меня всюду приняли. В ГИТИСе набирал курс Андрей Попов, и я дошел до последнего тура. Когда он уже брал меня на курс, я вынужден был признаться, что еще не закончил школу и у меня нет аттестата о среднем образовании… А через год, когда я приехал поступать, меня вышибают из Щукинского, из «Щепки» само-собой, из школы-студии МХАТа. И ощущение такое, что мир рушится. А ты на что-то надеялся! Многими замечено, что первые шаги даются легко: это Бог на первых порах всегда помогает, а потом начинаются преграды. Я этого тогда не знал. После провала я думал, что мне настал конец. И тут ко мне подходит девочка, которая вместе со мной поступала, дает номер телефон Олега Павловича Табакова и говорит про его набор. Почему-то она при этом добавила, что ей кажется, что я ему подойду. И я, конечно, ему позвонил. Он пригласил меня прийти в ГИТИС на прослушивание, как и положено. А я вместо этого пошел в «Современник», где у него была встреча с группой молодых режиссеров. Откуда-то я знал об этом. Я примкнул к этим режиссерам, сказав, что мне назначена встреча. А дальше началась фантасмагоричная история. Он увидел меня, и я ему сказал, что я тот парень, который недавно ему звонил. И я в этот момент не знал, что ему сказать. А он говорит: «Хорошо, пойдем!» Завел меня в свой кабинет и говорит: «Читай». Я начинаю читать, а он буквально на первых строчках меня прерывает и говорит: «Нет, не то». Стал читать стихи, а он опять прерывает: «Нет, нет! Все это не то! Читай басню!» Начинаю читать, вижу, он улыбается, смеется и говорит: «Ну все! Считай, что первый тур ты прошел, а дальше мы увидим. Поехали, я тебя отвезу в ГИТИС». Мы спускаемся вниз, по пути он встречает Авангарда Леонтьева, которому говорит: «Вот парень, который совсем не умеет читать. Надо с ним позаниматься!» И я на ходу договариваюсь с Леонтьевым, что завтра приду в театр к нему на занятия. Потом мы выходим, Табаков сажает меня в свою машину, везет по Москве, привозит в ГИТИС…
– Саша, и что в этот момент творится у тебя в душе? Ты вдруг оказываешься один на один с известным артистом, кумиром народа. Да еще и едешь в его машине!
– В этой истории все нереально. Ты не понимаешь, что с тобой происходит. Выезжаем из двора «Современника» на машине Табакова, а мой папа стоит на бульваре и видит, что его сын уезжает с Табаковым. Он ничего не понимает. И вот тут случается самое пронзительное и трогательное: папа начинает вынимать всю свою мелочь из карманов и в окно мне ее сует. Естественно, мне это все неловко и неудобно в этот момент. А папа отдает себе отчет, что денег у меня нет и я никуда не смогу доехать, если он мне сейчас не даст хотя бы пять копеек на метро. Этот момент я запомнил в деталях! А тогда мне важнее казалось другое, я не умел и не мог оценить папину заботу обо мне. Но именно в этом и есть жизнь, и есть настоящее. В том, как он начал совать мне эту мелочь в окошко. А дальше приезжаем во двор ГИТИСа, где толпы абитуриентов, мечтающих попасть на курс Олега Павловича. Все расступаются перед нами. Машина останавливается. Из нее выходит Олег Павлович, а следом за ним выхожу я. И все эти тысячи глаз ненавидят меня, потому что все эти люди думают, что привезли кого-то по блату, чьего-то сынка.
– А ты мальчик из провинции, который только что провалил творческие конкурсы…
– Да! И увидел Табакова всего полчаса назад. Был на мне, конечно, приличный костюмчик…
– На выпускной родители, наверное, купили?
– Да… Мы проходим через эту толпу. Я помню взгляды этих людей, хотя в этот момент мне все было безразлично. Он стучит в окошечко. Появляются один за другим Валерий Фокин, Константин Райкин. Меня буквально впихивают туда, по ходу заполняют анкету. Начинаю читать им серьезные вещи, а они давятся от хохота. Райкин просто под стол свалился.
– Что же такое ты читал?
– Вознесенского!
– Потом, много лет спустя, когда вы уже были партнерами по театру с Олегом Павловичем, вы с ним возвращались в воспоминаниях к этому эпизоду?
— Однажды в Японии, где мы были вместе, я при нем рассказывал эту историю. Он кивал, смеялся, но ничего не добавлял. Если вернуться назад к моему поступлению, то на следующий день я пошел в «Современник», встретился с Авангардом Леонтьевым. Потом был второй тур, после которого у меня создалось ощущение, что я чудовищно читал. И мне было так стыдно! Сам Табаков меня допустил на конкурс, а я так плохо читал. Мы с родителями приезжали на конкурс из Воронежа, а потом назад уезжали. И я помню, что еду с мамой в поезде, и ни о чем не могу говорить: я все провалил. На следующий день в Воронеж пришло известие, что я допущен на третий тур. После поступления в ГИТИС сразу началась другая жизнь. Все, что происходило со мной до этого момента, мало оказалось похожим на то, что началось. Когда ты поступаешь на первый курс, тебе не просто кажется, что ты умеешь все, ты приходишь туда с ощущением, что ты уже народный артист. И когда начинаешь заниматься, то через две недели понимаешь, что ты не просто ничего не умеешь, а просто бездарь, ноль! И вообще ты не по назначению пришел. Ты видишь успехи товарищей, а сам — ужас, кошмар просто. И так весь первый курс.
– Но в какой-то момент это ощущение проходит? Когда оно прошло у тебя?
– У меня оно прошло в конце второго курса, когда со мной стал работать Константин Аркадьевич Райкин. Он делал спектакль по пьесе Крылова «Пирог». Водевиль на мещанскую тему. И на самостоятельных показах стали случаться удачи. Помню, на первом курсе, когда мы делали Чичикова у Ноздрева, я играл Чичикова. Показывали всему ГИТИСу. Что-то тогда у нас получилось. Мы вкалывали день и ночь, совершали просто невероятные какие-то подвиги. Ни на что не было времени, потому что мы занимались профессией. К концу второго курса случилась работа, после которой я стал ощущать, что приобретаю какое-то иное видение в пространстве, что я могу кого-то создавать, что я могу трансформироваться и чувствовать себя другой сущностью. На третьем курсе стало уже полегче.
– В какой момент ты пришел к режиссуре?
– С самого начала на многих показах в ГИТИСе я выступал в качестве режиссера: предлагал какие-то сценические и пространственные решения. На четвертом курсе я даже выпустил два спектакля. А еще в конце третьего курса появился мой спектакль «Повесть о чиновнике, крадущем шинель». Мы сделали это вместе с одним моим товарищем. Мы поставили спектакль в трех комнатах. Зритель стоял в коридорчике и смотрел то в одной комнате, то в другой, то в третьей. На дворе шел 79 год…
– Ох, как бы мне хотелось посмотреть этот спектакль!
– Мне самому тоже хотелось бы его посмотреть!
– Сколько ты уже поставил спектаклей?
– От 75 до 100. Я могу вспомнить по названиям.
– Кого из авторов чаще других ты ставил?
– Шекспира и Чехова – в Канаде, Америке и Японии. К «Бесам» Достоевского обращался четыре раза: в Гарварде, в Канаде, в Нью-Йорке…
– И свои пьесы ты тоже ставил.
– И свои, естественно. И инсценировки романов тоже.
– Твое обращение к Гоголю, которое случилось в этом году в Монреале на спектакле «Пуговица Гоголя» — тоже далеко не единственное!
– Конечно, нет. Во-первых, я играл Хлестакова в спектакле Табакерки «Ревизор». Это для меня очень большая работа и очень большое внутреннее пространство Гоголя, хотя я не ставил этот спектакль, а только играл в нем. Но ты в этом пространстве существуешь, в этой эстетике живешь, и она дает большое понимание того, что это за автор. Потом я ставил «Женитьбу» в Национальной театральной школе Канады. Это был, как я считаю, один из виртуознейших с точки зрения формы и придумки спектаклей. Мы создали на сцене карточный домик. Тогда еще школа могла выделять необходимые средства для постановки спектаклей, что позволяло делать работы большого масштаба. У нас декорация получилась совершенно потрясающая. Мы с художником придумали историю, в которой карты вращаются, перемещаются, выстраиваются в домик, который затем рушится. Гоголь у меня очень тесно связан с моим любимым немецким писателем Эрнстом Теодором Амадеем Гофманом, который ввел в литературу чертовщину в той форме, в которой я ее принимаю, которая мне очень нравится. Эта тема существовала и до него, но именно Гофман впервые сделал из этого цикл, который сам себя порождает и уводит тебя в невероятные чертоги, где ты готов потеряться.
– Вот-вот! Именно потеряться! Ты просто снял у меня с языка это слово! Я всегда, когда его перечитываю, ухожу в его текст с головой и там позволяю себе потеряться. Завораживающее чтение.
– Это так! Завораживающее чтение! Абсолютно магическое. И я прочитал Гофмана от корки до корки. В свое время я поставил «Песочного человека», написав свою инсценировку. Сначала я его сделал его в нашей монреальской компании «Вторая реальность», а потом он был полностью перенесен в театр Табакова и там игрался. Даже декорации мы перевезли! Их сделала замечательная театральная художница Валентина Комолова.
– Которая одно время работала в Монреале, а сейчас живет в Москве…
– Да-да! Мы с ней счастливо сотрудничали! Так вот чертовщина, начатая Гофманом, в литературе была продолжена Гоголем, затем Достоевским. И, конечно, расцвет этой темы начинается у Булгакова в «Мастере и Маргарите». Столь явственно, ярко. Каждый раз читаешь и не понимаешь, как можно так все придумать. Эта тема меня больше всего трогает и интересует. А еще есть Чехов, который по-другому к этому подходит. Это другая линия в литературе, которая тоже меня очень занимает. В его пьесах для меня раскрывается невероятная поэзия, знание человека, философская система, миропонимание.
— Есть такой автор, к которому ты хотел бы подойти, еще думаешь, приближаешься. Может, из современных? Кто?
– Из современных и Иванов интересно пишет, и Водолазкин. Но пока я еще, наверное, не готов к ним. А неохваченных очень много. С Мольером я очень мало работал. Сделал когда-то «Миф о дон Жуане». Это такая компиляция из произведений Мольера и других источников. Я очень хотел поставить «Тартюфа» с Олегом Павловичем в главной роли. И мы говорили с ним об этом, но он отдал эту постановку другому режиссеру. Есть ряд пьес, совершенно замечательных, над которыми мне пока не удалось поработать – «Мнимый больной», «Скупой». «Тартюф», «Мизантроп», тот же «Дон Жуан», которого мне и сейчас хочется поставить, хотя это будет совсем другая история. Тот первый спектакль был авангардный, юношеский, в нем много всего было придумано. Как всегда в юности что-то делаешь, а потом понимаешь, что это, конечно, интересно, но не в этом суть.
– Саша, наш разговор может продолжаться бесконечно, но в одну статью всего не поместить. Спасибо большое за беседу! Поздравляю тебя еще раз от всей души! Уверена, что к моим поздравлениям присоединяются абсолютно все, кто любит твои спектакли, любит твой театр! С наступающим Новым годом! Новых спектаклей, ролей, воплощения задуманного! До новых встреч в Монреале!
