Для русского читателя человек на рельсах – это всегда немножко Анна Каренина. Однажды, когда я ехала к друзьям в Дэлавер, электричка встала — часа, помнится, на два. По вагонам зашагали мужественные полицейские, начисто игнорируя вопросы всполошенных пассажиров.Меня мучила мигрень, и жила я надеждой, что вот-вот доберусь до станционного аптечного киоска и разгрызу забытый дома «Адвил». Поняв, что застряли надолго, я пересела к проходу и некоторое время безуспешно пыталась обратить на себя внимание стражей порядка, предлагая им выдать мне болеутоляющее или отрубить голову. Отчаявшись, заползла в глубь деревянной лавки, скукожилась – и тут меня спасли. Невероятных размеров дама в форме, с кобурой, поймав мой больной взгляд, угнездилась рядом, небрежно сняла с меня шикарную итальянскую шляпу и, приговаривая почему-то «тихо-тихо, дорогуша», без единой просьбы с моей стороны начала массировать мне затылок. В пункт назначения я приехала как огурчик — чтобы узнать, что именно произошло: под поезд бросилась женщина.

Из Элис Манро (Alice Munro) на русский переведено пока всего два рассказа. Один из них — «Жребий», в котором представлена сходная коллизия. На мой взгляд, это не лучшее произведение писательницы. Но ведь Манро, слава Богу, здравствует. Наверное, она сама так решила. В рассказе все просто, привычно, предсказуемо: молодая, способная, одинокая (хоть и недурна собой), изучающая античность девица, дабы прикоснуться к реальной жизни, делает перерыв в академических штудиях: преподает в школе латынь. Она получает письмо от какого-то давнего знакомого, который вдруг протягивает между ними иллюзорную ниточку, утверждая, что «часто думает о ней». В каникулы героиня отправляется к нему – без какой-либо осознанной цели. В поезде с ней пытается подружиться («в тексте – «закорешиться») малоинтересный, в летах человек. Девица убегает от него в другой вагон, проклиная и приставучего мужика, и тяжкие месячные. Поезд останавливается на станции, а едва набрав скорость, тормозит опять – то ли под него кто-то по несчастью угодил, то ли специально прыгнул.

Самоубийцей мог оказаться тот самый отвергнутый героиней «кореш». А мог и не оказываться, это уж от читателя зависит. Как и глубина, с которой этот материал можно проанализировать — в соответствии с навыком такого рода работы. В «Жребии» отчетливо прослеживается чеховский принцип: обыденность и трагедия неразрывно слиты, что чем питается – не поймешь. Другое дело – хочется ли в данном случае понимать.

Кстати, одна из американских писательниц назвала Элис Манро «наш Чехов», и это привилось. Сама Манро часто перечитывает классика, получая при этом, по ее словам, «опыт смирения». Так что не будем судить о ее творчестве по одному неудачному рассказу. Прошлой весной она получила «Букера», которых с 2005 года – два. Традиционный, существующий уже полвека, охватывает пишущих по-английски британских писателей. Канадцы к ним тоже относятся, мы же до сих пор в Common Wealth (что греет мне душу). Первым канадским лауреатом этого Букера стал в 1992-м Майкл Ондатже – за «Английского пациента», вторым, в 2000-м, – Маргарет Этвуд за «Слепого убийцу». Новый – международный — Букер касается писателей, создающих англоязычную словесность в любой стране, и присуждается не за конкретное произведение, а за творчество в целом. В списке финалистов Манро соседствовала с Э. Доктороу (блестяще пересказанный Василием Аксеновым «Рэгтайм») и с Людмилой Улицкой. И, естественно, это не первая награда писательницы.

Я посмотрела два интервью с Манро. Что-то в ней есть от эльфа: легкость в движении, в голосе, светлые волосы уложены так, что на голове видится маленькая корона, улыбка прелестная: «Я хотела стать писателем лет с 11… да, тогда это и случилось, и я действительно не видела для себя иного занятия. Может, я успешна в том, что делаю, потому что не обладаю никакими другими талантами… Я не интеллектуалка, домохозяйка из меня неважная… Ничто не мешало, не вставало передо мной на этом пути… Только житейские проблемы — и это всегда казалось мне чудом».

Монро вступила в литературу в 50-е, когда издатели проявили тягу к крупным формам – перестали печатать рассказы. Для тех, кто все-таки продолжал их писать, прибежищем стало радио, литературные программы на СВС. Из того, что звучало в эфире, лучшее отбирали для антологий, выпускаемых Oxford University Press. Писательницу заметили сразу и заговорили о ее «особом реализме». На повестке дня тогда стоял модернизм. Привязанные к повседневной жизни маленького онтарийского городка, вещи Манро уже при своем появлении кое-кем объявлялись морально устаревшими. Но эта легкая в движениях женщина, по счастью, никогда не оглядывалась на теории. «… развитие событий в тот субботний вечер – вот что меня пленило: я уловила проблеск бесстыдной, великолепной, потрясающей нелепости, с которой импровизируются жизненные сценарии — в отличие от выдуманных» (Пушкин «Повестями Белкина» 180 лет назад сказал о том же).

Эти слова из рассказа « Dance of the Happy Shades» («Танец счастливых теней»), давшего название первому сборнику Манро, во многом характеризуют ее прозу: взаимопроникновение реальности и фантазии, «документальных» фактов и их почти немыслимого развития. Критики полагают, что лучше всего Монро удаются рассказы, вырастающие из ее собственного жизненного опыта, из того, что она знает досконально. Она с ними вроде бы согласна: «Иногда я нахожу отсчет своего рассказа в памяти, в смешной истории, но, как правило, в окончательном варианте она теряется, становится неузнаваемой. Представьте себе, что вы помните такое: молодая, только что сошедшая с поезда дама столь элегантна, что семья просто вынуждена сбить с нее спесь (однажды это случилось со мной), — и каким-то образом все это превращается в рассказ о жене, которая выкарабкивается из нервного срыва; (на станции) ее встречают муж, его мать и медсестра матери, причем муж уже любит эту медсестру, только сам еще об этом не догадывается… А как происходят эти превращения – не знаю». Манро любит слово «чудо».

Писательница родилась в 1931 году в городке Wingham, в Онтарио. Ее отец был фермером, разводившим сразу и серебристых лисиц, и кур. Хлопотливая, должно быть, деятельность, напоминающая об известной загадке: как перевезти в одной лодке волка, козу и капусту. Мать преподавала в школе и отличалась независимым складом ума. Проучившись два года в университете на отделении английского языка, Элис сменила образование на замужество, переехала в Ванкувер, нарожала дочерей. Одну из них рано потеряла. Потом семья обосновалась в Виктории, а уж там открыла свой книжный магазин.

Онтарийская глушь, в которой писательница выросла, как и Британская Колумбия, где она довольно долго жила, вошли тем или иным боком во многие ее рассказы. Однако было бы ошибкой относить Манро к представителям «натуральной школы». Здесь уместнее сравнение с художественной фотографией, где столь же присутствует авторский взгляд, сколь и натура. Манро — признанный мастер визуализации — что, в общем, и положено в ее профессии. Но ее образы, ценные и сами по себе, становятся отправной точкой для расширения контекста, в том числе и литературного.

Сборник «Dance of the Happy Shades» вышел в 1968-м – и получил награду генерал-губернатора и признание не только в Канаде, но и в Штатах. Американцы узнали себя в рассказах Монро и тут же уподобили ее Джону Чиверу (серьезный комплимент) и Джойс Кэрол Оатс (она тоже вышла в финал Букера, полученного канадкой). Сборник создавался полтора десятка лет и, вероятно, поэтому более разнообразен по тематике и приемам, чем те, что выпущены позже. «The Office» — нечто вроде исследования, посвященного тому, как пробивает себе дорогу женщина-писатель. «The Shining Houses» — анализ характеров молодых владельцев собственности, эдаких энергичных акул, защищающих цены на свои дома, как иные защищают моральные ценности. «Sunday Afternoon» — тихая «битва» между деревенской простушкой, нанявшейся в услужение, с ее чванными, безмозглыми хозяевами. «Thanks for the Ride» — история первой любви подростка, в которой акценты расставлены так, что в какой-то момент хочется помотать головой – стряхнуть наваждение.

И все же большую часть этих рассказов можно объединить – это картины детства и взросления в онтарийском городке или поселке. Можно проследить закономерности в решении темы: на ферме центральная фигура – отец, конфликт извечен – человек и природа. В городке, куда пришлось перебраться после потери фермы, глава семьи – мать, амбициозно строящая для дочерей чуждый им мир, из которого им охота на волю. Вот что говорит (думает) о матери одна из юных героинь: «Судьба швырнула нас на улицу бедняков (неважно, что мы были и прежде бедны, это была совсем другая бедность), и принять это, как она это понимает, необходимо с достоинством, с горечью, со смирением. Ни ванна на вычурных лапах, ни унитаз не в состоянии утешить ее, как и раковина с затычкой, и опоясывающий дом тротуар, и молоко в бутылках, и целых два кинотеатра… Моей матери нет до этого дела».

В 1971-м вышел второй сборник Манро – «Lives of Girls and Women» («Жизнь девушек и женщин»). Критики, основываясь на сквозных героях, упорно именуют его «романом». Для самой писательницы – это все-таки рассказы. Манро часто спрашивают, почему она предпочитает «короткую форму произведений». Она отвечает так: «Я не думаю о какой-то особой форме, я больше думаю о вымысле, скажем, об объеме вымысла… Я хочу рассказывать истории старомодным, привычным манером – о том, что и с кем случилось, но чтобы это случающееся попадало к читателю не сплошным потоком, а с каким-то временным сдвигом, странновато. Я хочу изумить читателя – но не тем, что произошло, а тем, как все это происходит. Долгие короткие рассказы лучше всего позволяют мне сделать это». Проще говоря – одной из особенностей прозы Манро является способность описать едва ли не всю жизнь своих героев, отталкиваясь от почти эпизодического сюжета.

Как и в любой национальной литературе, в канадской предостаточно объединений, групп, группок. Та, к которой принадлежит Манро, корнями связана с Америкой. В 30-е годы прошлого века в Штатах возникло течение, получившее название «Southern Gothic» — «южная готика». Из входящих в него авторов я назову тех, что точно переводились: Уильям Фолкнер, Фланнери О’Коннор, Трумэн Капоте, Харпер Ли («Убить пересмешника»), Томас Клейтон Вулф («Взгляни на дом свой, ангел»). Гротеск, «поток сознания» как повествовательный прием, переосмысление персонажей готических романов на южно-американской почве – и построенный писателем, как говорят нынче, собственный «виртуальный мир». Уверена, что если не всех, то кого-нибудь из этих авторов вы читали. В 1973-м в одном из интервью родилось имя для канадского течения сходного стиля – «южно-онтарийская готика». Кроме Манро, к ней причисляют, например, и Маргарет Этвуд.

Последний сборник рассказов писательницы «Too Much Happiness» («Слишком много счастья») вышел только что – и в откликах недостатка не испытывает. Приводить их не стану – вы лучше сам сборник раскройте. Замечу лишь, что многочисленные поклонники писательницы остались в восторге и требуют для нее самых высоких наград.

Этим материалом я завершаю экскурсии по канадской литературе. Выходя на дорогу, я, признаться, ожидала большего. Но это, как говорят современные грубияны, «моя проблема». Точнее, проблема любого филолога. Столько прочтено, что произносит человек «влево – вправо», а у тебя в голове Бродский всплывает. Конечно, мои обзоры фрагментарны. Но от каждого из упомянутых авторов остается полшага до новых имен. К слову, Элис Манро канадские литературоведы (а им ли не знать!) считают лучшим канадским стилистом — после Marian Engel.

В 60-х годах прошлого века в исследовании древнерусской литературы прозвучала новая концепция. Работы академика Д.С. Лихачева включили эту прежде заповедную зону в мировой литературный процесс. Хвала! Конечно, все мы уникальны, на том и стоим. Но как-то в одном из учебников на гуманитарную тему мне попалась глава, более чем наполовину состоящая из раскавыченной, в юности чрезвычайно важной для меня книги. (далее…)

В 1997 году «Оскара» получил фильм «Английский пациент» (English patient). Выдвинут он был по 12 категориям, награжден по 9. Очевидный успех (помнится, кстати, что более всего я удивилась тогда премии «за лучшую музыку» — ну, это уж в моих взаимоотношениях с американской киноакадемией дело обычное). «Золотой глобус» и Британская кино- и телеакадемия (BAFTA) тоже не остались в стороне. (далее…)

В начале 70-х было снято «Кабаре» Боба Фосса. Полагаю, не найдется зрителя, который не запомнил бы сцены с красавцем-парнишкой, запевающим \»Tomorrow belongs to me…\» (Будущее принадлежит мне…). В 1976-м, когда в нашей провинции победила Parti Quеbеcois, Мордехай Ричлер (Mordecai Richler, 1931-2001 гг.) обвинил ее в использовании этого «нацистского гимна». (далее…)

Взглянем непредвзято: женщина действительно обязана мужчине многим. Если верить энциклопедиям, то канадская – особенно. Не развяжи те горячие хлопцы в Европе первую мировую войну, кто знает, насколько позже возник бы здесь массовый феминизм. Оставались, конечно, робкие души, для которых участие в войне выразилось в основном в следовании кулинарным советам, как накормить домочадцев без мяса и мучных продуктов. И, перекапывая любимый цветник под огородик, а потом и консервируя выращенные на нем «плоды земные», помнили они, что это их личный вклад в дело сокрушения гуннов. (далее…)

Вероятно, как и многие, я когда-то задала себе вопрос: почему даже в новое время в профессиональной философии преобладают мужчины? Разве женщина о вечном не помышляет? Ну, уж дудки! Как пытается будущий отец семейства приспособиться к мысли, что в доме появятся существа, угрожающие его покою? (далее…)

На улице Качалова в Москве есть магазин «Иностранная книга». Когда-то приезжавшие в Москву книгочеи прямиком неслись туда за любимыми авторами «на языке оригинала». Те, кто нужным наречием не владел, удовлетворялись переводами. И прежде всего ими – за исключением нескольких публичных имен да «андерграунда», российская литература тех лет у нормальных людей популярностью не пользовалась. Но за переводами тоже надо было побегать. (далее…)

Поговори в деревне на «волчью тему» с умной бабушкой – так за околицу носа не высунешь. Страшно, аж жуть! Из пары десятков примет, связанных с этими животными, добрых — всего ничего. В большинстве – беда на беде. Свита «серобоких» — голод, мор и война. А физическую причину солнечных да лунных затмений в народе задолго до строительства первой обсерватории определили: волк светила съедает – и вся недолга! Недаром ямщики на дугу символ церковного благовеста – колокольчики — вешали: волк, как и любая нечисть, должен их бояться. (далее…)

Уже по мальчишеским занятиям Сетон-Томсона легко было догадаться, что из него вырастет. Но взгляните на эту фотографию, которую так и тянет спутать с живописным полотном и назвать вполне традиционно – например, «Юный лорд Фаунтлерой и его борзая». А теперь сравните ее с расположенным рядом фотопортретом. Это один и тот же человек. И о нем стоит рассказать. (далее…)

Вот начало книги: «Век ему выпал долгий, а родился он в самом диком углу Дикого Запада, в верховьях реки Малой Пайни, чуть повыше того места, где сейчас стоит ранчо Палетт». А вот финал: «Он спокойно лег на голую, каменистую землю и тихо заснул, как заснул много лет назад, в тот самый день, на руках у матери» (перевод мой). Это о ком? (далее…)

Служил у нас в МГПИ преподаватель, которому студенты докучали чтением своих стихов. Поступал он в таких случаях так: поворачивался к автору в профиль и отгибал ладонью ухо. Ухо было мощное – просторное и хрящеватое. Сразу становилось понятно — человек внимательно слушает, то есть производит действие, в коем мы прежде всего и нуждаемся, когда жизнь сталкивает нас со стихами. Послушайте и вы: (далее…)

Воображение важнее, чем знание.
Альберт Эйнштейн

Есть ли в Канаде поэты? Конечно. А где их нет? Эстетическая функция языка, заставляющая человека «говорить красиво», – одна из тех, что проявляются довольно рано. Много ли вам попадалось детей, никогда не пробовавших писать стихи? Роберт Сервис (Robert William Service, 1874-1958) — не исключение: свои первые вирши он сочинил в шестилетнем возрасте. (далее…)

Много лет назад я, поминутно хохоча, читала пародии Стивена Ликока — один из его излюбленных жанров. «Как мы с женой построили дом за один фунт, два шиллинга, шесть пенсов» — издевка над полезными советами, которыми была полна канадская периодика начала XX века. На повестке дня тогда очевидно стояла проблема, как достойно устроить быт, не имея за душой ни цента. Журналы призывали прибегнуть к изобретательной экономии. (далее…)

Мне уже не так уж часто попадаются книги из разряда «начнешь читать – не оторвешься». Но подруга посоветовала вспомнить о детской литературе. И это произошло. Я открыла книгу, увидала: «… в начале своего течения этот ручей был капризным и своевольным… но к тому времени, когда он добирался до Долины Линд, это уже был спокойный, благовоспитанный маленький поток, потому что даже ручей не мог протекать мимо дома миссис Рэйчел Линд без должного соблюдения приличий». И надолго отодвинула дела. (далее…)

Мы остановились на том, что соседи Сюзанны, не считавшие нужным таить свою ненависть к «узурпаторам», едва ли не ежевечерне присылали к ней детей, чтобы чем-нибудь да разжиться, — выдать клок у паршивой овцы. Их бесстыдство так поразило англичанку, что она подробно рассказала об этих вошедших в привычку одолжениях. Список занимаемых предметов обширен: чай, сахар, свечи, крахмал, синька, утюги, кастрюли, миски – «коротко говоря, — пишет Сюзанна, — буквально все, что нужно в хозяйстве, и нам стоило серьезных усилий возвращать свою утварь». (далее…)

До автора эпиграфа – писательницы, получившей в этом году «Букера», — мы доберемся еще не скоро. Но ее слова, по мнению критиков, отражают некую характерную черту канадской литературы: «Я долго находился под впечатлением сквозящего в канадской поэзии глубокого ужаса перед лицом природы… Это не ужас, внушенный опасностью, лишениями или тайнами природы, но ужас души перед тем, что выражено этими вещами» (Northrop Frye, The Bush Garden). (далее…)

Восшествие юной королевы Виктории на престол почти совпало с интересующими нас литературными событиями: англичанин Диккенс написал «Посмертные записки Пиквикского клуба», а канадец Томас Чандлер Халибёртон (Thomas Chandler Haliburton) – своего «Часовщика». На противоположных берегах Атлантики родились два персонажа, два Сэма, без которых читателю определенно скучнее было б жить. (далее…)

К 40-м годам XVIII века европейцам поднадоели царственные герои в костюмах «a la antique» и снедающие их высокие, государственного масштаба страсти: классицизм сдавал позиции. Не будь этого, бешеный успех произведений Самюэля Ричардсона так и остался бы в разряде нерешенных загадок. (далее…)

Едва прослышав, что Колумб добрался до Америки, европейцы принялись создавать о ней свои мифы – благо, далеко. Не нужно приписывать сугубый меркантилизм мечтавшим об Эльдорадо испанцам и португальцам. И англичанам была не чужда идея быстрого обогащения, им хотелось за океаном «гор золотого песка». (далее…)

Миф позволяет увидеть особенности среды обитания. Вот что рассказывают калифорнийские племена: «Когда Тайкомол (Одинокий) вышел из пены, он четырежды положил веревку с юга на север, и стала земля. Но пришла большая вода и все поглотила. Тогда он поместил каменные крюки по четырем концам света и натянул их так, что они пересеклись в середине. А потом обложил все китовой кожей, чтобы море не размыло сушу. Он сотворил горы, реки и птиц. Взял палочки горной махогонии и те, что с утолщением на конце, превратил в мужчин, гладкие – в женщин, а маленькие — в детей. (далее…)