Мария

Губские поженились рано. В совке, в семидесятые, все женились рано – так было принято. Поженились, быстренько родили сына и поехали по распределению строить светлое коммунистическое будущее в Сибирь. Там, в Сибири, они родили ещё двух детей – девочек. Машу и Катю. Сибирь – место неплохое, но Губским больше нравилась Украина. Родимая Большая Дымерка – всего 40 км до Киева. Там вся родня, там было чем заняться и, честно говоря, надоели морозы. Так что в 86-м Губские переехали обратно. В уже несколько радиоактивную, но не менее от этого родную Киевскую область. Радиация, впрочем, была чисто номинальной – до Чернобыля 100 с лишним километров по прямой, так что появления мутантов никто не ждал. Жилось, как всем. Перестройка, девяностые, развал Союза, независимость. Большая Дымерка и вправду большая – тысяча дворов! И дворы там – ого-го! Участки по полгектара. Никто не голодал. Никто особо не шиковал. На таком вот фоне развивался характер главной героини сего очерка – Маши Губской. К этому времени уже Марии.

Порог третьего тысячелетия, Марии было 22, и она торговала цветами на Площади Независимости. Или, если по-украински, на Майдане Незалежности – в самом центре Киева. Киоск её находился прямо на одноимённой станции метро. Мария выросла в статную большеглазую деваху с обаятельной улыбкой, и торговля у неё шла бойко. Работала она на дядю, точнее на тётю – её киоск, наряду с несколькими другими, принадлежал местной бизнесвумен, которая уже руки о гладиолусы не пачкала. Прошёл год-другой, Марии стало тесно под пятой бизнесвумен, и она решилась на самостоятельный полёт. Тем более, что старший её брат (грамотный, но, в духе того времени, безработный инженер) тоже решил пополнить ряды торговцев цветами — с подачи Марии и за отсутствием иных легальных способов разжиться хоть какими-нибудь средствами к существованию. Они стали платить бизнесвумен фиксированную аренду, сами ездили по оптовикам, сами вели отчётность – и дело пошло. Через год решили выращивать цветы самостоятельно. Сначала только тюльпаны – прямо у себя на огороде. Который, как я уже говорил, был в полгектара. А это – очень много места. Конечно же, они не засадили прямо все полгектара тюльпанами. Да и не умели пока особо. Учились урывками, делали ошибки, находили рабочие методы и торговали по весне уже своими собственными тюльпанами. Но и от оптовиков не отказывались. Жили они тем временем по-прежнему в Большой Дымерке, а поскольку машины у них не было, в Киев ездили на электричке, с огромными баулами цветов. Распорядок их жизни был на тот момент следующим: подъём в 4 утра, загрузка, укладка, бегом на поезд, в 5 утра открыть киоск, разложиться и начать торговлю. Мария торговала, брат ехал обратно и шуршал на участке по цветам, а заодно строил дом. Большой, хороший дом. В 9 вечера Мария закрывала киоск и ехала на электричке же домой. И так каждый день. Младшая сестра, Катя, помогала то брату, то сестре и училась в Киевском политехе. Ещё через год решили построить первую теплицу. И построили. Через год – ещё одну. Закончили дом и заселились. Торговля шла хорошо, открыли ещё один киоск – уже не на Майдане, а подальше, в жилых районах. Там работала Катя. Купили машину, «жигуль». Распорядок дня, тем не менее, особо не поменялся. С теплицами стало проще, но работы прибавилось. Хотя и денег стало побольше. Сёстры повыходили замуж, народили детей. У Марии родился Иван. У Кати – Полина и Данил. Было у них уже шесть теплиц – почти весь участок был под теплицами. Последние четыре были голландские, по последнему слову техники. Отапливались немецкими угольными котлами. Ездили в отпуск. Турция, Египет, Европа…

Жизнь шла. Мария была в центре событий. Платила взятки в четыре конца. Милиции, инспекторам, начальству метрополитена. Киоск пришлось перенести из метро наружу – взятки не помогли, метрополитен не захотел продлить договор. Теперь пришлось больше платить ментам. На Майдане шли одна за другой революции. Цветы у Марии покупали крупные политические деятели из администрации сначала Кучмы, потом Януковича. Потом грянула революция, и Януковича погнали. Мария была рада. Ей не то чтобы хотелось в Европу – ей хотелось просто жить нормально и знать, куда и сколько отстёгивать. А то дай и этим, и тем, и ещё каким-то, а как очутились за пределами метро, ещё и «Беркут» стал захаживать. «Беркуту» Мария платила 50 баксов в неделю. Ментам собирала букеты, ну и прочие заходили и брали цветы бесплатно. В общем и целом, всех поборов выходило процентов на 50 от выручки. Мария не жаловалась. Можно было жить и развиваться. После изгнания Януковича денег стало меньше, но Мария была не против. Появилась надежда на какие-то изменения. В числе клиентов образовались новые политики и новые администраторы.

Жизнь продолжалась. Работа шла – их было уже пятеро: Мария и Катя с их мужьями и брат. Даже наняли женщину на прополку и укладку цветов. Дети росли, Ивану было уже 9 лет, Полине – 7, Данилу – 5. Вот уже года полтора как Мария подумывала об эмиграции в Канаду. И не просто подумывала – учила французский, оценивала список документов для подачи. Надоели так и не прекратившиеся поборы, были опасения, что Россия не удовлетворится состоянием дел на Юго-востоке. Шёл декабрь 2021 года. Знакомые жёны офицеров говорили об усиливающейся возможности войны. Друзья айтишники в шутку спрашивали, куда Мария собирается бежать. Смеялись над этими шутками без энтузиазма. В середине января 2022-го подруга, жена большого чина в армии, сообщила под большим секретом, что из военных частей перевозят документацию во Львов. В январе же, работая у себя в киоске на Майдане, Мария услышала, что из Киева уезжают посольства. На день Св. Валентина продажи были в разы ниже, чем в предыдущие годы. И на Майдане у Марии, и в спальном районе у Кати. Мария заметила, что исчезли регулярные, богатые клиенты – политики и крупные бизнесмены. 23-го февраля, вечером, везя Марию домой, муж отметил, что на дороге очень много машин с российскими номерами. Само по себе это не было странным. Странным было то, что двигались эти машины в сторону Чернигова, тогда как обычно российский трафик шёл в обратном направлении – в сторону Крыма.

— Всё-то ты у меня замечаешь, — восхитилась Мария.

— Вот такой я замечательный, — отрешённо пошутил муж.

24-го февраля, утром, вместо привычного будильника Мария была разбужена звуком, который очень напоминал взрыв. За первым звуком последовали ещё несколько. Проснувшийся Иван предположил, что это салюты – в его памяти ещё свежи были воспоминания о новогодних фейерверках. Разочаровывать Ивана Мария не стала. В накинутом на ночнушку пальто выбежала из дому и увидела зарево пожара в стороне Броварей – городка километрах в пяти от Больших Дымерок. В Броварях была военная часть, в которой на тот момент находилось человек 70 новобранцев и несколько офицеров. Позже выяснилось, что взрывы имели место именно там. На улице была паника. Собственно, паника была везде. В тёмном ночном небе, прямо над головами, с диким рёвом и страшной скоростью то и дело пролетали чёрные тени с огненными хвостами.

Марию и Катю с детьми мужья отправили в Обухов, к родне жены брата. Обухов за Днепром, туда ещё не долетали ракеты и снаряды. Просидев в подвале в Обухове два дня, Мария решила ехать обратно – разницы, похоже, большой не было. Подвал был и дома. Но дома в подвале посидеть не довелось. Муж сказал, что чем дальше вы отсюда будете, тем будет для меня спокойнее.

За 15 минут собрали два чемодана и поехали на ж/д станцию в Бровари. Станция в Дымерках уже не работала. На выезде из Дымерок ребята из территориальной обороны предупредили, что обочины дороги скорее всего заминированы, а в поле, через которое шла дорога, может находиться российская бронетехника. На свой страх и риск они всё же поехали в Бровари, и благополучно доехали и сели на электричку до Киева. На вокзале в Киеве был дурдом. Подобные картины Мария видела только в фильмах про войну. Огромные толпы народу с чемоданами, коробками, узлами, в основном женщины и дети, осаждали подъездные пути. Один за другим отходили переполненные поезда во Львов. Мария с Катей и тремя детьми с огромным трудом, уломав проводницу, забрались со своими чемоданами в тамбур общего вагона. Общий – это примерно то же, что плацкартный, если кто не знает. Разница только в билетах. Поезд тронулся, внутри вагона шли пертурбации. Люди умащивались покомпактнее, забирались на вторые полки, раскладывали багаж… Мария с Катей и детьми смогли просочиться в отделение, где уже сидело человек 8. Люди потеснились, детей подсадили на верхние полки, чемоданы задвинули на самые верхние. Народ, тем не менее, продолжал прибывать, хотя поезд уже двигался. Пожилая женщина с собачкой на руках, сидевшая у окна, громко протестовала, когда люди пытались свернуть в их отделение. Ей казалось, что места уже нет и что следующий, появившийся в отделении человек, просто раздавит её и её собачку. Но мимо продирались зарёванные мамаши с грудными детьми, и одну из них Мария, не выдержав, затащила в отделение и усадила рядом с собой, а второго её ребёнка, мальчика лет трёх, взяла к себе на руки. Дама с собачкой пыталась возражать, и Мария, не сдержавшись, высказала ей всё, что думала и о ней, и вообще о ситуации, в которой все они оказались и в которой нет льготных посадочных мест.

Пятьсот километров до Львова поезд шёл 12 часов. За эти 12 часов, ни Мария, ни кто другой из их отделения не был в туалете. В обоих туалетах вагона стояли и сидели люди. Детей передавали в туалет по рукам, как оплату за проезд в маршрутке. Окна в вагоне были закрыты, и внутри стояла чудовищная духота. О еде или попытке уснуть не могло быть и речи.

Во Львове у поезда стояли волонтёры – крепкие парни в жёлтых жилетках, брали за руки детей, хватали чемоданы, помогали добраться до здания вокзала. Там, внутри, стояли столы с едой – пироги, бутерброды, банки с борщом… Всё это поставлялось местными предпринимателями – кто что мог. Один владелец кондитерской привёз тысячу сдобных булок. Были столы с чаем, кофе, напитками. За столами стояли девушки и раздавали еду прямо в руки.

Накормив детей и подкрепившись, Мария с Катей стали думать: что делать дальше. В идеале хорошо было бы попасть на прямой поезд в Варшаву. Но это стоило столько, сколько у сестёр с собой не было. С другой стороны, стало известно, что вот сейчас будет отбывать поезд в Ужгород – это на границе со Словакией. Поезд гуманитарный, стало быть – бесплатный. Похватали чемоданы, детей и помчались на перрон. А там стоял кромешный ад – на бесплатный гуманитарный поезд садился цыганский табор в полном составе. Беглых украинцев в числе претендентов на место в поезде было процентов 20. Не успели сёстры с детьми оказаться у дверей в вагон – поезд пришёл в движение. Двигался он едва-едва, но энтузиазм желающих попасть внутрь усилился многократно. Некая проворная цыганка полезла в вагон прямо по Кате, стоявшей между первой и второй ступеньками лестницы. Человек в обычных условиях мирный и бесконфликтный, Катя выхватила из сумки пластиковую литровку с водой и огрела цыганку по башке. Завязалась безобразная драка, которую Марии едва удалось унять – у цыганки была мощная группа поддержки, вокруг мелькали складные ножи, рядом жались дети. Кое-как с помощью проводника удалось пристроить детей и чемоданы.

Восемь часов до Ужгорода показались бесконечностью. Для всех пятерых настали третьи сутки без сна. Собственно уснуть Мария в поезде не смогла бы даже на мягкой постели. То и дело мимо пробирались цыгане, сверлили глазами, обкладывали матом, угрожали. Поэтому по прибытии в Ужгород сёстры схватили детей, чемоданы и побежали так, как не бегали никогда в жизни – до автобуса, который вёз беженцев к пограничному пункту. Границу в Словакию перешли быстро. Пограничники были максимально добры, дали отогреться, детей обласкали, одарили конфетами. Разместили в здоровенном пустом бараке, где можно было лечь просто на пол. Мария по-прежнему была не в состоянии ни есть, ни спать. У Ивана поднялась температура, Полина с Данилом были квёлые и ныли.

Рядом сидела женщина с мальчиком лет четырнадцати. Разговорились, она представилась Ириной. В отличие от Марии, у Ирины был план действий. Она договорилась с волонтёром в Кракове, и волонтёр обещал ей чудеса. Гостиница на природе, работающая плита, душ, стиралка! При мысли о душе и стиралке у Марии отшибло последние критические цепи в мозгу. Она хотела туда. На последних миллиметрах контроля попросила фотографии этого чудесного места. Фото были присланы. В ответ волонтёр попросил фото документов сестёр и детей. Это Марию насторожило, но на присланных фотографиях так соблазнительно смотрелись и плита, и ванная комната, и стиралка с сушилкой, и аккуратные, чистые матрасы – правда, на полу, но это же ерунда! На таком матрасе можно и на полу поспать. Мария махнула рукой и отправила требуемые фото документов. Температура у Ивана всё не падала.

Сёстры с Ириной и её сыном побрели к поезду на Краков. Потянулись ещё восемь часов дороги, ничем не запомнившиеся — и слава богу. Мария была уже не в силах воспринимать окружающее. Краковского волонтёра пришлось ждать минут сорок. На лёгком морозце. Подъехал он на большой машине, часов в семь вечера. Вышел, помог загрузиться. Чем-то напомнил Марии сутенёров с окрестностей Майдана. Такой же высокий, подкачанный, с короткой стрижкой. Говорил по-русски, хотя по телефону представлялся украинцем. Сказал, что ехать часа полтора. Тронулись.

В машине было жарко, за окнами – темнота. Мария проваливалась в какую-то чёрную дрёму, выныривала из неё, ощущала, как течёт пот по и так уже насквозь пропотевшей одежде, чувствовала, как пышет жаром от сидевшего рядом Ивана, снова проваливалась в забытье. Волонтёр время от времени останавливался и выходил из машины – покурить. В какой-то момент Мария глянула на часы и увидела, что едут они уже три часа. Наконец машина остановилась у какого-то здания посреди чистого поля. Волонтёр помог занести чемоданы на второй этаж этого здания и уехал. Женщины с детьми, совершенно без сил, повалились прямо в одежде на валявшиеся на полу матрасы и моментально уснули.

Проснулись от холода и утреннего света в грязных окнах. Отопления в помещении не было. Мария встала и огляделась. Большая комната, обшарпанные стены, грязный пол, на полу грязные же ватные матрасы. В углу комнаты плита, на плите кастрюля. Мария осмотрела плиту – плита оказалась нерабочая. В кастрюле были холодные, слипшиеся макароны. Она спустилась на первый этаж – там, похоже, была автомойка. Всё это выглядело заброшенным. Волосы под шапкой у Марии зашевелились. Похожий на бандита волонтёр, три часа езды вместо обещанных полутора, фотографии документов зачем-то взяли, плита не работает, и нет ничего похожего на присланные ранее фотографии райского места. Она галопом взлетела на второй этаж и, с трудом подавляя панику, стала понукать спутников немедленно покинуть это место, пока не пришли ещё какие-нибудь волонтёры из той же организации. Катя пыталась апеллировать к толерантности, ей, очевидно, никуда не хотелось двигаться. Ирина же вдруг затряслась, заплакала и кинулась обнимать сына с извинениями, что завезла его чёрт знает куда.

Мария ковала железо без промедления. Она схватила в охапку чемоданы, наорала на Катю, на детей, и все они моментально выкатились из этого странноприимного дома на белый свет и далее на дорогу, что была в двадцати метрах от здания. На дороге их через пять минут подобрал добродушный поляк на вэне. Поляк довёз их до вокзала в Кракове, помог донести чемоданы, погладил детей по головам, дал им конфет и уехал. И через пять часов были они в Варшаве, где встретили их волонтёры, совсем непохожие на предыдущего, напоили, накормили и поселили в квартиру с душем и с плитой и вообще со всем, чего Мария на тот момент могла только пожелать, включая жаропонижающее для Ивана. И сказали, что они могут оставаться в этой квартире сколько понадобится. Было 5 марта. Они связались со своими в Большой Дымерке и сообщили, что находятся в безопасности и относительном комфорте в Варшаве. И что будут решать, что делать дальше. Орёл наш, Трюдо, открыл свою программу для украинцев уже 17 марта – оперативно, ничего не скажешь. Но 17-го сёстры с детьми уже садились на самолёт в Голландию. И документы на Канадскую программу заполняли они уже там, в Голландии. Кроме них такие документы заполняла масса народу, которая никакой войны не видела. Всё, что нужно, чтобы попасть в программу – это украинский паспорт. Таким образом при заполнении документов Мария видела украинок с мужьями из Египта, Дубаев, Туниса… А как-то раз в конторе встретила даже двух молодых украинцев, которые были в Европе на заработках уже года два. Бедняги, они сетовали, что из-за этих баб с детьми, очереди просто километровые!

Жили сёстры с детьми в доме у большой местной семьи, участвовали в их жизни, ходили на дни рождения в боулинг… Уже в Голландии узнали, что в Дымерку 10 марта вошли российские танки. Что разбомбили их теплицу и другие дома в селе, хотя ничего военного в Дымерке отродясь не было. 24 июня, на 120-й день с начала войны, сёстры с детьми приехали в Монреаль. Здесь они попали в руки к нашей Женечке, она и помогла им устроиться, снять квартиру по средствам. Кастрюли, вилки, стулья…

Я о них узнал от Женечки же. Меня всегда тянет влезть в чью-нибудь жизнь и посмотреть на неё изнутри. Я любопытен. Особенно если жизнь эта прошла через период турбулентности. И вот Мария. Мы позвали их в гости, цель обозначили: интервью взять. Узнать, как они вынесли поворот в своих жизнях. Поворот, какой никому не дай бог вынести. Но интервью шло не совсем по моему плану. У Марии на уме не только её личная судьба. Помимо личной судьбы Марии, я узнал из первых, считай, рук, много такого, чего я, в общем-то, знать не хотел. Я узнал об учительнице плавания из Богдановской спортивной школы, которую затащили в российский танк, и больше её никто не видел. Я узнал о службе поддержки для женщин, подвергшихся насилию. Многие из них оказались беременными. Я узнал о группах в Телеграме, которые сделали закрытыми, потому, что доблестная российская разведка внедрялась в эти группы с целью выяснить имена и адреса украинских офицеров. И что именно жёны этих офицеров, проживавшие на оккупированных территориях, были клиентами той самой группы поддержки. И что даже в закрытые группы проникали горячие сердца и холодные головы – через телефоны, взятые с трупов убитых селян. А полученные данные использовались не только для изнасилования женщин, но и для шантажа мужчин. Эффективность и качество! Я узнал, что Буча – не единственное место, где происходило то, что происходило. Что мест таких на карте вокруг Киева – полным-полно. A la guerre comme a la guerre, не так ли, Владимир Владимирович? Ах да, это ж не война.

Мария любит своего мужа. Можно даже сказать, влюблена в него. Он и спортивный, и сильный, и отец отличный, и хозяин и… и, тем не менее, когда я спросил, хотела бы она, чтобы он приехал сюда к ней, она ответила: нет! Мужчины должны быть там!

И когда я спросил, как, по её мнению, стоило бы отдать Донецк и Луганск, чтобы всё это прекратить, она тоже сказала: нет!

Она рассказала мне о местных волонтёрах. Не тех, кто помогает беженцам, а тех, кто помогает фронту. О людях, которые вместо того, чтобы выпить чашку кофе, шлют цену этой чашки в армию. О девчонках, которые плетут маскировочные сети, о других, кто собирает деньги на эти сети. На нитки и всякое другое. Всем миром. Хоть по копейке.

Трудно было направить это интервью к интересующим меня вопросам. Ещё труднее было смотреть, как плачет перед тобой сильный, проживший нелёгкую жизнь и бывший успешным в жизни человек. И ещё труднее было говорить с 10-летним Иваном о его 10-летней жизни, которая осталась в Украине. О рыбалке с отцом, о днях рождения с одноклассниками, о Большой Дымерке, о бабушкиных пирогах, о непонятно откуда взявшейся войне. Ивану больше не 10 лет. И Полине не 8, и даже Данилу не 6.

От вопроса про нацистов и ущемление русского языка Мария отмахнулась. Брат её, приехавший в Украину в 13-летнем возрасте, по-украински так и не заговорил. Про нацистов слышала, но чтобы увидеть самой – нет.

Мария работает. И Катя работает. Нашли работу на какой-то цветочной базе. Дети пока в летнем лагере, а там видно будет. В фокусе у Марии сегодняшний день.

Я пишу это совсем не для того, чтобы выдавить слезу или пожертвование. Я пишу это для того, чтобы задать вопрос, который Вертинский уже задавал сто лет назад: кому и зачем это было нужно?

Фото и имена – настоящие.

Ахшар Кулаев
Монреаль