Не все же топором махать…

Прекрасные мелодии Рождества в Новой Франции.

Вполне вероятно, что, увидев слово «варган», читатель недоуменно пожмет плечами, хотя инструменту этому, по некоторым предположениям, — 5000 лет и сложно сыскать место, где бы на нем не играли. Опять же в словаре Даля о нем рассказано, и пословица приведена: «Цыган варганы кует, и то ему ремесло», — мол, штука-то немудрёная. Другое дело, что названий у этого инструмента тоже за тысячу. Англоязычные поклонники «кантри», джаза и рока, например, знают его как «jew’s-harp». Наберите «варган» в любом поисковике — и сомнения отпадут. Каждый из нас слышал его пение. Ох, есть в этих вибрациях ворожба, так что и не тренированное тело того гляди примет «позу лотоса». Индейцы, с которыми столкнулись жители Новой Франции, были очарованы. А поняв, насколько проста эта железка в обращении, включили ее в перечень товаров, подлежащих обмену на бобровые шкуры. В анналах Прекрасной провинции сохранилась запись от 1697 года об ассортименте лавки, торгующей в городе Квебеке. Среди прочего там указано около 600 «harpes du Juif».

Я к тому, что первопоселенцы брали в Новый Свет не одну кухонную утварь. Потребность в культурном (в меру разумения) отдыхе была в колониях присуща всем сословиям. Позвольте напомнить, что зиму 1606-го Шамплен со товарищи пережили без человеческих потерь лишь благодаря «Ордену хорошего настроения вследствие вкусного обеда» (называю по содержанию, в оригинале — «L’Ordre de Bon Temps»), в котором совместили активное освоение съедобных даров североамериканской природы с любительским театром. Музыка, вокал, танцы, театр, чтение, посиделки в таверне и вечера за картами — чего только у них не было. В камерных масштабах: к XVIII веку (и то благодаря стараниям Жана Талона) в Новой Франции насчитывалось менее 10 000 обитателей.

Да, 350 лет назад музыка в Квебек-сити и в Монреале звучала не редко, но, главным образом, в исполнении церковников и военных. «Сынов Марса» хлебом не корми — дай помаршировать на параде, а где парад — там и духовые. Флейту и флажолет (свирель), по мнению ряда историков, можно было встретить даже в крестьянской семье, но горн оставался прерогативой мундира. Что до церкви, «чарующие звуки» играли важнейшую роль в деле обращения аборигенов. Причем органа эти наивные души поначалу побаивались, да так, что первый в Квебеке храм, Notre-Dame-de-la-Paix, где был сооружен «королевский инструмент», старались обойти стороной. Зато совершенно таяли (особенно женщины), заслышав скрипку. Приняв этот факт во внимание, церкви (а в одном лишь «Верхнем Квебеке» их к 80-м годам XVII века было шесть) поспешили, вослед европейской традиции, обзавестись инструментальными капеллами, с непременным участием скрипки, и, к слову, партитурами. Открытие-освящение нового храма выливалось в торжественную, через весь город, процессию — с остановками, на которых, к восторгу горожан и гордых жителей лесов, выступал (говоря современным языком) вокально-инструментальный ансамбль. Иезуиты и сестры-урсулинки организовали уроки музыки для деток и индейцев. В учителя иногда нанимали мирян: перепись населения, проведенная в 1666-м, обнаружила 23-летнего Francois du Moussart, бывшего барабанщика Кариньянского полка, принятого преподавателем музыки в College des Iesuites. Но это практически все, что о нем известно. А вот Мартен Буте (Martin Boutet) прославился. Хормейстер, скрипач, учитель, солдат, портной, плотник (тоже вспомнили Пушкина?), он в 1643-м завербовался на заокеанскую службу солдатом и рабочим и, отслужив свое, поселился в Квебек-сити. В 1651-м Буте становится певчим и руководителем детского хора в приходской церкви, в воскресной школе обучает деток грамоте и Священному Писанию — и поет на вечерах светские произведения. После смерти супруги (в 1664-м) он подался к иезуитам. Не зря: святые отцы мигом распознали в нем бездну талантов и пристроили к настоящему делу. В College des Iesuites Буте преподавал математику, геодезические работы, гидрографию, ориентацию на местности; в 1678-м получил удостоверение инженера, подписанное лично Людовиком XIV. На востоке Монреаля есть Boutet Square — это в его честь.

Скрипка трогала не только аборигенов. Самый популярный у колонистов инструмент, она имелась в Квебек-сити примерно в 50 семьях, у солидных торговцев и занимающих видные должности чиновников. В конце XVII века в крупнейших городах Новой Франции, коих было всего 3 — Квебек, Монреаль и Труа-Ривьер, получила распространение гитара. Чуть позже с кораблей начали сгружать кабинетные органы и клавесины (единицами). Известно, что в первой четверти XVIII века высокопоставленные чиновники и командиры устраивали бонтонные музыкальные вечера. Профессионалов из Европы не приглашали, однако нотная библиотечка в доме мирянина перестала восприниматься как музейная редкость.

И все же основным способом удовлетворения музыкальных наклонностей было en mass пение. Миссионеры, надо думать, высказывались и на эту тему, но грех пропустить мимо глаз не менее любопытный источник. В 1935 году в Квебеке были изданы «Lettres au cher fils» уроженки Монреаля Elizabeth Begon. На наше (и историков) счастье, дама обожала своего пасынка, поставленного губернатором Нового Орлеана, и с 1748-го по 1753 год регулярно посылала ему письма (ответы не сохранились, а может, их и не было). Обрисовывала, как умела, нехитрое житье-бытье. Рутина? А по мне, до жути интересно, пока машину времени не изобрели. В частности, мадам Бегон рассказывает о продолжительных застольях, где гости разом отдавали должное блюдам и хоровому пению, а пели порой так громко и красиво, что прохожие собирались под окнами послушать бесплатный концерт. В судебных протоколах пение тоже упоминалось. Постоянно. То разогретого спиртным горожанина одолеет на ночной улице ностальгия. То абориген, дорвавшийся до «огненной воды», решит ознакомить белого человека с родными ритмами. Из протоколов следует, что солдаты, сидючи в таверне, переписывали друг у друга слова песен в бережно хранимые книжечки. Трогательная деталь, попавшая в судебные архивы, поскольку мирный вечер, случалось, завершался дракой: хозяин пытался приписать к счету лишнее. Почти обычай. Ответом на вокальные упражнения мог оказаться самосуд. В 1707 году был смертельно ранен монреальский мясник: прогорланив в гостинице шутливую песенку, он разбудил отдыхавшего там капитана. Хотя ничего специфически квебекского в этой трагедии нет.

Какие песни звучали в Новой Франции? По преимуществу, те же, что за океаном. На рубеже XVII — XVIII вв. в Париже процветало музыкальное издательство Кристофа Баллара (Christophe Ballard), опубликовавшее сборники «Les menuets chantants»(1715) и двухтомный «Clef des chansonniers: ou recueil fes vaudevilles», ставшие для колонистов источниками вдохновения. Справедливости ради, сочинялись в Квебеке и собственные песни. Только очень редко, высмеивая какое-нибудь громкое происшествие. Так, в 1709 году художник Жан Берже (Jean Berger) со скандалом попал в тюрьму за оскорбление аптекаря. Соскучившись в заточении, он возьми да напиши песенку, в которой скопом отомстил всем своим обидчикам: «Кто получил наибольшую выгоду от этого забавного процесса? — Судьи, клерки, судебные приставы и нотариусы». Официальные лица не остались в долгу: бедного Берже целый час продержали в «железном воротнике» на центральной площади Монреаля, воткнув рядом табличку: «Песенник».

Танцы церковь одобряла не слишком, да разве народ удержишь? Особенно тот, что прибыл в Америку «добровольно-принудительно». Епископат пытался, по крайней мере, ввести это развлечение в границы, накрепко привязав его к освященным церковью событиям. Первое упоминание о танцах в колонии касается свадеб: во Франции без них не мыслилось ни одно бракосочетание. В 1645 году два скрипача играли на свадебном приеме в доме некоего Куйяра. В отчетах иезуитов за следующий год описан исполненный на свадьбе «род балета — с участием пяти солдат», женился их товарищ. А в 1667-м (дата точная) состоялся первый в Квебеке бал «среднего класса», данный для городских буржуа Луи-Теандр Шартье де Лубиньером (Louis-Theandre Chartier de Lotbiniere), пожелавшим отметить свое вступление в должность генерал-лейтенанта военного суда. Узнав, что на балу присутствовали члены Confrerie de la Sainte-Famille, монсеньор де Лаваль, епископ Квебека, изгнал этих нечестивцев из братства. Не менее сурово взирал на балы его преемник, монсеньор де Сен-Валье, при каждом удобном случае клеймивший танцы как «преступление против приличия». Понятно, что по воскресеньям и в христианские праздники любые формы развлечений были вообще запрещены. Но и под диктатом церкви Новая Франция ухитрялась танцевать. В конце концов, «Ce que femme veut, Dieu le veut». Заезжавшие в Квебек из Парижа компатриоты отмечали, что женщины в колониях — «остроумны, тактичны, имеют хорошие певческие данные и чрезвычайно расположены к танцам» (наш сегодняшний портрет!). А тут еще, как на грех, интендантом колонии назначили Франсуа Биго. Оставим в стороне полную взлетов и падений судьбу этого человека. Однако нельзя умолчать о его характере. Смолоду сумасшедший картежник и ловелас, Биго жаждал яркой, праздничной атмосферы и очень любил балы. Колонистки из приличных семей только что не дрались за хорошего учителя танцев. Мадам Бегон жаловалась пасынку, что в Монреале их катастрофически не хватает, и некому наставлять милых дам в менуэте и контрадансе, которые пришли на смену ригодону и бурре. Ситуацию отчасти спасали прибывавшие из метрополии офицеры. Да ведь и их не хватало. И потом, не всякому супругу покажется приятным неминуемое сближение жены с душкой-военным. А в зимний сезон Биго сам задавал балы или подталкивал к этому свое окружение по несколько раз в неделю! Промчалось десятилетие. Наступили страшные для Новой Франции годы. 22 января 1758-го в письме к шевалье де Леви маркиз Монкальм роняет: «Большой бал этим вечером у интенданта. Грубая забава, разумеется». Впрочем, это не наша тема.

(Продолжение следует)