Обретшему гражданство иммигранту патриотизм по отношению к стране Канаде не доступен в полной мере. А за нашими детьми и внуками сохраняется право выбора. Дело-то хозяйское. Но, уж коли принято для подтверждения даже очевидного тезиса привлекать великих, напомню, что, например, Л.Н. Толстой полагал патриотизм чувством неестественным и вредным. Безоговорочная гордость местом своего рождения и племенем, в лоне которого довелось появиться на свет, противоречит человеческой способности осмыслять действительность.Внедряется обыкновенно «сверху». Заглушает стремление к свободе, добру, любви. Препятствует прогрессу, наконец: по Толстому, история человечества – это движение от идей низших к идеям высшим, от людоедства к всеобщему братству народов.
Подумали мы крепко и стремлением к свободе не пренебрегли. Лично мне (конечно, я не исключение) повезло не просто оценить Канаду, но и проникнуться к ней весьма теплыми чувствами. Из побудительных мотивов укажу лишь один: вырастающие на моих глазах дети в большинстве – лучше своих родителей, а я, как и Лев Николаевич, — сторонник прогресса.
Материалы этой рубрики не следуют хронологии и не призваны известить о том, как, по мере существования страны, удлинялся список прославивших ее ученых, художников, градостроителей etc. Уверена, однако: случались моменты, когда мы осознавали, что легшее на душу имя носит канадец, – и гордились этим. Правда, изобретатель Alexander Graham Bell хвастал перед женой-американкой: «Ты гражданка, потому что здесь родилась, а я гражданин (США) по выбору!» Но сегодня сразу 3 государства – Британия, Канада и Штаты – утверждают, что сыграли в его судьбе важнейшую роль. Что ж, так оно и есть.
Новшества, которыми цивилизация обязана Беллу, перечислены в любом техническом справочнике. Но меня очаровал его характер. Для этого страстного, непрактичного, в высшей степени самостного человека слова «жить» и «изобретать» были ближайшими синонимами: «В периоды беспокойства, когда мой мозг переполнен идеями, я не могу прерваться. Ни для кого. Не трогай меня, позволь работать, как мне удобно, даже если я просиживаю ночь или пару ночей напролет… Ты кладешь руки мне на глаза, и я, помедлив, отправляюсь спать, но идеи исчезают, и дело навеки остается незавершенным» (из письма жене, март 1879-го).
Персонаж «Пигмалиона» Шоу, полковник Пикеринг, точно не вылезал из Индии, если удивился избранному приятелем способу заработка. Среди историков литературы бродит гипотеза, что образ Генри Хиггинса драматург ваял с Беллов, «профессоров элоквенции», кем, безо всякой иронии, рекомендовались отец и дед нашего героя. В Лондоне и в Эдинбурге они боролись за совершенство английской речи, помогая нуворишам пробиваться во властные структуры (у самих Беллов и намека на шотландский акцент не было — победили). Особый интерес к речи и – шире – к звуку достался Алексу по наследству. А вот откуда он взялся у его деда, можно только гадать. Трудовую биографию сей джентльмен начал сапожником в захудалом городишке. Но, амбициозный донельзя, сумел овладеть актерским ремеслом, потом завоевал место учителя и со временем — статус специалиста по коррекции произношения.
Отец изобретателя, Александр Мелвилл Белл, с детства страдал заболеваниями дыхательных путей и винил в этом (с поправкой на отсутствие термина) отвратительную экологию шотландской столицы, именуемой ее обитателями «Auld Reekie» (старая коптилка). Понадеявшись на целебный климат колоний, он, прежде чем пойти по уже проторенной семейной стезе, нанялся клерком на торговое судно. На Ньюфаундленде юноша и впрямь забыл, что такое кашель. Посещал рауты. Организовал в St. John’s любительский театр. Завязал знакомства с офицерами королевского флота. По возвращении в Эдинбург был введен в дом почтенной вдовы корабельного хирурга — и влюбился в ее дочь до умопомрачения. Мелвиллу не помешало, что Элиза Грейс Симондс была старше его на 10 лет и после перенесенной инфекции постепенно теряла слух. Свадьбу справили в рекордные сроки. Биографы позволяют себе фамильярничать: мол, потому и жили в мире, что Элиза почти не слышала своего громокипящего супруга.
Родившийся в 1847-м Алек был средним сыном. На акварели Элизы изображены 3 кудрявых ангелочка — Мелли, Алек и Эдди. Матери пристрастны. К вечеру соседи Беллов, бывало, одуревали от шума, поднятого этой троицей. И не только. Исправляя дефекты в произношении своих студиозусов, глава семьи немало не помышлял о тишине. Речи подобает звучность! В 1860-м году он суммировал свой преподавательский опыт в учебнике «The Standard Elocutionist» (Образцовое пособие по выработке красноречия), снискавшем ему должность лектора University of Edinburgh. Забегая вперед: к 1892 году тираж пособия перешагнул в Штатах за четверть миллиона. К сожалению, договор с издателями «авторских» не предусматривал.
Лекции добавили семье денег и солидности. Но подлинным увлечением Мелвилла было продуцирование звука. Он погрузился в фонетику и в итоге создал свою оригинальную систему – «Visible Speech: The Science of Universal Alphabetics» (Видимая речь, универсальный алфавит). Каждому символически обозначенному звуку соответствовало определенное положение органов артикуляции, так что в итоге можно было воспроизводить слова любого языка, хоть урду и фарси. Практические эксперименты – стоны, страннейшие возгласы, протяжные выклики, напряженное шипение — заставляли и прохожих на улице шарахаться. Когда сыновья подросли, Мелвилл поручил старшеньким конструирование «говорящей машины». Однажды соседи услыхали скорбный детский вопль: «Мама!» Крик повторился. Многажды. Люди не выдержали и, к вящему триумфу братьев, ринулись, штурмуя запертую на ночь дверь квартиры, «спасать младенца».
Royal High School свято блюла традиции классического образования, внося свой посильный вклад в оправдание любезного Эдинбургу титула «Северные Афины» и демонстрируя абсолютное равнодушие к плодам промышленной революции и к естественным наукам. Алек в школе томился. Он едва не дремал на занятиях или частенько их прогуливал. Зато к 12 годам уже имел за плечами собственные изобретения.
Озабоченный тем, что потеря слуха лишает маму общения, мальчик перенес английский алфавит на движения пальцев и кистей. Во время дружеских застолий он садился рядом с Элизой и держал ее в курсе беседы. С тех пор в нем сформировалось оригинальное по тем временам отношение к глухоте: Алек не желал видеть в ней интеллектуального увечья и считал, что глухим следует предпочитать компанию людей со здоровым слухом.
Один из его школьных товарищей, сын мельника, как-то посетовал, что дела идут не блестяще. Александр заинтересовался проблемой и придумал машину для лущения зерна, благополучно проработавшую несколько лет.
Его неуемность в активном постижении мира проявлялась все ярче. Он обустраивает дома «лабораторию» и основывает «Общество по распространению изобразительных искусств среди мальчиков». Название пародийное, еще одно из выражений протеста против «высокого стиля» нелюбимой школы. Мальчики, все поголовно – «профессора», должны были подготовить лекции. Как «профессор анатомии», Алекс отважился произвести вивисекцию найденных за городом трупиков кроликов и мышей. И – вот незадача! — потерял «коллег» с первым движением ножа: от страха дети посыпались с лестницы. «Лаборатория», однако, сделалась своего рода естественнонаучным музеем, куда юный натуралист притаскивал птичьи яйца, травы для гербария, окаменелости.
Все – со страстью. Музыка – тоже. К игре на фортепьяно мальчика приохотила мать, и он обнаружил чрезвычайные способности. Вдохновенно исполнял классику, в 10 лет с энтузиазмом служил аккомпаниатором на семейных вечерах. Часами импровизировал, так что даже Мелвилл двигался мимо «рояльного зала» с осторожностью.
Аттестат 15-летнего Алека неприятно удивил отца более чем средними оценками. Выпускника отослали к дедушке в Лондон. На неопределенный срок. С тем чтобы испытал влияние человека мудрого и достаточно светского, понимающего, что соблюдение правил в викторианском обществе – залог карьерного роста. Первое, что сделал дед, — это переодел внука в костюм, подобающий джентльмену. Но фотографии той поры удостоверяют, кажется, природную неспособность Алека «выглядеть прилично». Итонский пиджак сидит на нем кое-как, шляпа сбивается на затылок. И ладно. В главном патриарх преуспел. Юноша проникся мыслью о необходимости дальнейшего образования. Вот ею Белл потом и отмечал свое «превращение из мальчика в мужа».
Семья была не свободна в средствах. Старшие братья заключили договор: один из них на год-два идет в Эдинбургский университет, а другой зарабатывает ему на учебу. Затем меняются местами. В столице остался Мелли. Алека на сложных условиях приняла закрытая школа для мальчиков, на побережье Moray, в самом северном углу Шотландии. Юноша обучался здесь латыни и греческому и одновременно преподавал музыку и риторику. Но этой учебно-трудовой идиллии суждено было просуществовать полтора года. Одержимый своей «Видимой речью», отец решил, что пора показать работу публике, что, при положительном результате, могло принести правительственную субсидию на издание книги. Демонстрировать «универсальный алфавит» должны были сыновья. Механизм спектакля вкратце был следующим: специалисты из зала диктуют профессору Беллу слова на любом языке. Тот транскрибирует их символами «Видимой речи». После чего в зал входят сыновья и по записям отца воспроизводят сказанное. Просвещенная публика действительно получала незабываемое впечатление, но субсидий эти «гастроли» по Эдинбургу, Глазго и Лондону, куда семья переселилась после смерти деда, не принесли, а что до мечты Алека об учебе, она отодвигалась на неопределенный срок.
И вот тут в дом Беллов вошла страшнейшая из бед.
Монреаль
