Откуда есть пошла земля канадская… (продолжение)

От редакции
Напомним нашим читателям, что автор, обложившись канадскими учебниками истории для детей, адаптирует их для нас, великовозрастных иммигрантов…

Индейские будни
К хорошему привыкаешь быстро. Столетия не прошло с того момента, как североамериканские аборигены впервые обменяли бобровую шкуру на висящий над костром железный котелок и на себе испробовали силу громкого европейского оружия, а уж и представить себе не могли, что когда-то славненько жили без этих излишеств.Примечательно, что все племена, поголовно. Было их на континенте много, и я пойду по стопам авторов пособий, которые en principe не забивали детишкам головы ненужной информацией. Упомяну, во-первых, тех, чье имя присутствует на географической карте Америки: в союзе алгонкинов это оттава, майами, иллиной; в противниках у них — дакота и виннебаго. А во-вторых, тех, без кого повествованию не обойтись: оджибве (в «Песне о Гайавате» — оджибуэи) и фокс.

Не стоит подробно распространяться и о межиндейских конфликтах, которые случались буквально ежегодно. С какого времени ни начни о них рассказывать – бумаги не хватит. А потому сосредоточусь на одном примере, что связан и с нашими героями-канадцами и позволяет отчасти понять, каким образом пространный список индейских племен укоротился до продуктового чека средней длины.

Войны отвлекли наше внимание от одного серьезного факта: в 1696 году французские миссионеры, озабоченные коррупцией среди мехоторговцев и их потребительским отношением к аборигенам, добились издания королевского Указа о приостановке торговли пушниной на западных от Великих Озер территориях. Форты опустели. Трапперы лишились лицензий. Очевидно, предполагалось, что теперь эти закаленные в американских лесах, суровые мужчины, «воленс ноленс» сменив мушкет на молитвенник, займутся самым важным для Франции делом – крещением индейцев.

Как и за любым, на первый взгляд, противоречащим наживе государственным решением, за этим указом стояла своя экономическая подоплека: искоренение ирокезской военной угрозы привело к тому, что объем поставляемой в Монреаль пушнины превысил все допустимые рынком нормы. Мех подешевел, что тут же сказалось и на парижских владыках, и на дружественных алгонкинах. Первые, не дождавшись привычных доходов, задумались о спасении души; а вторые, не вникая в экономические законы, с удивлением обнаружили, что там, где они прежде получали за шкурку полкило табаку, теперь дают четверть, и заключили, что друзья их надувают.

И тут из глубины широколиственного канадского леса, подобно оперным злодеям, материализовались ирокезы. Баталий они, соблюдая договор, не затевали. Но урон французам нанесли, вполне сравнимый с военными потерями. Ирокезы предложили алгонкинам поменять торговых партнеров и поставлять меха в Олбани, британцам. Оттава и оджибве тут же соблазнились.

В ситуацию вмешался бравый гасконец Антуан Ломе (Antoine Laumet). Будучи сыном незнатного адвоката, ухитрившегося при поддержке Мазарини стать судьей, он, по неизвестным причинам, вынужден был покинуть Францию. Историки замечают, что, вероятно, на родных берегах молодой человек повел себя небезупречно с точки зрения закона. Колонии давали ему возможность, как выразились бы нынче, «изменить имидж». Иначе зачем же так далеко тащиться? Занятно, что в сохранившемся бортовом журнале того корабля, на котором он, по его словам, приплыл в Новую Францию, имени «Antoine Laumet» в списке пассажиров не значится.

По прибытии, долго не раздумывая, Антуан сам себя записал в дворянское сословие, прибегнув к трюку, который известен нам по мопассанову «Милому другу»: присоединил к имени названия расположенных рядом с родным городком угодий и вставил соответствующие частицы. Получилось и солидно, и убедительно: Антуан Ломе де Ла Мот де Кадияк (Antoine Laumet de La Mothe de Cadillac). Проверок не последовало.

Судьба вынесла гасконца прямехонько на Фронтенака, который, как мы помним, христианскую идею использовал в сугубо утилитарных целях и Указ о прекращении торговли на западе от Великих Озер воспринял как личное оскорбление. Граф посылает Кадияка в Париж с проектом нового форта. Госсекретарь двора Pontchartrain одобряет инициативу, и в 1701 году происходит закладка форта Pontchartrain, что «на заливе», т.е. будущего Детройта. Отныне Кадияк — губернатор.

Возведя стены, он призвал все мыслимые племена сдавать бобра в Pontchartrain. А поскольку издалека индейцы носить поклажу ленились, то и рассудили поселиться рядом с заказчиком. Пришло их столько, что, просто удивительно, как это меж ними не сыскался новый Гомер, творец индейской «Иллиады». Но до эпоса ли, когда территорию делят?

Задачей Кадияка было переманить индейцев у англичан, а в зоологии губернатор смыслил мало и о повадках бобра не задумывался. Зря. Ценного зверя в окрестностях Детройта скоро почти повыбили, и племена, припомнивши старые обиды и породив новые, начали повоевывать: оттава и оджибе – с майами и иллиной, а потом майами и иллиной друг с другом, если дакота не вмешивались. Пока на зов гасконца из Висконсина не вернулись когда-то обитавшие в этих местах фокс («лисы») – племя, отличавшееся исключительной зловредностью и неуживчивостью.

Остальные соседи тут же начали дружить против общего врага и потребовали у Кадияка, чтобы он выслал «лис» назад в Висконсин. Губернатор то ли замешкался, то ли жадность одолела, но в 1712 году началась, на радость ирокезам, первая «война фокс», кою мы для удобства назовем «лисьей войной». За 4 года она взбаламутила едва ль не все племена в районе Великих Озер и поставка меха французам сократилась просто до неприличия. Париж был подвигнут к отмене пресловутого Указа, что, казалось бы, должно было заставить индейцев припасть к знакомому французскому плечу и, разбредясь по разным точкам сбыта, на время успокоиться.

Увы! Было поздно. Хотя старые форты пооткрывались вновь, индейцы уже знали, что британский котелок стоит дешевле, а служит дольше. По свидетельству историков, к 1728 году 80% бобровых шкур, поставляемых на британский рынок, обеспечивалось алгонкинами. И стычки с фокс стали занятием привычным. Сегодня с ними дрались иллиной, на завтра эту полезную разминку планировали оджибве.

Да, миролюбивыми «лис» не назовешь, но что-то не вычитывается из исторической литературы, будто именно они и были причиной всех локальных конфликтов этой поры. А вот канадцы не дремали. Раздраженные неудачами собственной торговой и национальной политики, они превратили «лис» в козлов отпущения и обвинили в том, что они разогнали французских союзников. В 1627 году Новая Франция во второй раз пошла на «лис» регулярной войной, а в 1632 году, с одобрения престола, объявила на них настоящую охоту, в которой, правда, с энтузиазмом поучаствовала еще и парочка-другая индейских племен, так что к 1637 году, когда, по настоянию индейцев, с «лисами» было заключено перемирие, одна из самых многочисленных прежде народностей Северной Америки насчитывала 500 человек. Voilà!

К вопросу о национальном характере
Если временами кое-кто из колонистов или на исторической родине, в Париже, поднимал голос в защиту мира на американском континенте, воинственно настроенное канадское большинство заглушало его бряцаньем оружия. Армия в Новой Франции стала социальным трамплином, позволяющим прыгнуть во дворянство. Сотни юных Журденов записывались в кадеты, готовые терпеть жесткую промежуточную службу в надежде когда-нибудь облачиться в мундир французского офицера. Как только наступал этот желанный миг, основной заботой становилось поддержание чести, что канадцы в большинстве понимали своеобразно. Прежде всего, мундир требовал бритого, пусть и тупым канадским лезвием, подбородка, длинных волос, фасонистой мебели и галантных придворных манер в обращении с прекрасным полом. В конце концов, его следовало продемонстрировать при дворе, в Париже, «это ли не цель желанная»? Кроме того, молодым галльским петушкам не давала покоя слава отцов, доказавших свою храбрость в ирокезских войнах. И они рвались сражаться с сиу, с фокс, с дакота – да с кем угодно, лишь бы подтвердить, что и сами не лыком шиты.

Но «честь в казну не пошлешь и королевских денег ею не сэкономишь», — благоразумно итожат авторы пособий. Иллюстрируется это колонкой цифр: один из постов на озере Erie принес его коменданту за три года торговли с индейцами 300 000 ливров, тогда как его ежегодные отчисления в казну составляли всего 3000 ливров. В 1717 году содержание трех постов на западном берегу стоило Парижу 50 000 ливров. И эта сумма неуклонно повышалась.

Ситуация достаточно прозрачна. Но авторы все недоумевают: почему колония выглядит процветающей? Откуда у канадских фермеров белый хлеб и скаковые лошади? Фермы непродуктивны, мех сдал позиции, навигация на Сен-Лоран сопряжена с постоянным риском, сталелитейщики обанкротились. И тут же сами дают ответ: королевские деньги, вот что позволяло отцам без особых хлопот поднимать подрастающее поколение.

Основным аргументом в защиту подобных трат был следующий: колонии действительно превратились в часть большой политики. Франция поддерживала их и заодно заручалась индейскими союзниками — на случай будущей войны с англичанами.

Война – настоящая или будущая – была для французских колонистов главным источником прибыли. За нее Париж платил. Так при чем здесь развитие промышленности и сельского хозяйства?

А на что надеялись британцы? Лондон был далеко не так щедр. Новая Англия существовала в условиях хозрасчета и самоокупаемости. И британский офицер в английском обществе завидным французским почетом не пользовался. Приходилось быть работягами: отыскивать и совершенствовать новые методы земледелия, бороздить океаны, накапливая опыт в компании непоседливых британских купцов; заводить собственную промышленность; вовлекать в торговлю все новые индейские племена. С чем британцы вполне успешно справлялись. И защищать себя английские колонисты должны были сами. Британия не предпринимала в этом отношении ничего – «по обыкновению», отмечают авторы.

Франция же вознамерилась построить грандиозную крепость, гарантирующую канадцам безопасность на случай любой войны. На Ile Royale (Cape Breton Island) , представлявшем собой стратегически важный пункт в заливе Сен-Лоран, в 1720 году начались работы по возведению первой военной базы в Северной Америке. Париж вложил в нее 200 миллионов долларов (по сегодняшнему курсу). И к 1745 году «крепость Луисбург (Louisbourg), огромная, серая, уже высилась на Cape Breton». На стенах — в 3 метра толщиной и в 10 высотой — разместили 148 орудий. А внутри чего только не было: шикарная резиденция для губернатора, часовня, тюрьма и даже артиллерийская школа. Крепость быстро включилась в жизнь колоний. Ежегодно она принимала сотни кораблей с тем или иным предназначенным для метрополии грузом. Отныне, считали канадцы, никакая атака им не страшна.

«В чем, однако, могли и ошибаться», — предваряют авторы следующую главу. Но об этом – через неделю.