Позабыт, позаброшен…

Продолжение. Читайте также №№ 618 и 619

Французский философ и историк Мишель Фуко исследовал не историю в традиционном смысле слова. Он пытался уловить и объяснить изменения в общественном сознании и культуре.В своих трудах он прослеживал представления разных эпох о безумии, сексуальности, медицине, научном познании. Его особенно интересовал тонкий механизм власти государства над индивидом. Фуко отстаивал право личности на автономность. Считал психологию полицейской наукой (не без основания). Активно участвовал в деятельности гомосексуальной общины. Заболев СПИДом, Мишель боролся со страхом смерти. Он подтрунивал над бунтарями-геями, прибегавшими в болезни к помощи авторитетных инстанций – врачей и священников. 25 июня 1984 года Фуко умер в возрасте 57 лет.

Исследуя перемены в отношении общества к безумию, Мишель Фуко мог опираться на записи, сохранившиеся в архивах. XVIII век хорошо документирован. Известно, что в больших домах призрения, в тюрьмах и богадельнях совместно сидели под замком нищие, подозрительные личности, либертины, преступники и сумасшедшие. Условия содержания были чудовищные, а меры исправления включали в себя тяжелый труд и страх наказания, как дисциплинирующее начало. Весь этот кошмар откладывался в сознании добродетельных граждан как законная и единственно возможная форма поддержания нравственности и порядка. В разномастной группе людей, поступавших в исправительные дома, тихие сумасшедшие не выделялись в особую категорию. Буйных сажали на цепь.

Делались, разумеется, попытки классификации разных форм помешательства. Энциклопедия XVIII века содержит такое определение: “Уклоняться от разума неосознанно, по недостатку мысли, значит быть слабоумным, уклоняться от разума сознательно, будучи рабом неистовой страсти, значит быть слабовольным; но уклоняться от него, пребывая в твердом убеждении, что следуешь ему, — вот что, по-моему, называется быть безумным”.. Однако мы узнаем безумие и без научного анализа. Вольтеру казалось удивительным, что люди не понимают, каким образом душа может впасть в ошибку в своих рассуждениях, но без колебаний «… водворяют ее, однако же, в подобающий ей футляр — в Птит-Мезон, ибо действия помешанного не согласуются с поведением других людей. Безумием именуем мы такую болезнь мозговых органов, которая с непреложностью препятствует человеку мыслить и поступать так же, как другие люди».

В общественном мнении той эпохи секрет безумия заключался не столько в нарушении работы разума, сколько в злой воле. Лейтенант французской полиции д’Аржансон доносит министру: “Женщина шестнадцати лет, чей муж носит имя Бодуэн… объявляет во всеуслышание, что никогда не полюбит своего мужа, что нет такого закона, который бы это предписывал, что каждый волен распоряжаться сердцем своим и телом по собственному усмотрению и что отдавать одно без другого сродни преступлению”. От себя лейтенант полиции добавляет: “Я беседовал с нею дважды, и хотя привык за долгие годы к речам бесстыдным и нелепым, все же не мог не подивиться тем рассуждениям, на основании коих женщина эта возводит свою систему. Брак, по мысли ее, есть не что иное, как проба…” Все с легкостью признают, что человек становится безумным уже по одной той причине, что захотел им стать. В XVII-XVIII веках безумец — это отнюдь не жертва какой-либо иллюзии, галлюцинации или повреждения рассудка. Он не введен в обман, он обманывается сам. Любые причуды ума, любые иллюзии тщеславия, любые страсти, если они доходят до ослепления, превращаются в безумие.

Министру внутренних дел подается отчет о состоянии одного из домов призрения. Его заверяют, что собраны “верные сведения”, позволившие в 476 случаях установить причину душевного расстройства: “151 человек заболел вследствие живейших душевных переживаний, каковы ревность, неразделенная любовь, непомерная радость, честолюбие, страх, ужас, глубокая печаль; 52 — через наследственную предрасположенность; 28 — через онанизм; 3 — через сифилитический яд; 12 — через злоупотребление радостями Венеры; 31 — через злоупотребление настойками на спирту; 12— через злоупотребление умственными способностями; 2— через обитающих в кишечнике червей; одна — от последствий чесотки; 5 — от последствий лишаев; 29 — от молока матери; 2 — от солнечного удара”.

Две основополагающие идеи того времени влияли на восприятие безумия: целительность возврата к природе и всему естественному, провозглашенная Жан-Жаком Руссо, и спасительная сила труда – важнейший принцип протестантизма. Рекомендовался, например, тяжелый труд на свежем воздухе. (Заметим в скобках, что Сталин в ХХ веке организовал это дело гораздо эффективнее, чем административные органы в веке XVIII). По мнению многих врачей, городская, придворная, салонная жизнь ведет к помешательству, ибо состоит из множества никогда не утихающих длительных раздражений. Человек виновен, поскольку раздражение нервов — одновременно и закономерное следствие, и моральная кара за жизнь, которую он вел, за порывы страсти и добровольную игру воображения. Медики предупреждают, что «злоупотребление неестественными вещами, сидячей жизнью, чтением романов, театральными спектаклями, неумеренное рвение в науках, непомерное пристрастие к половым сношениям (к этой непозволительной привычке, столь же предосудительной в моральном смысле, сколь пагубной в физическом отношении)» приводит к душевным расстройствам. Тема, знакомая по учению Жан-Жака Руссо: удаляйтесь от светского общества и стремитесь к естественности природы.

Помимо трактатов о сущности и причинах безумия, издавались труды по методам лечения, однако обитателей домов призрения не лечили вовсе. Госпитализация осуществлялась без диагноза и без справки от врача. Обеспеченные люди, не желавшие отдавать близких родственников в богадельню, могли призвать на помощь целителя, но в XVII-XVIII веках между медицинской мыслью и лечебной практикой не было внутренней связи, которую мы привыкли видеть сегодня. Старые навыки терапии обладали большой прочностью и стабильностью. Они противились обновлению.

Известные специалисты давали такие рекомендации: “Человеческие волосы хорошо осаждают истерические пары, если их жечь и давать нюхать больным… Свежая моча человека… хороша против истерики”. Врач Бюшоз рекомендовал при любом нервном заболевании пить женское молоко как самую естественную пищу, а против “всех видов ипохондрических заболеваний” использовать мочу. Конвульсии и буйство можно одолеть только с помощью другого неистовства и насилия; поэтому использовался череп повешенного, умершего от руки человека и не погребенного в освященной земле.

Некоторые символические системы излечения сохранились в незыблемом виде вплоть до конца эпохи Просвещения. В них запечатлелись образы, восходящие к незапамятным временам. К примеру, Змей, виновник Грехопадения и зримая форма Искушения, главный враг женщины, оказывается для нее одновременно и драгоценнейшим из лекарств. То, что было причиной греха и смерти, становится причиной исцеления и жизни. А самая ядовитая из всех змей должна быть и самым действенным средством против истерических женских болезней. “Именно гадюкам, — пишет госпожа де Севинье, — обязана я тем, что пребываю ныне в полном и крепком здравии… Они умеряют жар в крови, очищают ее, освежают”. Исцеление по большей части осуществляется не врачами. Существовал целый набор лечебных приемов, совершенно неподвластных медицине, ибо он находился в исключительном ведении знахарей. В 1772 г. один лионский доктор выпускает в свет весьма примечательный трактат, озаглавленный “Анархия в медицине”: “Самая большая ветвь практической медицины отдана в руки людей, рожденных вне лона этого искусства; все эти бабенки, знахарки, шарлатаны, волхвы, очковтиратели, сестры милосердия, монахи и монашки, москательщики, травники, цирюльники, аптекари пользуют гораздо больше больных и прописывают гораздо больше лекарств, нежели врачи”.

Терапия применялась к нервно-больным, но при этом считался непреложным факт, что буйно помешанный — не больной. Фуко поясняет, откуда взялась такая концепция: «Животное начало оберегает безумца от той хрупкости и болезненности, какая свойственна обычному человеку. Звериная крепость безумия, его толстокожесть, позаимствованная из бессознательного животного мира, делает безумного человека устойчивым к голоду, жаре, холоду, боли. До конца XVIII в. было общепризнанной истиной, что безумцы могут переносить тяготы жизни сколь угодно долго. О них нет надобности заботиться; их не нужно ни укрывать от холода, ни обогревать». Кроме того, они могут служить наглядным уроком. Сумасшедших показывали публике за деньги, что служило хорошим источником дохода для сторожей. Считалось даже, что детям полезно посмотреть, куда ведет отклонение от прямой дороги – такое зрелище способствует воспитанию твердых моральных принципов и оберегает от соблазна.

Обычай выставлять напоказ умалишенных — древний, еще средневековый. У городских ворот всегда можно было найти прикованного к столбу или сидящего в клетке сумасшедшего. Но странное дело: когда ворота приютов оказались крепко запертыми, этот обычай не только не исчез, но, наоборот, получил дальнейшее развитие, а в Париже и Лондоне превратился едва ли не в социальный институт. Судя по докладу, представленному в Палату общин Англии в 1815 г., в Вифлеемском госпитале по воскресеньям показывали буйно помешанных за один пенни. Годовой доход от этих посещений достигал 400 фунтов стерлингов, а это значит, что число посетителей было на удивление велико: 96 тысяч в год. Некоторые тюремщики славились своим умением заставлять умалишенных проделывать танцевальные па и акробатические трюки — для этого достаточно было нескольких ударов хлыста. Иногда делалось послабление «чувствительным» сторожам: демонстрировать безумных должны были сами умалишенные. В семье собственного скандального родственника старательно прятали, а в тюрьме можно было любоваться поучительным зрелищем чужого позора. Неразумие скромно сидело взаперти, а подлинное безумие выступало на сцене и заявляло о себе громче, чем прежде. Оно перестало быть чудовищем, таящимся в глубинах сознания, и превратилось в животное, лишенное всего человеческого.

В эпоху Просвещения гуманистическая мысль и благие намерения легко уживались с публичными казнями, сожжением ведьм и лицезрением гремящего цепями безумия. Только к концу XVIII века возникает идея «человечности» и распадается система совместной изоляции всех провинившихся перед обществом. Меняется отношение к нищете. Мало-помалу понятие бедности очищается от морализаторских примесей. Экономические кризисы выявили безработицу, которую уже никак нельзя было спутать с ленью. Бедность и вынужденная праздность получили распространение в деревне — там, где прежде, по всеобщему убеждению, можно было наблюдать как раз самые непосредственные, самые чистые формы нравственной жизни. Стало ясно, что нищету нельзя считать только прегрешением: “Попрошайничество есть плод нищеты, каковая, в свою очередь, есть результат неблагоприятных обстоятельств, складывающихся либо в земледелии, либо в мануфактурном производстве как из-за роста цен на продукты, так и из-за переизбытка населения”..Бедность превратилась в явление экономическое. Единственная стоящая форма благотворительности — это свобода: “Всякий здоровый человек должен зарабатывать на жизнь собственным трудом, ибо если он получает пропитание, не трудясь, то отнимает его у тех, кто трудится. Долг государства перед каждым из его граждан — устранить препятствия, которые могли бы стеснить его свободу”. Бедных выпускают из заточения. Французская революция, распахнувшая двери тюрем, была одним из важнейших факторов распада системы изоляции.

Число обитателей богаделен и исправительных домов сократилось еще и потому, что во второй половине XVIII века открылся целый ряд заведений, куда принимали исключительно умалишенных. В Париже появилось около двух десятков частных сумасшедших домов. Они возникают в этот период во всех европейских странах. Несмотря на то, что новые госпитали предназначались специально для помешанных, они не были медицинскими учреждениями. Ни в одном из 20 частных пансионов, существовавших в Париже, не предусматривалось не только постоянного, но даже и приходящего врача. Уход за больными доверялся надзирателям. Лишь в XIX веке умалишенных окончательно выделяют в особую категорию и помещают в специализированные лечебницы. Приходит время психиатрии как раздела медицины.

(окончание следует)