Меня всегда терзало подозрение, что многие люди не смогли реализовать свои творческие способности либо от страха перед провалом, либо от бедности.
Хорошо математикам и физикам, да и писателям неплохо. Все, что им нужно – это клочок бумаги и огрызок карандаша, и вот процесс уже пошел.
Возьмем художников. Когда-то этим занимались только люди небедные – краски, кисти, холсты, мольберты, студии, натурщики и ученики, которых надо кормить… Представляете, сколько это денег?Немудрено, что Леонардо и Микеланджело знают все, а какого-нибудь Васю Лупня из деревни Гогошары никто не знает, потому что у Васи не было денег на кисточку.
В XIX веке художники начали нешуточно прозябать, а в Париже зимой и в буквальном смысле. На кисточки и натурщиц уходило все, заработанное непосильными трудами. Художники морили себя голодом и нередко угасали от истощения и болезней. Неудивительно, что к началу XX века они должны были найти какое-то принципиальное решение, которое уберегло бы их от полного вымирания.
Решение нашлось – ослепительное в своей простоте. Нет денег на краски, холсты и даже обучение? К черту краски, холсты и обучение! Нарисуем черный квадрат и выставим его за те же деньги, что и все остальное.
Понравился черный квадрат? Мы так и думали. Получите красный. Надоели квадраты? Получите инсталляцию из консервных банок, банановых корок и ботиночных шнурков. Если нет денег на бананы и консервы – да боже мой, пойдите на свалку и наберите себе корок и банок бесплатно. Страх перед провалом тоже глупо испытывать: если кому что-то не нравится, то он ни черта не понимает в подлинном искусстве, вот и все.
К сожалению, не все сразу поняли щедрые перспективы нового искусства. Некоторые инертно продолжали тратиться на кисточки и малевать старомодные акварели, навлекая на себя неодобрение старших. Отсюда им оставалось только идти в политику. А ведь рисуй они квадратики, крестики и нолики за пристойное жалованье – глядишь, и дожили бы до пристойной старости, и Европа не превратилась бы в руины.
Все это я к тому, что нынче времена не те и каждый волен делать что угодно с чем угодно. Желающих работать с холстом и красками снова стало примерно столько, сколько было при Леонардо. Зато можно просто загнать грузовой трейлер в зал Музея современного искусства и выставлять его месяц за месяцем как инсталляцию.
И чтобы узнать, есть в нас дар Микеланджело или нет, не нужно рисковать ни состоянием, ни репутацией почтенного бюргера. Достаточно, например, пойти в Ботанический сад и принять участие в уникальном ежегодном конкурсе под названием «Большой тыквенный бал» (The Great Pumpkin Ball).
С 3 по 31 октября каждый может испытать свои созидательные способности на самом благодарном, дешевом и зрелищном сырье: тыквах. С 9 утра до 9 вечера – приходите, приносите свое детище, выставляйте детище своего дизайна на конкурс. Правда, некоторые правила должны жестко соблюдаться. Например:
тыква не должна быть даже частично съеденной, распиленной или опустошенной;
тыква не должна превышать 60 см в любой плоскости (исключение для категории «самая огромная»);
тыква, вне зависимости от занятого места на конкурсе, автору не возвращается; равно как и подсобные материалы;
в тыкву нельзя вставлять никакие электрические элементы, как-то: электромоторы, прожектора, стереосистемы, видеокамеры, пылесосы, мясорубки, игрушечные танки и так далее;
Ботанический сад оставляет за собой право на уничтожение любой тыквы, которая подвергнется разложению во время конкурса.
Как видим, все очень просто. Берем тыкву и думаем: что бы с ней сделал Микеланджело?
10 и 11 октября компания Danse Danse представляет гостей из Антверпена: фламандская театральная компания «Тонельхойз» (что по-фламандски, собственно, и значит «театр») привозит спектакль «Миф».
Театр «Тонельхойз» работает по своеобразному принципу, который изобрел его руководитель, Ги Кассьер (Guy Cassiers). Театр подписал контракты с шестью крупными постановщиками, каждый из которых, в свою очередь, приводит своих актеров и музыкантов по своему усмотрению и делает свой спектакль совершенно независимо от других.
Спектакль «Миф» — это 14 профессиональных танцоров и 7 музыкантов итальянского ансамбля Micrologus, который исполняет средневековую музыку XII-XVI вв.: вокальную и инструментальную, религиозную и светскую, западную и восточную. Этот ансамбль как нельзя лучше подходит к замыслу хореографа Сиди Ларби Шеркауи (Sidi Larbi Cherkaoui), который изготовил запутанную фантасмагорию из балета, джаза, акробатики, восточных боевых искусств и современного танца с исчезновениями и метаморфозами. Музыкальное сопровождение в виде еврейских, ведических, египетско-магрибских и арабо-андалузских песнопений должно, по замыслу режиссера, довести впечатлительного зрителя до нужной психологической кондиции.
Оба спектакля состоятся на сцене Théâtre Maisonneuve и начнутся в 20:00.
14 октября в зале Salle Wilfrid-Pelletier выступит пианист Ален Лефевр (Alain Lefèvre) и оркестр OSM – с программой, составленной из произведений русских композиторов:
Прокофьев – Увертюра «Войне и миру»
Рахманинов – Второй фортепьянный концерт
Бородин – Половецкие пляски из оперы «Князь Игорь»
Стравинский – сюита «Жар-птица»
Чайковский – Увертюра «1912 год».
Вообще увертюру «Двенадцатый год» в Канаде очень любят и исполняют часто. В том числе и в Квебеке. Ума не приложу, почему работники культуры из «Парти Квебекуа» не поборолись за запрет такой обидной для французского самолюбия пьесы. Может быть, их познания в истории настолько далеко не простираются.
На следующее утро, 15 октября, в том же зале – еще один концерт с участием оркестра OSM. На этот раз прозвучит европейская музыка, и более старинная.
На этом концерте в полной мере раскроются виртуозные способности концертмейстера оркестра Ричарда Робертса и первого гобоиста Теодора Баскина.
Программу концерта откроет довольно редко звучащее со сцены «Адажио для скрипки» Моцарта в исполнении Робертса.
Затем Баскин исполнит «Концерт для гобоя с оркестром» Винченцо Беллини.
Затем оба солиста выйдут на сцену, чтобы сыграть «Концерт для скрипки и гобоя» И.-С.Баха.
И, наконец, оркестр исполнит Пятую симфонию Дворжака. Дирижирует Чарльз Оливьери-Манро (Charles Olivieri-Munroe).
Начало концерта – в 10:30 утра.
А теперь перед нами – три высказывания, каждое из которых достойно отдельного исследования.
«Моя Пиковая дама в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семерку, туза». (А.С. Пушкин, 1833)
«Или я ужасно ошибаюсь, или «Пиковая дама» и в самом деле шедевр». (П.И. Чайковский, 1890)
«Бесполезно повторять, что создатели либретто, эти зловещие личности, доверившие «Евгения Онегина» или «Пиковую даму» посредственной музыке Чайковского, преступным образом уродуют пушкинский текст: я говорю преступным, потому что это как раз тот случай, когда закон должен был бы вмешаться; раз он запрещает частному лицу клеветать на своего ближнего, то как же можно оставлять на свободе первого встречного, который бросается на творение гения, чтобы его обокрасть и добавить свое – с такой щедростью, что становится трудно представить себе что-либо более глупое, чем постановку «Евгения Онегина» или «Пиковой дамы» на сцене» (В.В. Набоков, «Пушкин, или Правда и правдоподобие», 1937)
С Пушкиным все более или менее понятно. 30-страничная повесть «Пиковая дама» замечательна главным образом тем, что написана по-русски. В остальном она, как и почти вся пушкинская проза, воспринимается как перевод французских или английских романов. России требовался Гоголь, чтобы родилась настоящая русская проза в том виде, в каком она существует по сей день. Пушкин, можно сказать, делал первые эксперименты в том направлении. Кстати, в самой «Пиковой даме» есть интересный эпизод (в оперу он, конечно, не попал):
— Paul! — закричала графиня из-за ширмов: — пришли мне какой-нибудь новый роман, только, пожалуйста, не из нынешних.
— Как это, grand\’maman?
— То есть, такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери, и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!
— Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?
— А разве есть русские романы?..
Делаем вывод, что само понятие «русский роман» появилось только при Пушкине, как нечто подражательное; а в остальном – ничего не изменилось в нашей жизни за 200 лет. Не с теми же почти просьбами обращаются к нам наши мамы и бабушки?
Но если «Пиковая дама» не вершина русской прозы, то «Евгений Онегин» как был главным произведением всей русской литературы в момент его окончания, таким по сей день и остался. Поэтому Набокова тоже можно понять. Он, горячий патриот своей прекрасной страны – Русской Литературы – не мог смириться с тем, что из великого романа в стихах сделали, грубо говоря, популярное переложение, освобожденное от всех тончайших переплетений и взаимозависимостей пушкинского стиля, и яростно нападал на тех, кто совершил кощунство (ироничный форшлаг судьбы видится мне в том, что то же самое проделал и голливудский кинематограф с набоковской «Лолитой», убрав из нее все лучшее и сведя все к киношной мелодраме – причем сам автор участвовал в разработке сценария и будто бы даже остался им удовлетворен).
Случай же с «Пиковой дамой» вовсе не настолько вопиющ. Начать с того, что Чайковский вообще не собирался сочинять оперы на этот сюжет. Ведь повесть для этого совершенно не годилась! Главный герой – инженер, немец, расчетливый, скрупулезный зануда, который озабочен только тем, как бы раздобыть денег. Знакомство с Лизой он использует в роли отмычки, чтобы пробраться к графине. Заставив Германна проиграться в пух, Пушкин отправляет его в сумасшедший дом, а Лизу бестрепетно выдает замуж единым росчерком пера в последней строчке повести. Ну как из такого исходника состряпать романтическую оперу?
Но за дело берется профессионал, брат Модест Ильич. Ему, по совести, в Голливуде бы работать! Он быстренько перекроил пушкинский текст так, чтобы брату было веселее сочинять музыку, а столичной публике – воспринимать старинный материал. Немец Германн, которого мы у Пушкина знали шапочно – по фамилии, моментально превращается в славного парня по имени «Герман». Он уже больше не инженер, что вы – это отец братьев Чайковских инженер, совсем не романтично. Пусть будет гусар. А главное – пусть будет романтик, и пусть, наконец, перестанет быть таким противным и вместо денег полюбит… Лизу! Да, а Лизу из затравленной бедной родственницы мы превратим в аристократку и невесту князя. Вот, теперь совсем другое дело. Приятно посмотреть. Да, и не будем отправлять Германа в дурдом. Жалко же человека. Пусть застрелится. И Лизу – ну не грешно ли выдавать замуж за какое-то ничтожество, которое даже ни одной арии не способно спеть? Лиза у нас утопится. Зимой, в Канавке. Бррр. Дамы будут рыдать.
Нет, Набокова все-таки можно понять и полностью бы с ним согласиться, если бы… не то, что получилось у Петра Ильича.
Получив либретто, Петр Ильич почувствовал необходимое вдохновение и, сидя во Флоренции, сочинил оперу в невероятно короткий срок – за 44 дня.
Премьера состоялась в Петербурге в Мариинском театре 7 декабря 1890 года и имела огромный успех. Музыка оперы известна всем – она само совершенство. А любимая самим Чайковским сцена первой встречи с графиней («Не пугайтесь, ради Бога, не пугайтесь!») – наверно, одна из лучших во всей истории оперного искусства.
Непревзойденным исполнителем сложнейшей партии Германа (не забудем, что Герман в течение всех 7 картин оперы находится на сцене и поет) считается Владимир Атлантов, который вложил в образ выдуманного гусара столько личного артистического таланта, что сделал его реальным, достоверным и достойным сострадания…
Но что я все «опера», да «опера». Речь-то на самом деле идет вообще о балете! Габриэль Тибодо сделал оркестровое переложение, и вот Монреальский Большой Канадский балет (Les Grands Ballets Canadiens de Montreal) представляет «Пиковую даму» в постановке датского хореографа Кима Брандструпа (Kim Brandstrup).
Балет будет показываться в зале Théâtre Maisonneuve 16, 17, 18, 23, 25, 30, 31 октября и 1 ноября, каждый вечер – в 20:00. Цены на билеты варьируются от $18 на балкон до $85 в партер.
А в 1893 году Кембриджский университет присвоил Чайковскому звание доктора прав как гениальному музыканту мира. Чайковский звание принял и очень авантажно выглядел в традиционном ученом балахоне и головном уборе. Может быть, еще и этого не смог простить ему выпускник Кембриджского университета Владимир Набоков.
Монреаль
