Рождение психиатрии

Рождение психиатрии(окончание)

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль
Блок. Незнакомка

Родись Мишель Фуко в XVIII веке, его сочли бы либертином. Попасть в короткий список признанных вольнодумцев непросто. Обыкновенные развратники и безбожники не удостаиваются этой чести.Либертины — это все особы титулованные, высокообразованные и творческие. Каждый из них выступал против общепринятых идей, нарушал правила благопристойности, шокировал общество сексуальными излишествами, а главное, публиковал свои произведения, за что и подвергался преследованию. Джон Уилмот, второй граф Рочестерский (1647-1680), поэт и драматург, умер в 33 года от сифилиса. Говорят, он незадолго до смерти раскаялся в грехах. XVIII век дал несколько знаменитейших имен: Казанова, маркиз де Сад, лорд Байрон, Оскар Уальд. Уилмот и Байрон погибли молодыми и попасть в тюрьму не успели. Остальные провели часть жизни, а в случае Сада, большую часть, в исправительных учреждениях. Фуко повезло родиться во второй половине ХХ века. Он сам и его «История безумия» подвергались критике, но право автора на инакомыслие и неразумие не оспаривалось.

Переходя в своих исследованиях к Новому времени, Фуко отмечает, что в ХIХ веке безумец утрачивает не великую истину законов мироздания, а самого себя. Прежде исходной моделью всякого неразумия было отрицание Бога. Помешательство означало абсолютную потерю божественного и торжество животного начала. Теперь сойти с ума — значит почитать себя Богом. В ХIХ веке громкое возмущение вызывал тот факт, что с безумцами обращаются не лучше, чем с уголовными или государственными преступниками.

С появлением новой социально-нравственной концепции изменились представления и об источнике безумия. Если для XVIII века средой, наиболее благоприятствующей распространению болезненных явлений, считались богатство и прогресс, то в ХIХ веке эту роль берет на себя бедность: “… опасные, губительные для здоровья профессии, проживание в перенаселенных и нездоровых центрах, разного рода отравления. И если к этим общим дурным условиям жизни мы прибавим то глубоко разлагающее влияние, какое оказывают нищета, недостаток образования, недальновидность, злоупотребление алкогольными напитками и радостями Венеры, недостаточное питание, то у нас составится ясное представление о всей совокупности обстоятельств, неблаготворно воздействующих на темперамент неимущего класса”. Сумасшедших необходимо уберечь от дурно влияющих социальных факторов, создать для них убежища.

Отделение сумасшедших от прочих несостоятельных граждан способствовало развитию научной психиатрии. ХIХ столетие многого добилось: отделило неврозы от психозов, создало теорию паранойи и ранней деменции (шизофрении). Особое внимание привлекали истерические симптомы, на которых, по словам Фуко, психиатрия «упражнялась в остроумии». Отцами нового подхода считаются Филипп Пинель (Франция) и Уилльям Тьюк (Англия). Пинель, врач по образованию, потрясенный самоубийством впавшего в глубокую депрессию друга, поступил на службу в частный приют для умалишенных. После Французской революции назначен врачом в Бисетр — один из крупнейших исправительных домов Парижа. К тому времени в нем содержались 4000 человек: преступники, мелкие нарушители закона, сифилитики и в том числе 200 сумасшедших. Там Пинель стал осуществлять свою программу гуманного и индивидуального подхода к пациентам. Он отменил прежние методы лечения: кровопускание, очищение желудка и кишечника, прижигания. Он первый начал разговаривать с безумцами и наблюдать особенности их поведения. Став главным врачом еще более крупного заведения – Salpetriere (7000 старых, нищих и безумных женщин), он ввел в обиход методику «морального лечения». В наше время мы назвали бы этот принцип психотерапией. В Англии Уилльям Тьюк — филантроп, влиятельное лицо в общине квакеров — создал новое учреждение, «Йоркское убежище», развивавшее идеи Пинеля. «Убежище» стало образцом для сумасшедших домов по всей Европе.

Новая терапия была основана на подчинении младших старшим. “Насколько искусство направлять сумасшедших сродни искусству воспитывать молодежь!” — восклицал Пинель. В тьюковском убежище все было организовано так, чтобы сумасшедшие чувствовали свою зависимость от «взрослых». Их считали “словно бы детьми, у которых силы бьют через край и которые находят им опасное приложение. Их нужно сразу наказывать и сразу поощрять; все сколько-нибудь отдаленное не производит на них ни малейшего впечатления. Вначале их нужно подчинить, затем подбодрить, приучить к труду, сделать для них труд привлекательным и приятным”. И если прежде неистовство умалишенных воспринималось как богохульство, то отныне его следует толковать как бесконечно повторяющееся покушение на власть Отца. Противостояние разума и неразумия превратилось в столкновение упрямых инстинктов с прочными общественными институтами. По замыслу, убежище должно было воспроизводить самые древние, самые чистые, самые естественные формы человеческого сосуществования. На самом же деле, уверяет автор, Тьюк воссоздал в лечебнице социальную структуру буржуазной семьи.

К неуправляемым больным применялись жесткие дисциплинарные меры: все те же холодные ванны, очищение организма, прижигания, смирительные рубашки и одиночное заключение. Психиатрические лечебницы превратили «терапевтические» методы, распространенные в XVIII веке, в меры наказания. Раньше ванны принимались для «успокоения нервов». У Пинеля холодный душ используется в откровенно карательных целях — это обычное наказание, налагаемое постоянно заседающим в лечебнице «судом» здравомыслящих людей. “Как репрессивная мера они зачастую бывают достаточны, чтобы подчинить общему правилу ручного труда способную к нему сумасшедшую, чтобы преодолеть упорный отказ от пищи либо обуздать помешанных в уме женщин, одержимых чем-то вроде непоседливого и взбалмошного упрямства”. Фуко объясняет, что «лечебница эпохи позитивизма, заслуга создания которой приписывается Пинелю, — это не пространство освобожденного безумия, где наблюдают больных, ставят им диагноз и проводят терапию; это пространство правосудия, где человека обвиняют, судят и выносят ему приговор и где освобождение достигается лишь через перенос судебного процесса в глубины собственной психологии, т.е. через раскаяние… Отныне безумие не должно и не будет внушать страх; оно будет испытывать страх, беспомощный и безысходный, и тем самым целиком окажется во власти педагогики здравого смысла, истины и морали». Безумец считается человеческим существом, изначально наделенным разумом, и хотя он больше не виновен в своем заблуждении, но в пределах болезни должен чувствовать ответственность за вызванные ею нарушения моральных и общественных устоев и винить в наказаниях, которым он подвергается, только себя самого. Эскироль, любимый ученик Пинеля, рассматривает “виды частичного безумия”, для которых “не характерно искажение способности к пониманию, а наблюдается только неупорядоченность поступков”. Согласно другому автору, субъекты, пораженные этой разновидностью безумия, “судят о вещах, рассуждают и ведут себя правильно, но от любой мелочи, зачастую без всякого повода, лишь в силу неодолимого влечения, какого-то извращения нравственных чувств, они впадают в маниакальное возбуждение и выказывают склонность к неистовым поступкам и вспышкам буйства”. Именно такое состояние называли в ХIХ веке «моральным неразумием» (moral insanity).

Зарождающаяся психиатрия полагала, что безумие, в отличие от телесных болезней, выводит на поверхность внутренний мир дурных наклонностей, извращений, страданий и насилия. Оно обнажает пропасть ничем не сдерживаемой злобы, к которой ведет свобода человека. Зло всегда обитает в сердце, потому что человек по природе своей эгоистичен. В те времена, когда люди ходили в Бисетр или в Бедлам смотреть на безумца в клетке, они осознавали расстояние, отделяющее истинно человеческое от животного. Теперь, узнавая умалишенного, невозможно не увидеть в нем себя. Истина эгоизма, которая обнаруживается в безумии, вступает в противоречие с нравственным и социальным предназначением человека. Таким образом, лечение безумца начинается с подавления этой неприемлемой истины, искоренения господствующего в ней зла, всех этих вспышек насилия и желания. Исцеление безумца заложено в разуме другого человека — врача. Врач занял главенствующее положение в лечебнице не в силу своих знаний и не благодаря авторитету медицины. Он внушал уважение не как ученый, а как мудрец. Диплом требовался лишь в качестве юридической и нравственной гарантии. Место психиатра вполне мог занять человек высокосознательный, обладающий непогрешимой добродетелью и при этом имеющий длительный опыт службы в лечебнице. «Чрезвычайно важно завоевать доверие этих убогих и пробудить в них чувство почтения и послушания, что может воспоследовать лишь благодаря преимуществу рассудительности, утонченного воспитания и глубокого достоинства в голосе и манере держаться». Врач пользовался абсолютной властью над больничным миром, поскольку он изначально был Отцом и Судьей, Семьей и Законом, а его медицинская практика была интерпретацией старинных ритуалов Порядка, Власти и Наказания. Врач, согласно Пинелю, должен действовать, исходя не из объективного определения болезни или из конкретного диагноза, но опираясь на те чары и тот престиж, которыми окружены высокие идеи. Врач производит исцеление едва ли не по волшебству, он превращается в чудотворца: от одного его взгляда и слова выходят на свет тайные провинности и исчезают бессмысленные притязания.

Все развитие психиатрии ХIХ века замыкается на фигуре Фрейда. Фуко подчеркивает, что именно Фрейд принял пару «врач-больной» во всей ее реальности и серьезности. Он отказался от других методов психиатрического воздействия, отменил обвинения и наказания, зато целиком положился на способность врача творить чудеса. Психоанализ вызвал из глубины веков древнейшие символы осквернения святынь, инцеста, кастрации, вины и кары. Однако Фрейд и его ученики не поняли самой сущности безумия.

Для Фуко душевный недуг – источник вдохновения и обновления, хранилище последней истины бытия. Он способен «высказать сумасшедшую тайну человека — что конечная точка его падения есть для него утренняя заря, что вечер его завершается в младенчески юном свете, что конец всегда означает для него новое начало». С наступлением безумия кончается творчество, но вплоть до конечной черты хаос, таящийся в глубине души, участвует в акте созидания, показывает миру его истинное лицо, задает вопросы и требует ответа. Босху, Гойе, Ницше, Ван-Гогу, Арто (список можно продолжить) есть что поведать миру.

В противоположность художественному опыту, философская и позитивистская мысль настойчиво утверждают, что сумасшедший есть всего лишь предмет — предмет научного познания. Приходится констатировать, говорит Фуко, что, «прослеживая историю безумца, мы на самом деле проследили историю того, каким образом стало возможным само возникновение психологии. Под психологией мы понимаем определенное явление культуры, присущее западному миру, начиная с XIX века: человеческое бытие не характеризуется через некоторое отношение к истине мироздания, но наделено присущей ему и только ему, открытой вовне и одновременно потаенной, собственной истиной».

Алина Медникова
Монреаль