Продолжение. Начало в №№833, 859
Вот зачем была Кальвину Библия? А чтоб личные претензии основать.Назначив деловую успешность (вне зависимости от того, добрым или злым путем она достигается) единственным, да и то косвенным признаком \»избранника благодати\» и начисто запретив миру радость, он, по сути, отвернулся от Евангелия: женевскому диктатору не годились ни евангельская мистика, ни участие верующего в спасении, ни призыв к моральному самосовершенствованию, ни возможность просветления, ни поэзия, коей проникнут Новый Завет. Жил этот человек, обуреваемый идеей не столько божественного, сколько собственного величия, не очень долго, но безобразий натворить успел — веками расхлебывали (не иначе как печенью страдал). Выросшее из его зловещей затеи пресвитерианство к XIX веку успело-таки смягчиться и подогнало свои этические нормы под общехристианские, продолжая, однако, питать в приверженцах предпринимательскую жилку. В том числе и политическую. Может, поэтому Шотландия избрала именно эту конфессию? Оливер Моуэт был воспитан в пресвитерианских принципах. Его вера была вполне осознанной, по ощущению — почти знанием (не сочтите за каламбур): \»В ранние годы я серьезнейшим образом проштудировал христианские свидетельства… и пришел к выводу, что это не хитросплетение побасенок, но абсолютная правда\» (вот уж подлинно — заявление юриста). Он рано определился в стремлении стать \»христианским политиком\», что, впрочем, в пору его юности нуждалось в толковании: церковь Верхней Канады была представлена целым рядом конфессий. Но преобладал протестантизм, и биографы Моуэта видят в этом залог его страсти к реформам. Я бы сказала — по созвучию.
Контора Макдональда послужила гнездом еще одному юному дарованию — Александру Кэмпбеллу, а того-то как раз родители в свое время отослали в Нижнюю Канаду, определив в римско-католическую семинарию. Сам Джон Макдональд яркой религиозностью не отличался. Скорее тут сыграли роль характеры. Два желторотых клерка и их еще очень молодой принципал, которому едва исполнился 21 год, обеспечивали кингстонцам полноценную юридическую помощь, что требовало слаженного совместного труда. Ну, и подружились, разумеется. А через четверть века все трое предначертали Канаде особую дорогу, превратившись в \»отцов конфедерации\». Наиболее восторженные историки усматривают в этом совпадении перст судьбы и на манер драчливых петухов бросают задиристый вызов Британии: в ее анналах подобных чудес не числится.
Но в 1841-м Оливер, если и пытается заглянуть в будущее, то делает это со страхом, сомневаясь в своих силах. Насколько эти сомнения бередили его душу, можно уяснить из письма, посланного ему Кэмпбеллом в марте 1841-го: \»… тебе снится, что ты \»никогда никем не станешь\». Я говорю \»снится\», потому что это пройдет, как проходит сон. Проснувшись, ты поймешь, что все это — вроде утреннего тумана, и осознаешь собственные силы. И самые выдающиеся характеры посещали те же чувства, и так же, как они, ты найдешь, что эти предчувствия неверны, поскольку болезненны. Я убежден, что, если позволит здоровье, я непременно кем-то стану, и в полной мере наслаждаюсь \»отрадой надежды\»… Даже если мои надежды безосновательны, я могу, по крайней мере, наслаждаться ими сейчас, и это куда предпочтительней, чем твое настроение\».
Факты свидетельствуют, что, жалуясь другу, Оливер скорее отдавал дань возрасту, и случалось с ним такое редко. Углубившись в ту отрасль юриспруденции, что связана с предпринимательством, к 1850-му Моуэт уже является одним из наиболее загруженных юристов Торонто, а его контора так велика, что нуждается в 5 клерках. Все-то мне припоминается успешный судья из \»Трех мушкетеров\», с его \»двумя с половиной писцами\». А ведь это нормальный способ оценки любого предприятия, требующего наемной рабочей силы. Первые годы своей самостоятельной практики в конторе, работающей под вывеской \»Burns&Mowat\», Оливер, фигурально выражаясь, кряхтит и стонет под спудом бумаг, однако приобретает в этой бесконечной, как ему тогда мнилось, бухгалтерии опыт разбора дел о банкротстве и научается безошибочно отделять \»чистых от нечистых\», не давая спуску недобросовестным банкротам. Не следует забывать, что тогда еще не существовало стенографисток и пишущую машинку не изобрели, так что юристу приходилось тратить время на писание от руки. Постепенно круг интересов Моуэта расширяется, и делом, снискавшим ему настоящую славу, становится процесс, начавшийся с форменного скандала и получивший название \»10 000 фунтов за службу\». Не углубляясь в детали, достаточно сказать, что пятеро горожан подали иск на мэра Торонто, который вкупе с со-премьером Province of Canada присвоил значительную часть прибыли акционерного общества. Моуэт показал себя в этой истории как бесстрастный следователь (в нынешних терминах) и поразил заинтересованных лиц и праздную публику своим выступлением в открытых дебатах. Вот, кстати, было у него примечательное свойство: для того, чтобы в полной мере блеснуть дарованием оратора, ему нужен был оппонент. Моуэт обвинил должностных лиц в \»нарушении общественного доверия\». Метрополия, ревниво курировавшая процессы с участием чиновников такого масштаба, с ним согласилась. В итоге чиновники лишились должностей.
Отпущенный природой полемический темперамент частенько намекает на способности к политической деятельности — где еще приходится столько спорить? И молодой юрист, невзирая на сумасшедшую профессиональную занятость, не пренебрегает служением, кое налагают на него сограждане. В 1847-м его приглашают в директорат Библейского общества Верхней Канады. Он проработал там всю жизнь, причем с 1859-го — вице-президентом. В 1852-м Моуэт введен в сенат University of Toronto. Но, безусловно, главным событием тех лет стало для него избрание старшиной Юридического общества Верхней Канады.
А уж этот пост позволил ему наконец реализовать отмеченные биографами задатки реформиста. Родились правила, именуемые \»Mowat Rule\»: в 1854-м Моуэт возглавляет комитет, призванный сформировать строгие, непротиворечивые стандарты, регулирующие вступление в юридическую ассоциацию, то есть вписывает свое имя в историю развития канадской юриспруденции, стремясь навести в этом деле хотя бы относительный порядок. По крайней мере, избавить процедуру от налета \»доморощенности\». Итак, с февраля 1855-го:
— допускаемые к практике юристы подразделяются на два класса — \»обычных\» и \»с отличием\»;
— испытания начинаются с новшества — с письменного экзамена, который длится 5 часов, и лишь тот, кто сдал его успешно, зачисляется в списки на сдачу устного, причем устный экзамен проходит в присутствии всех желающих;
— определяется и публикуется список обязательной литературы;
— состоящая из старшин общества экзаменационная комиссия берет на себя труд составления стандартных вопросов, проверяющих знания, полученные в каждом отдельном семестре.
Эти правила с небольшими вариациями продержались до 1889 года. Единственным значимым дополнением стало следующее: соискатель, получивший на письменном экзамене более 47%, освобождался от сдачи устного. Но, по статистике, если таковые и бывали, то не более 1-2-х в семестр. С одной стороны, Моуэт действительно навел порядок в подготовке соискателей. С другой — доля юношей, возмечтавших о поприще юриста, после введения \»Mowat Rule\», прямо скажем, посуровела. \»Daily Colonist\», выпускаемая в Торонто газета умеренных консерваторов, в целом приветствуя реформу, обратила внимание на доминанту в правилах академического компонента и предрекла снижение числа студентов, допускаемых к практике. Как в воду глядела: половина из них оказалась ее лишена. Но сегодня мы можем оценить преимущества предложенного подхода, который вылился в итоге в полноценные юридические факультеты.
Моуэтт продолжает активно совмещать профессиональную деятельность с общественной. В 1857-58 гг. он избирается в городской совет Торонто, где его тут же без зазрения совести обременяют серьезнейшими обязанностями, словно только того и ждали. Новый член совета возглавляет наиболее сложные в управлении комитеты — финансовый, железнодорожный и ведающий городским портом. С этой точки зрения, комитет, регулирующий площади для массовых гуляний и контролирующий разбивку публичных садов и парков, представляется почти забавой, отдохновением от трудов. Однако жители Торонто точно знали кого благодарить за приветливую сень, раскинувшуюся там, где прежде тянулись безликие торговые и железнодорожные склады.
Тогда же, на пороге сорокалетия, этот удивительно активный человек определяется в своих политических предпочтениях. Что мешало прежде? Биографы полагают, что склонность к критическому анализу, \»некоторый избыток оригинального мышления\». На первый взгляд, упрек странный. Но, действительно, можно ли стать политиком, не опираясь ни на какую партию? Если только свою организовать и выпестовать. Его личная политическая декларация, заявленная друзьям в 1843-м, риторикой напоминает мне известное чеховское признание. Помните? — \»Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индиферентист\». Моуэт выразился о себе так: \»не радикал, не тори, не виг, хотя в среде знающих меня радикалов я уважаем как тори, а в среде тори — как радикал. И все потому, что сопротивляюсь нелепостям, нередко допускаемым политиками все партий\». Однако своей партии он не сколотил и в 1858-м присоединился к организованному Джорджем Брауном (да, тоже будущим \»отцом\») партийному союзу, возымевшему целью основание Reform Alliance. Свои многолетние искания Моуэт суммировал в беседе с Кэмпбеллом: \»Каждый человек должен принять какую-то сторону, дабы помогать формированию ее политики. Деятельность его поддерживается партией. Он получает большую власть творить добро, если таковы его намерения. И, как представляется, дает возможность утвердиться единственному принципу, по которому можно отличить свободное правительство… а именно: взаимодействие в нем различных мнений\». Банальность, равная истине.
Монреаль
