«В субтропическом раю…»

«В субтропическом раю…»Это из песни Александра Городницкого. Он сочинил ее, побывав в Монтевидео, оттолкнулся от бывшего на слуху куплета об Уругвае («Я иду по Уругваю, /Ночь хоть выколи глаза. /Слышны крики попугаев / И мартышек голоса»). У Городницкого получилось серьезно – о памяти, о войне: на рейде Монтевидео до сих пор торчит мачта затонувшего в конце 30-х фашистского линкора. О Перу в Москве не пели. Перу – инки, Мексика – майя, Аргентина – Борхес, Кортасар и танго, Бразилия — карнавал, Колумбия – Габриэль Гарсиа Маркес и наркокартели, Чили – Альендо, Куба — Кастро. С кем и с чем еще ассоциируется этот регион у выросшего в России нелатиноамериканиста? С футболом?Киноманы меряют инфляцию по-своему: нынешние многомиллионные бюджеты и миллиардный прокат. А если спросить от обратного: можно ли сегодня снять настоящий фильм за несколько тысяч долларов? Можно. Этот фокус только что проделали уругвайцы, и успешно. Фильм «La Casa Muda» («The Silent House», «Немой дом», 2010) обошелся создателям в цену подержанной машины, $6000. Попал на альтернативный показ в Каннах, отмечен в Юте, на Sundance Film Festival, в Мельбурне, в Каталонии, Стокгольме. Даже в Британии привлек внимание. Сюжет для ужастика классический, появившийся на экране чуть ли не век назад: персонажи приезжают в старый дом, а уж в нем их (и нас) начинают пугать. Завязкой становится нарушение известной заповеди «не ходи проверять, кто это шумит на чердаке!» Потом совершается убийство, настраиваешься на следующее. Снято без дублей, за 4 дня, но Роджер Корман и за 2 снимал. Так чем же пленились зрители и рецензенты? Атмосферой. Режиссер Gustavo Hernаndez и оператор Pedro Luque вовсю используют трудности, которые возникают у человека в плохо освещенном пространстве. Что разглядишь, оперируя ручным керосиновым фонарем? Труп лежит. На майке и теле героини — кровь. Когда фонарь гаснет, все мы, естественно, остаемся в темноте. Но, решив разгадать эту тайну, терпите до конца: финал неожиданный.

«La Casa Muda» включен в длинный список на «Оскар» в категории «лучший фильм на иностранном языке». Конкурентов у него примерно 2 с половиной сотни, так что вероятность быть отобранным на церемонию для фильма невелика. Но сам факт, что с 1992-го Уругвай практически регулярно становится, пусть и не прямым, кандидатом на премию, говорит, по крайней мере, о том, что кинематограф в стране есть. Даже киноинститут сформирован – в 2001-м. Государственная политика ориентирует режиссеров на работы совместного производства, и картин с участием Уругвая ежегодно выпускается всего с десяток. Однако уже наметилась закономерность: на фестивалях независимого кино они нравятся больше, чем в широком прокате.

Например, «La vida util» («A Useful Life», «Срок годности», 2010, режиссер Federico Veiroj, — по-русски я привожу те названия, под которыми фильм идет в России). Я жалею, что в Монреале его не найти, а в интернете помещен только рекламный ролик и всплывают коротенькие фрагменты. Судя по ним, это интересно. С 20 лет герой картины Хорхе работает в архиве уругвайской фильмотеки. То, что он за четверть века узнавал о мире, проходило в его сознании через фильтр авторского кино. Фильмотеку закрывают, а Хорхе выкидывают в реальность, где ему предстоит адаптироваться. Конечно, вспоминаешь «Being There» («Эффект присутствия», 1979) с Питером Селлерсом или основу для его сценария, притчу Ежи Косински. Там герой, которого мальчишкой взял к себе сумасшедший богач, 30 лет работал садовником, не покидая дома и сада и воспринимая жизнь на телевизионном экране как единственно возможную. Может, эта параллель тоже имелось в виду. По описанию, едва ли не каждый кадр черно-белого «La vida util» для героя – и для зрителя – аллюзивен. В том, что мне повезло увидеть, я, кажется, поймала отсылку к «Сладкой жизни» и к «400 ударов» Трюффо. Прием – это не всегда плохо, тут он заставляет поминутно напрягаться, хотя ничего острого в видеоряде нет: в выражении самых сильных чувств герой сдержан. Вот музыка будоражит, тревожная и страстная.

На какие средства ухитряется существовать кинематограф где-нибудь в Перу или Эквадоре – уже понятно. Но без терний звезды и вовсе редки, «раньше это считалось парадоксом, теперь доказано». Деньги, выбитые мытьем и катаньем, стараются использовать с толком. В 2009-м это удалось перуанскому режиссеру Клаудии Льоса (Claudia Llosa). Сюжет фильма «Молоко скорби» («La teta asustada», англ. «The Milk of Sorrow», 2009) коренится в кошмаре, перенесенном жителями страны в 80-е. Отморозки-революционеры маоистского толка прокладывали свою «сверкающую тропу» (так переводится название этого движения — Sendero Luminoso) по деревням и бедняцким пригородам, убивая, грабя, насилуя. Пострадала и мать главной героини, тогда уже беременная ею. Эта женщина, которую мы застаем умирающей, из последних сил, раз в тысячный, поет своей дочке, Фаусте, о том, как это было. Поет. И от девушки требует, чтобы та в ответ пела, иначе мать ее не слышит. Думаю, тем, кто владеет кечуа, языком перуанских индейцев, легче воспринимать леденящие души подробности, облеченные в мерный ритм, странные повышения – понижения тона. Но когда читаешь субтитры, челюсть отпадает.

С грудным молоком впитала девушка болезнь – она лишена души. Ее место занял страх перед нежеланным соитием и убеждение в собственном внутриутробном опыте насилия. Фауста заталкивает в себя картофелину, чтобы вызвать отвращение у того, кто решит посягнуть на ее честь. Так поступила подруга ее матери – и ничего, убереглась, вышла замуж, родила детей. Однако девушка не выглядит жертвой, да и не чувствует себя ею. Она часовой на посту. Мир враждебен. Каждую минуту в нем нужно быть начеку. Соблюдай правила – тогда выживешь. Домой следует красться вдоль заборов, иначе злые духи одолеют. Брат Фаусты не внял этой народной мудрости — и зачах. Открывая дверь, посмотри прежде на руки того, кто стучится. В одиночку не ходи. Однако к дому малознакомого спутника не подпускай – пусть он проводит тебя взглядом, пока будешь подбегать к двери. Врач, выписывающий направление на операцию, — чужак, который хочет лишить ее оружия.

В фильме нет «эстетики насилия», только ее результат, и голодом не пугают. У всех крыша над головой. Правда, что это за крыша… Перуанский неореализм. Я не была в Перу и ничего прежде об этой стране не смотрела. Столичные огни Лимы мелькают в «Молоке» пару раз, но в основном действие крутится в неприглядном пригороде, сером и жухло-коричневом, где природа представлена рукотворными холмами щебня. Беднота, которая из кожи вон лезет, чтобы все было «как у людей». А может, трогательно старается? Сирота живет в доме дяди. Он выдает замуж дочку и торопит Фаусту похоронить мать. Но девушке невмоготу расстаться с ее телом, да и на гроб еще нужно заработать. Вот дядя начинает рыть в утоптанной глине двора яму. Боже, неужели для того, чтобы закопать труп сестры? Нет, это бассейн, величиной с небольшую ванну. С одной стороны заботливо приделана лесенка из необструганных брусков, и в грязной воде с упоением плещутся дети.

Грядет свадьба. Кузина Фаусты устраивает форменную истерику по поводу недостаточно длинной фаты, в которой и так уже метров пять. На эту развернутую «штуку» полотна навесят по бокам воздушные шарики. Будет пышнее, чем у соседей, устроивших застолье с «богатым столом». Как на подбор, неказистые лица, топорные фигуры. Молодых запечатлевают на фоне огромной картинки — ярких, ядовитых тонов водопада. Новоиспеченные супруги вальсом проходят круг под «Голубой Дунай». Смотрится дико. А упрямая, набитая суевериями Фауста окажется способной к музыке. Недаром пела. Фильм удостоен «Золотого медведя» в Берлине, приза Ассоциации квебекских критиков, назван лучшим на нескольких латиноамериканских фестивалях. Вошел в короткий список на «Оскар». В Монреале сыгравшая Фаусту Magaly Solier Romero получила награду за лучшую женскую роль.

От латиноамериканского кинематографа по традиции ждут социально-политических мотивов. Фильм-гротеск кубинца Jorge Molina «Molina’s Ferozz» («Красная шапочка Молина», 2010) не имеет к этим чаяниям ни малейшего отношения. Если вы привычны к мистике, кровавым разборкам, эротическим сценам на грани порнухи, абсурду без конца и края – добро пожаловать в карибские джунгли, где под железной пятой властной бабки живет семья Красной шапочки. Персонажи частью взяты из невинной истории Шарля Перро – сама девица, Миранда (хотя она постарше классического прототипа), мама и волк, ну, и уже упомянутая бабка, по сценарию – мамаша умершего отца девицы. Частью выдуманы создателем. Это пара дядюшек Миранды по отцу: один — алкоголик и насильник, другой – порядочный человек и по совместительству дровосек. Присутствуют также сын алкоголика – всехняя жертва, юные прелестницы, основное занятие которых – купаться обнаженными, вводя этого сына в грех рукоблудия (в чем он, впрочем, мало отличается от остальных героев), жрецы, ведьмы. Открывается фильм показательным изнасилованием мамы, Шапочки и сына. Занят этим алкоголик (что едва не стоит ему жизни — надорвался), а инициатором выступает бабка – наказывает за плохо приготовленный обед. Через год уже половозрелая Шапочка пытается лечь под любого, кто попадается ей на глаза, в том числе родного дядю-дровосека, с говорящим именем Иносенсио. И т.д. Оборотни, мистерии вуду, индейские обряды, отсечения голов и танцы со змеями. Режиссер то ли вытащил на поверхность кошмары пубертатного периода, опершись в их изображении на «Донну Флору» Амаду, «Лолиту» Набокова и вереницу садомазохистов, то ли всласть наиздевался над тенденцией к слишком осовремененным прочтениям до сих пор дорогих детскому сердцу мотивов. Великолепная операторская и режиссерская работа. Краски – пир для глаза. И все это – очень на любителя.

То есть не единой политикой жив «латинский» кинематограф. В нем, например, снимают и триллеры. «Хроники» («Crоnicas», 2004, режиссер Sebastiаn Cordero) — далеко не худший образчик жанра. Кто убивает, ясно с первых кадров. А к чему приведет самоуверенность журналиста, из личных побуждений «раскручивающего» убийцу, – не догадаться. В том же жанре снят и первый фильм Камило Лусуриага (Camilo Luzuriaga). Начинал он как автор короткометражек и как фотограф (в постановке кадра это заметно), преподавал искусство художественной фотографии в Центральном университете Эквадора. В 1990-м выходит «Тигрица» («La Tigra») – история трех сестер в Эквадоре 30-х. Младшая, по требованию наставника, принимает обет спасти воздержанием души двух старших – блудниц. Драма с элементами трагедии. Однако самый известный фильм режиссера – «Между Марксом и обнаженной женщиной» («Entre Marx y una mujer desnuda», англ. «Between Marx and a Naked Woman», 1996). Блестяще снятая, постмодернистская по стилю картина. Маркс в ней – действительно идеолог коммунистического движения, с которым в минуты сомнения можно посоветоваться. Фантом, но и молодые интеллектуалы, одержимые страстью сломать в 60-е политическую ситуацию в стране, и красавица, предмет платонического обожания главного героя, — не более реальны. Человек пишет роман, и в какой-то момент перестает понимать, где жизнь, где литература.

Фестивали латиноамериканского кино проводятся по всему свету, от Могилева до Лос-Анджелеса (у нас в Монреале в расширенном варианте — Festival de films ibеro-latino-amеricains). Участвуют в них по полтора десятка стран, даже Гондурас и Коста-Рика. Но в Сан-Себастьяне особенно привечают дебютантов. Называется эта программа «Кино на вырост» и работает в двух направлениях: добывая средства для завершения фильмов по просмотре значимых фрагментов и поощряя таланты к дальнейшему совершенствованию. Как видите, результаты этого всеобщего внимания налицо.

До встречи через неделю.

Александра Канашенко
Монреаль