“Все мы до сих пор не верим в то, что это происходит с нами”

“Все мы до сих пор не верим в то, что это происходит с нами”В течение зимнего концертно-театрального сезона этого года в Монреаль трижды приезжали артисты из театра Национальная опера Украины. И каждый раз имя этого прославленного коллектива упоминалось в связи с балетом. В декабре Алексей Баклан был приглашен дирижировать монреальским оркестром на спектаклях «Щелкунчик». В январе поклонники балета приветствовали солиста театра танцора Сергея Сидорского, поразившего тогда всех своей легкостью и изяществом.В феврале Национальная опера Украины представила Монреалю балет «Баядерка». На этот раз дирижировал оркестром главный дирижер театра Николай Дядюра. А в это время недалеко от здания театра в Киеве разворачивались события, ставшие для Украины тяжелым испытанием. Гастролировать, когда в стране неспокойно, когда на улицах гибнут люди — это тоже испытание. Труппа Национальной оперы Украины дала премьерный спектакль балета «Баядерка» в Монреале в один из самых тяжелых дней противостояния на улицах Киева. Мы встретились с Николаем Дядюрой на следующее утро после премьеры.

— Николай Владимирович, как вчера прошел спектакль?

— Думаю, что это был хороший спектакль. После спектакля очень трудно рассуждать, лучше ночь переспать и с утра обдумать, что и как было сделано. Но думаю, спектакль был хороший.

— Какое впечатление на вас произвела канадская публика?

— Я не ожидал, что в Канаде такая живая публика. Зрители реагировали, принимали очень хорошо. Зал стоял с овациями. Сегодня будет другой спектакль. По всем показаниям: во-первых, будет танцевать другой состав солистов, во-вторых, оркестр, сыграв один раз, будет иначе себя чувствовать. Поэтому спектакль будет совсем другой.

— Любопытно, как это меняется изо дня в день. Вы как дирижер это чувствуете: по оркестру, который у вас перед глазами, и спиной — по залу…

— Да, конечно. Но больше я чувствую не по отдельности, а все вместе. Тогда бывают моменты действительно счастливые: когда вся эта машина заведена, и она работает, работает для тех, кто слушает. Это очень хорошо.

— Вы впервые в Канаде?

— Да. На этом континенте я был в 88 году, но в Америке, я там учился. Между Бостоном и Нью-Йорком есть такая летняя музыкальная академия на базе Бостонского симфонического оркестра. Она очень популярная. А в Монреале я уже почти неделю.

— Вероятно, полностью сосредоточены на репетициях с оркестром? По городу хотя бы удалось походить?

— Нет, у меня в день по 2 репетиции. Может, сегодня получится.

— Очень любопытная выходит ситуация: вы с дирижерского пульта управляете танцорами, которых вы хорошо знаете по Национальной опере, и одновременно руководите практически незнакомым оркестром. На вас эти 2 огромные творческие группы людей пересекаются. Вы, получается, в ходе балета — творец в действии.

— На самом деле, балет — это коллективная работа. Коллективный разум работает. От меня зависит, разумеется, очень много. Но это моя профессия. И то, что приходится дирижировать разными оркестрами — это тоже моя профессия. Перед Канадой я дирижировал в Париже, потом поеду в Москву… В этом заключается суть профессии. Кроме того, есть Академический симфонический оркестр Национальной филармонии, которым я руковожу 19 лет. Это молодой оркестр.

Я говорю «молодой», потому что для оркестра — это юношеский возраст. Да и сами музыканты молодые! Я имею в виду возраст существования самого коллектива. Оркестр состоит из многих понятий и вещей. Во многом из того, насколько долго и много музыканты вместе играют, насколько они чувствуют друг друга. От этого зависят многие творческие моменты. Есть оркестры, которым 150 или даже 300 лет! Я понимаю, что столько не живут! (смеется)

— 19 лет все же можно сопоставить с человеческим возрастом. Разумеется, оркестр — это традиция, имидж, реноме. Существует, вероятно, некий образ оркестра у международной публики.

— И еще один момент не забывайте: это количество музыки, сыгранное вместе. Это репертуар: с годами он накапливается, и все это отражается на качестве оркестра. Чем больше произведений, с которыми оркестр знаком, тем легче ему осваивать новую программу.

— А что вы скажете о нашем канадском оркестре, которым вы сейчас дирижируете?

— Очень хороший оркестр, сыгранный. У него есть свое позитивное звучание. Мне это сразу понравилось: их отношение к звуку, творческая дисциплина во время работы. Мы сразу установили довольно близкую дистанцию. И работалось легко и с удовольствием.

— Говорят, что Монреаль ждал «Баядерку» 137 лет! То есть с момента написания Минкусом этого произведения.

— Но мы привезли немного другую «Баядерку».

— Это понятно. Ее поставила Наталия Макарова (известная русская балерина, которая уехала в Америку еще в 70-е). У вас вообще состав труппы интернациональный: есть русские, украинцы, грузины…

— Кроме того, в балете работают японцы, румыны… Я боюсь кого-то обидеть, не упомянув. (смеется) Атмосфера внутри коллектива творческая. Каждый приносит что-то свое. Между танцорами существует молчаливая конкуренция. Довольно сложная жизнь солиста балета: очень короткая творческая жизнь, надо успеть как можно больше. Их градус всегда очень высок. Наблюдать за этим очень интересно. Это удивительно. Они каждый раз выходят, как в последний.

— И на самом деле это может оказаться последний раз…

— Ну да… Я помню, в Японии у нас был спектакль в огромной школе. Сцена маленькая. А по контракту танцоры должны были танцевать спектакль «Лебединое озеро». И мне было интересно, с каким настроением они выйдут. В зале дети, помещение на театр не похоже, и вдруг — «Лебединое озеро»… И они танцевали так же, как они танцевали бы и на сцене Большого театра или Метрополитена. С полной отдачей!

— Вы приехали в Монреаль чуть раньше балетной труппы из 72 человек. Вы волновались, как танцоры доберутся сюда?

— Они приехали вовремя, но из-за волнений по поводу событий в Киеве я потерял счет времени. Мне казалось, что они вылетают на день позже. А тогда заблокировали дорогу к аэропорту. И это могло стать проблемой. Хотя визы у нас были давно, какая-то ерунда в виде блок-поста могла сорвать все гастроли.

— Николай Владимирович, вы много ездите по миру с гастролями и нечасто бываете в Киеве. Но в такой ситуации, как сейчас, гастролировать все-таки не приходилось. Предыдущие события решались мирным путем. Не было такой кровавой бойни, которая весь мир держит в напряжении. Какая атмосфера в коллективе? У всех ведь родные в Киеве…

— Конечно, артисты нервничают, переживают. Но вчера на сцене я не чувствовал, что это их гнетет: это не отражалось на деле. Мне кажется, все мы до сих пор не верим в то, что это происходит с нами. Пока в голове все это не укладывается. Никакой паники или угнетенного состояния вчера во время спектакля среди артистов я не заметил. Находясь здесь, я узнал, что погибли люди, мне стало очень не по себе… Но это не отразилось на балете. Меня поразило другое. Музыканты оркестра, канадцы! Они сочувствовали на репетиции, подходили, говорили добрые слова. Это выглядело нормально! А вчера во время спектакля они принесли открытку на имя всей труппы, в которой на трех языках говорится, что мы в их сердцах. И нам во время спектакля в антракте ведущий режиссер по нашему внутреннему радио ее прочитал. Это растрогало до слез. Это позиция, это коллектив! Это же не один человек написал!

— И это не профсоюзное решение! Это у канадцев есть — поддержать своих коллег, сотрудников в любой момент: и в горе, и в радости.

“Все мы до сих пор не верим в то, что это происходит с нами”“Все мы до сих пор не верим в то, что это происходит с нами”— Я сохраню эту открытку.

— А что с Киевом? Здание театра находится недалеко от всех этих событий…

— Да, недалеко, но оно выше над Крещатиком. Там ничего не происходило. Я был свидетелем этих событий, когда они начинали раскручиваться. Здание филармонии находится напротив Украинского дома. Мы в антракте смотрели в окна — видели боевые действия. Потом прекратили выступление, отменили концерты. Когда все закончится, конечно, все быстро восстановится. Но сейчас все выглядит, как после войны.

— Это и есть война. Нам казалось, что все войны закончились…

— Да. Во все это невозможно поверить…

— Николай Владимирович, вы сначала были трубачом. Вы из семьи музыкантов?

— Нет. У меня была очень интересная история с родителями. Они категорически возражали против того, чтобы я поступал в музыкальное училище. Они даже спрятали мой диплом. Но я его нашел!

— То есть вопреки родительской воле стали музыкантом? А что, профессия музыканта считалась ненадежной?

— Наоборот, в советское время, если ты завоевывал хорошую позицию, то стабильность почти гарантировалась. Но родители видели мое будущее с другим образованием. То же самое сейчас происходит у меня с моей дочерью! Она хочет заниматься музыкой, а я не хочу: пианист — это жестокая профессия. Дочь приводит меня же мне в пример. Сейчас она учится в консерватории в Лозанне. Не знаю, как потом…

— У вас так складывается карьера, что с самого начала вам приходилось становиться во главе нового коллектива…

— Вы говорите об оркестре в Омске, наверное. Тогда целый курс консерватории из Санкт- Петербурга приехал в Омск, поскольку там открылся новый оркестр. Но мне было очень трудно им руководить. Мне самому тогда исполнилось только 27 лет. Зато нарастил себе «шкуру крокодилью» через 2 года. Это было трудно, но очень важно: за 2 года я сделал то, что люди делают десятилетиями. Я должен был все делать сам: репетировать, дирижировать, составлять программы, приглашать солистов. Учиться было некогда. Надо было принимать решения!

— И ваши родители с вашим выбором смирились?

— Очень быстро.

— Спасибо вам большое. Удачи вам, вашей семье и стране!

— Спасибо! Так и будет. Украина должна была чем-то переболеть. Если эту болезнь побороть, то Украина станет только сильнее. Жалко только людей, погибших в эти дни…

Светлана Мигдисова
Монреаль