Амнерис из Санкт-Петербурга, или «Аида» в Монреале

Монреальская опера открывает свой новый сезон оперой Джузеппе Верди «Аида», которая состоится 17, 20, 22 и 24 сентября. Партию Амнерис исполнит меццо-сопрано из Санкт-Петербурга, приглашенная солистка Метрополитен и Михайловского театра Олеся Петрова.
С Олесей мы договорились встретиться на нашей Площади искусств и посидеть в Антикафе, поговорить о музыке, опере и… о любви. Хотя о любви мы не планировали — так вышло.А разве могло быть иначе, когда встречаешься с певицей, которая работает над образом Амнерис, страстно влюбленной и отвергнутой женщины. Об опере мы заговорили сразу, даже не дойдя до кафе. Монреальская постановка ожидается в классическом варианте, с традиционными для показанной эпохи костюмами, массовыми сценами, декорациями. То есть нас ждет «настоящий» Верди!

— Олеся, вы предпочитаете участвовать в классических постановках?

— Я думаю, что любой певец предпочитает классические постановки. Это всегда уютно, потому что то, что ты слышишь и видишь, гармонирует. Это комфортно. Я не говорю, что это должна быть «стоячая» постановка: встал, спел свою арию и, пошел взаимодействовать с партнерами, нет. Просто то, что сейчас иногда можно увидеть на сцене – современные постановки настолько идут вразрез с музыкой, что просто небо и земля…

— И что, приходится в таких случаях отказываться от участия в опере?

— К сожалению, наверное, не каждый певец может себе позволить это. Контракт подписывается задолго до репетиций, и ты не знаешь, какая это будет постановка. И узнать нет никакой возможности – все держится в секрете.

— То есть секретность повышенная?

-Да, но не везде и не всегда. Ты приходишь готовая в музыкальном плане, но совершенно не представляешь, что будет выдумывать режиссер.

— А вам удача улыбалась в этом? Вы чаще соглашались с режиссером, чем испытывали внутреннее неудовлетворение?

— Слава Богу, чаще соглашалась. Мне везет. И очень надеюсь, что так и будет продолжаться. Были у меня спектакли, когда я в буквальном смысле слова впрыгивала в постановку буквально перед премьерой. Заболевает солист — и тебя вызывают. Однажды так меня вызвали из Нью-Йорка в Германию спеть в «Трубадуре». Партию я знала и согласилась, думая, что за один день всё расскажут.

— Я читала об этой истории в одном из ваших интервью, что ничего не рассказали, а главное, не предупредили, что на сцене будет настоящий огонь, и вас спасло чудо, что вы остановились, не дойдя до него…

— Это было во время «Бала-маскарада», тоже в Германии. Без репетиции ввели в спектакль… Над бедным Верди там издеваются, как хотят. Такое со мной случалось дважды. «Впрыгнула» в два спектакля, испытав настоящий шок. И я не могу сказать, что это приятное ощущение. Я, правда, была довольна собой, что смогла сделать все, что от меня требовалось…

— Олеся, это жизнь готовит вам материал для будущих мемуаров!

— Видимо! Если бы я изначально участвовала в этой постановке, то, может быть, я бы и поспорила по поводу некоторых моментов.

— А можно?

— Можно попробовать! Никто не обещает, что это будет легко и режиссер прислушается к тебе, но иногда мне удавалось переубедить…

— Да?! Например?

— Иногда я говорю режиссеру, как я чувствую роль. Я пела Шарлотту в «Вертере», и некоторые ее душевные тяжелые решения, которые она принимает по ходу сюжета, мне были очень близки, я понимала ее боль. Может, режиссер как мужчина не очень это понимал. Я ему говорила, что я чувствую в той или иной сцене, и в соответствии с этим он делал изменения, как я ему советовала. И это мне очень помогало. Далеко не каждый режиссер тебя слушает…

— А тот режиссер был опытный или начинающий?

— Опытный, это был дивный итальянец! И работать с ним мне безумно понравилось! Он не настаивал, не был тираном, а такие случаются часто в нашей профессии. Или режиссер, или дирижер пытаются тебя подмять под себя, а не работать с тобой как с равным, как с участником этой истории.

— Такое отношение обидно, вас задевает это как певицу, человека, женщину?

— Это обидно, потому что я думаю, что мы на одной стороне, мы соучастники. Он без нас – певцов – ничего не сможет, какой бы великий он ни был.

— Певцы – это краски дирижера или режиссера оперного спектакля!

— Да! Он художник, но он рисует нами. И нельзя работать с позиции силы, с позиции приказа, еще и унижая людей, с которыми вместе творишь. А бывает и такое…

— Тем более, когда имеешь дело с таким тонким инструментом как голос!

— Это инструмент внутри человека!

— В одном из своих интервью вы сказали, что пели всегда, не стесняясь вставать на стул перед гостям и петь, с радостью выступали везде. А кто открыл ваш голос?

— Он сам как-то из меня «попер» так, что меня выпихнули из дома в музыкальную школу, чтобы я поменьше пела дома…(Смеется). Как-то так случилось! Я пела очень много!

— Именно классику?

— Нет! Я в детстве не слушала классику! Родители очень далеки от этого, не связаны с этой сферой, никогда не любили оперное пение. Я их к этому привела! Сейчас они, конечно, совсем иначе относятся к опере, особенно мама. Но она не может приходить на мои концерты, потому что, как только видит меня на сцене, сразу начинает плакать…

— Как я ее понимаю!

— А меня это настолько… Я даже если не вижу ее со сцены, но знаю, что она в зале, ее чувствую и у меня сразу ком в горле… И все, не могу петь…

— Лучше маме смотреть на вас и слушать вас по телевидению?

— Лучше так! У папы был голос. Он любил попеть, в юности играл на барабане в каком-то виа…

— А что вы напевали дома, когда еще не были знакомы с оперой?

— Прекрасные детские песни советских композиторов… Высоцкого… Поскольку папа все время ставил пластинку «Машины времени», то я пела песни этой группы. Запоминала сразу и текст, и музыку. Память, слава Богу, хорошая, что помогает в работе, ведь учить надо все быстро, и часто на незнакомом языке.

— Высоцкого? О, это очень любопытно! Хотелось бы услышать, как вы вашим голосом поете его песни! Перед интервью я послушала несколько произведений в вашем исполнении. Какой у вас голос! Глубокий, сильный и при этом мягкий, теплый, ласковый… Я вообще поклонница меццо-сопрано, но у вас совершенно завораживающие оттенки, вас хочется слушать и слушать.

— Спасибо… Мне, если честно, больше близки низкие голоса. И если мне предложат выбирать, что слушать: скрипку или виолончель, то я предпочту виолончель. Из-за ее тембральной мягкости… Виолончель – мой любимый инструмент. Контрабас прекрасен, конечно, но не так распространен в сольном исполнении.

— И ваш голос, наверное, хорошо подходит к виолончели? Вы пели с виолончелью?

— Да! И это было прекрасно! Я думаю, что еще не раз сделаю программу с моими друзьями-виолончелистами, потому что это, правда, как два голоса звучат, и оба такие глубокие…

— А как вы со своим голосом уживаетесь? Дирижеры, режиссеры меняются, а голос-то всегда рядом! Какие у вас с ним отношения? Он ваш тиран?

— Он, конечно, требовательный. Он любит, когда его холят и лелеют, когда за ним ухаживают. Но и без работы он сидеть не любит.

— Поделитесь секретом, как вы его холите и лелеете?

— Я стараюсь не говорить по утрам, потому что голос еще спит, он не просыпается сразу. Я думаю, что так у каждого человека. Мне нужно минимум 2 часа. Я стараюсь молчать, чтобы голос вместе со мной разогревался, расхаживался. Если у меня бывает утренняя репетиция… О, не дай Бог, я не могу терпеть их, но что делать! Здесь у нас быстрая постановка, поэтому пару раз мы уже начинали в 10 утра. Я «сова», и для меня встать в 8 утра – это ужас. Проще не спать до 5-6, чем так рано встать. И все же я стараюсь пораньше встать, чтобы до репетиции голос смог прийти в себя. Мы с ним очень любим чаи. Зеленый чай. Я чаеман, уже лет 10 не пью кофе. Мне перестал нравиться его вкус, хотя обожают его запах. Мне очень нравится вдыхать аромат кофе, когда его варят. Запах свежего кофе очень люблю!

— В еде ваш голос тоже прихотлив?

— Да! Я с детства люблю щелкать семечки. У бабушки на Украине мы часто это делали, сидя на завалинке. А голосу это вредно! К сожалению, от семечек садится голос… Хотя, когда у меня случаются выходные и есть дня три-четыре, то я по семечкам ударяю, чтобы потом это все прошло… Я прекрасно помню наши вечера дома. Семечки жарились на большой чугунной сковородке, на стол стелилась газетка, и на нее вываливались горячие ароматные семечки… Ой! Это чудное воспоминание!

— А ваша бабушка пела?

— Нет, никогда. Конечно, я думаю, в деревнях все пели. Но бабушка ничего такого не рассказывала. Поющих в моей семье не было. Моя бабушка очень серьезный человек, не любящий сентиментальности.

— Согласитесь, Олеся, ведь это классно, что то, что любишь, то и делаешь по жизни? И еще зарплату за это получаешь!

— Ой, это всегда мои первые слова в интервью. Я очень счастливый человек, потому что могу заниматься тем, что люблю и еще получать за это деньги. Я не иду с понурой головой на работу даже рано утром. Хотя, конечно, нужно много учить, а это очень сложно. Поем мы на всех языках. Сейчас я учу на чешском «Русалку» Дворжака, я ее пела 3 года назад, но уже успела позабыть. По-моему, последние 15-20 лет принято исполнять оперы на языках оригинала, что, на мой взгляд, правильнее. Хотя есть театры, которые предпочитают исполнять оперу на том языке, на котором говорят в стране. Этим они стараются привлекать публику. Но все-таки, я считаю, что это плохо по отношению к композитору и к музыке, им написанной. «Кармен» на французском воспринимается совершенно иначе, чем на любом другом языке. Мелодика языка, на котором была написана опера, имеет большое значение при исполнении. Естественно, «Евгений Онегин» — только на русском, «Кармен» — только на французском, а Верди — только на итальянском. И «Русалка» Дворжака звучит совершенно особенно на чешском. В этом есть какая-то своя прелесть! С нами работают тренеры по языку, которые помогают выправить произношение, интонацию, доводят, так сказать, бриллиант до блеска.

— Сколько у вас таких бриллиантов? Вы считали?

— Сколько их? Много! На разных языках – итальянском, немецком, французском…

— Сейчас вы поете одну из главных партий в «Аиде» — Амнерис.

— Хотя опера называется «Аида», но иногда ее называют «Амнерис», потому что партия очень большая, и она центральная…

— И сложный характер вашей героини…

— Да, все держится на ее силе, на ее любви, на ее эмоциях. Аида – страдалица, рабыня, то есть классическая героиня. А Амнерис – это сложный характер, и воплощать его гораздо интереснее. Да будут снисходительны ко мне все сопрано! «Аида» — одна из любимых мною опер. Я пою ее уже третий раз. А однажды мне даже пришлось вступиться за свою героиню. Режиссер тогда считал ее очень жестокой и эгоистичной, я же пыталась убедить его в том, что ею движет безумная любовь. А какая женщина смогла бы спокойно перенести, когда ей в лицо говорят, что предпочитают другую! Особенно в первый момент! Она любит сильно, страстно и идет за своим чувством. Режиссер версии, которую мы ставим в Монреале, согласен со мной. И мне это очень нравится.

— Но ведь истинная любовь не мстительная! Любить – значит желать счастья своему любимому независимо от того, любит ли он тебя… Разве нет?

— Да, конечно! Амнерис просто не хватило времени к этому прийти! Все события развиваются так стремительно, она просто не успела…

— Вы так страстно оправдываете свою героиню, что, кажется, вам очень дорога эта роль, вы в ней живете!

— Да, я очень люблю эту роль и всегда с радостью соглашаюсь ее петь. К сожалению, не так много таких партий у меццо-сопрано, которые могут тебя будоражить с такой силой. В основном, это ведьмы, старухи, колдуньи. Такой контингентик!

— И как вы с ним справляетесь?

— Я прекрасно чувствую себя в этих ролях! Правда, испытываю некоторый шок, когда гляжу на себя в зеркало после работы гримеров: из зеркала на меня смотрит 80-летняя старуха! Но к этому привыкаешь. Эти героини очень интересные! Побывать в 25-30 лет в образе старой женщины на сцене – очень любопытный опыт. Сделать так, чтобы зрители поверили, что это действительно старуха. И по походке, по движениям, по маленьким нюансам в поведении, которые ты подмечаешь в пожилых людях в жизни.

— Олеся, вы уже успели поездить по всему миру. Где вы еще не побывали? В Африке были?

— Да! Я пела в ЮАР. Не была в Индии. У меня было большое турне по Японии после конкурса Чайковского. В Австралии была уже дважды, а в Новой Зеландии еще не выступала. Очень хочу туда поехать. Как-нибудь надо это устроить, когда буду в следующий раз выступать в Австралии. Оттуда все же ближе, чем из Петербурга.

— В Монреаль вы приехали впервые?

— Это вообще мой первый приезд в Канаду, хотя я должна была здесь петь в «Набуко» два года назад, но мне вовремя не дали визу.

— Вы уже успели немного погулять по городу?

— Успела. Наташа Туровская мне показала Старый город, порт, китайский город. Дороги у вас тут, конечно, ремонтируют всюду.

— О, это наша вечная проблема! Но, как я понимаю, теперь это происходит повсеместно. В Москве тоже был сплошной ремонт дорог этим летом!

— Что поделаешь! Зато потом будет красота!

— А где вы чувствуете себя как дома?

— Знаете, я очень люблю свой родной Петербург, я настоящая ленинградка. Люблю мосты, Васильевский остров. Когда приезжаю домой, то всегда стараюсь побывать во всех своих любимых местах. Езжу на машине по мостам…

— И поете в это время?

— Да! Иногда забываю закрыть окно, и тогда ловлю удивленные взгляды из соседних машин. Я ведь долго не могла привыкнуть расставаться с Петербургом, в первое время страшно скучала, а потом поняла, что такая моя жизнь. И теперь в каждом городе я стараюсь сделать так, чтобы чувствовать себя комфортно. Я себе говорю: «Сейчас здесь твой дом!» А вот в Австралии действительно я почувствовала себя как дома. И сама этому удивилась.

— А вы знаете, что Монреаль побратим Санкт-Петербурга?

— То-то я думаю, что и в Монреале я чувствую себя как дома. Очень хочу еще погулять по городу! Узнать его поближе!

— Я с радостью приглашаю вас на прогулку!

— Спасибо!

Биография.