О французском композиторе Жорже Бизе рассказывали анекдот.
В 1863 году в Париже должна была состояться премьера новой оперы под названием «Искатели жемчуга». В те времена просвещенная парижская публика оперу уважала и каждая очередная премьера ожидалась с не менее благоговейным трепетом, чем нынче очередная серия о Джеймсе Бонде. Ждали и эту. За две недели до первого представления вовсю спорили, высказывали догадки, заранее хвалили, заранее ругали.И никто не догадывался, что в это самое время злополучный композитор Бизе сидел за столом и тупо созерцал пространство, сжимая и разжимая кулаки. Или как-то иначе сидел. Или вообще не сидел, расхаживал по комнатам. Не в этом дело, а в том, что он не знал, как оперу закончить и куда главных героев девать.
Если бы только Бизе. У Бизе было целых два либреттиста: Эжен Кормон и Мишель Карре. К несчастью, они тоже понятия не имели, как выбираться оттуда, куда зашли, и это было уже совсем плохо. Фантазия авторов заблудилась, а совсем уж без сюжета Бизе ну никак не мог досочинить какую-нибудь самую даже захудалую музыку.
В общем, сами же и виноваты. Сюжет для оперы был взят настолько шаблонно и неинтересно, что в конце концов авторы сами запутались – рады были бы уже отделаться от своих бестолковых персонажей, да неведомо как. Хотели, понятное дело, как лучше. В моде в то время, как и всегда, был Восток, и темы для опер тоже хорошо шли ориентальные.
Кормон и Карре решили, что на этот раз сгодится остров Цейлон, ныне демократическая-социалистическая республика Шри Ланка.
На острове Цейлон никто из авторов не бывал. Поэтому его населили подозрительными индусами с французскими замашками. Два местных рыбака (их назвали Зурга и Надир) – друзья не разлей вода, ежедневно клянутся друг другу в вечной дружбе. Может быть, их придумал Эжен Кормон, но не знал, что делать дальше. Тогда, наверное, за перо взялся напарник Мишель Карре, заявил, что без секса нынче опер не пишут, и пригнал на Цейлон жрицу по имени Лейла (видимо, верил, что Цейлон, Персия и Египет – одна страна, как Бургундия и Шампань). Оба рыбака, ясное дело, все время в море, там с женщинами не густо, потому в жрицу немедленно и одновременно влюбляются. Однако, Надир оказывается проворней и под покровом темноты отправляется к жрице.
Та, разумеется, ради первого встречного работяги, насквозь пропахшего рыбой, забывает о принадлежности к высшей касте, о своем высоком предназначении и про обет непорочности, а главное – о недремлющем злобном Верховном Жреце с нехорошим именем Нурабад. Не успели Надир и Лейла как следует нарушить обет непорочности, как явился Нурабад, который, как говорится, сконцентрировал в своих руках неограниченную власть и использовал ее по назначению без малейших колебаний. В общем, приговорил Надира с Лейлой к смерти.
И вот тут-то братья-соавторы застряли. Что дальше?..
У директора оперного театра тоже нервы не железные, ему тоже отвечать. Узнав, что оперы нет, впал в неистовство и закричал:
— Да пусть оно все горит огнем!
История уверяет нас, что здесь либреттисты переглянулись и бросились обниматься. В итоге верный товарищ Зурга поджег всю деревню, чтобы двое заключенных скрылись в неизвестном направлении. Чем не счастливый конец?
Хорошо еще, что директор оперы был француз. А попался бы русский?.. Такое в опере не поставишь, что русский человек выскажет в сердцах.
Бизе же, наконец получив от либреттистов директиву, облегченно вздохнул и сочинил недостающую музыку всего лишь за три дня!
Так говорит анекдот.
Что здесь на самом деле правда? Не берусь утверждать. Известно, что опера особого успеха не имела: даже прелестная музыка Бизе не тронула сердец публики, а критики были и вовсе безжалостны.
А меня удивляет другое. Почему труды либреттистов так сильно отставали от общественной мысли и литературы? В конце концов, уже 7 лет как была написана «Мадам Бовари». Безжалостный реализм, тончайший психологизм, критика лицемерных стереотипов, столкновение общественных интересов – все это уже давно было во французских книгах. А оперные либретто – детский сад какой-то.
Здесь интересно вспомнить, что взяв за сюжетную основу вместо творчества шарлатанов блестящую повесть Проспера Мериме, Жорж Бизе создал самую любимую оперу всех времен и народов.
А Монреальская опера (Opéra de Montréal) представляет «Искателей жемчуга» в зале Wildrid-Pelletier 1, 5, 8, 10 и 13 ноября. Партию Лейлы исполняет Карина Гован (Karina Gauvin), Надира – Антонио Фигероа (Antonio Figueroa), Зурги – Филлип Эддис (Phillip Addis), Нурабада – Александр Сильвестр (Alexandre Sylvestre). Оркестром Métropolitain du Grand Montréal дирижирует Фредерик Шаслен (Frédéric Chaslin).
Все спектакли начинаются в 20:00. Цена билетов – от $44 до $120, в зависимости от мест.
Вообще литературная основа для музыки – больной вопрос для оперных композиторов XIX века. Это сегодня считается нормальным – опера по Гоголю, балет по Чехову… А тогда было время жестких рамок в искусстве, разделение жанров еще соблюдалось, и игра велась по правилам. Поэтому, скажем, хорошая литература была чаще несценична или вовсе не ложилась на музыку (вспомним муки Чайковского и гнев Набокова) и приходилось прибегать к сомнительным услугам либреттистов.
Был и другой подход: песенные циклы. Тут можно было выбирать на свой вкус, и музыкой глубже в душу проникать. Но, понятное дело, песенный цикл так, как опера, не оплачивается и публики такой не соберет. Поэтому оперные композиторы купались в лучах славы, а инструменталисты и романтики-песенники еле сводили концы с концами.
Как мы, может быть, еще помним, монреальское общество Pro Musica, помимо прочих «больших» концертов, организует серию под названием Les Melodines: этакое музыкальное ассорти из 12 коротеньких дневных концертов в сезон. Все концерты серии проходят в зале Studio-théâtre (Place des Arts), начинаются в 12:10 по четвергам, и заканчиваются в 12:50; билет на них стоит всего $7 с копейками и тем, кто работает рядом, это просто сущий подарок. Мелочь, а приятно.
30 октября будет исполняться вокальный цикл Франца Шуберта «Прекрасная мельничиха» (Die schöne Müllerin). Этот цикл написан на стихи немецкого поэта по фамилии Мюллер (здесь я усматриваю легкую иронию судьбы, возможно, для самих немцев незаметную).
Исполнители: баритон Марк-Антуан д\’Арагон (Marc-Antoine d\’Aragon) и пианист Франсис Перрон (Francis Perron). Оба – монреальцы.
Для тех же, кто ни глупых опер сочинять не хотел, ни в нищете прозябать не стремился, всегда существовал третий путь, старый, добротный и безотказный: религиозная музыка. И пусть в XIX веке это был уже не тот верный кусок хлеба, что в XVII, но с голоду не помрешь, да и в несерьезные люди не запишут.
В нашем случае по третьему пути пошел Феликс Мендельсон.
Здесь я считаю себя обязанным извиниться перед тем читателем, который продирается сквозь все это в надежде узнать что-нибудь полезное про праздники под открытым небом или концерты поп-музыки. К сожалению, сегодня на повестке дня только шуберты-мендельсоны. С праздниками нынче туговато: погода-то какая, сами видите. Грачи улетели. Праздник китайских фонариков в Ботаническом саду – и тот заканчивается, фонарики от холода гаснут, драконы мерзнут. А свежих поп-певиц на отчетный период к нам попросту не завезли. Одна Мадонна еще осталась, но это уже не поп-певица, это старый боевой товарищ.
Поэтому бросайте это неблагодарное дело – дальше будет только про Мендельсона.
Якоб-Людвиг-Феликс Мендельсон завершил ораторию «Илия» незадолго до своей смерти. Работа требовала колоссального напряжения, и, возможно, Мендельсон просто перетрудился. Умер он в 38 лет от истощения сил, и последние слова его были: «Устал, я очень устал».
Оратория «Илия» — крупнейшая в своем веке. Она написана для четырех солистов-вокалистов (бас или баритон, тенор, альт и сопрано), большого хора и симфонического оркестра в полном составе (включая тромбоны, орган и духовой инструмент под названием офиклеид). Стиль оратории выдержан в традициях Баха и Генделя, коих Мендельсон чтил бесконечно.
Изначально произведение было написано по-немецки, но тут как раз Бирмингемский музыкальный фестиваль (кстати, старейший фестиваль такого рода, он уже в XVIII веке существовал) заказал Мендельсону какую-нибудь ораторию – видимо, им захотелось чего-нибудь в духе Генделя. Все, что Мендельсону оставалось – это позаботиться, чтобы либретто срочно перевели на английский.
Илия – один из главных пророков Ветхого завета. Значение этой мощной фигуры огромно: в иудаизме считается, что Илия станет предвестником пришествия Машиаха.
В Новом завете находим: во время Преображения Господня на горе Фавор рядом с Иисусом появляются две фигуры: Моисей и Илия.
В европейской христианской живописи Илия – непременный персонаж; под него подбирались наиболее коренастые, крепкие, здоровые натурщики.
В восточной Европе «Илья-пророк» приобрел какой-то легкомысленно-языческий оттенок, со своей колесницей и вечной ответственностью за плохую погоду.
Мендельсон же ограничился событиями, описанными в ветхозаветной Книге Царств. Только в финале оратории он проводит явственные параллели между Илией и Иисусом. В конце концов, оба воскрешали мертвых…
Сам Мендельсон крестился в лютеранство в возрасте семи лет, и среди историков до сих пор нет единого мнения, насколько его еврейское происхождение повлияло на выбор темы. Лично для меня это сомнительно.
Зато это казалось несомненным, скажем, Рихарду Вагнеру. Но того просто раздражала фамилия «Мендельсон», когда ее набирали крупными буквами.
Премьера оказалась весьма успешной, и с тех пор «Илия» исполняется часто – по крайней мере, в англоязычных странах. Но далеко не все оценили ораторию высоко. Ее терпеть не мог Бернард Шоу, например.
А вообще, конечно, последнее слово останется за тем, кто пойдет на концерт и ораторию послушает. 3 ноября ее исполнит Метрополитен-оркестр под руководством Янника Незе-Сегена. Концерт состоится в зале Wilfrid-Pelletier и начнется в 19:30. Билеты в партер стоят $42.
Интересно и мнение американского пианиста и теоретика Чарлза Розена (Charles Rosen): «Творение Мендельсона с легкостью справилось со всеми требованиями и явилось наиболее внушительным примером этого жанра в 19-м столетии… изобретатель религиозного китча в музыке… которая должна заставлять нас чувствовать себя в концертном зале так, будто его переоборудовали под церковь… это и есть китч, поскольку сама религия здесь подменяется эмоциональной скорлупой от религии».
Эх, мистер Розен, мистер Розен… Это вы Мадонну не видели.
Монреаль
