Камарад Минсан

Камарад МинсанМы, эмигранты, — как саранча. Только не в том смысле, что мы оставляем после себя пустыню и являемся неплохим источником белка для заблудившегося в этой пустыне бедуина. Нет, мы похожи на саранчу периодом трансформации — так мне, по крайней мере, кажется.Живёт себе кузнечик, ест траву или что там кузнечики едят, стрекочет и оживляет летний пейзаж. Но вдруг с ним происходит метаморфоза — он вырастает, из зелёного или коричневого становится красным и чёрным и летит чёрт его знает куда, а потом — бац — и он снова кузнечик! Теория спорная, но многие мои знакомые здорово под неё подпадают. А многие — нет. Я, например, всю эмиграцию прошёл без метаморфоз — кузнечиком. Встречался с девушкой, а её семья тайно готовилась за бугор. Сначала хотели в Израиль, потом — в Канаду. И вот они уехали. Мы писали друг другу письма — с емейлами и компами тогда было не так, как сейчас. Стоял 94-й год. А через год девушка моя приехала назад, и мы поженились! И она вернулась в Канаду и вызвала меня как законного мужа. Так и живём с тех пор — уже почти 20 лет. И всех моих приключений было — слетать в Москву и забрать визу. И на самолёт до Монреаля сесть. Никаких потрясений.

Совсем по-другому складывалась эмиграция у Минсана. Минсан — вьетнамец. Он — мой коллега, наши стенды рядом. Мы оба — тестеры графических адаптеров. Видеокарт, попросту говоря. Минсан — типичный такой кузнечик, ему уже полтинник с гаком, у него дуплекс в Анжу, свежая \»Хонда-Аккорд\», ипотека… Жена его работает в нашей же компании, только в другом здании — через дорогу.

Минсан приходит всегда в одно и то же время. Он неторопливо раздевается, вынимает из портфеля термос, выкладывает содержимое ланч-бокса в тумбочку, снимает туфли, надевает тапочки и начинает работать над своими чек-листами. Он хорошо говорит и пишет по-французски и сносно по-английски. Спокойный такой, уважительный дядечка — в очках, всегда просто и опрятно одетый. Мы с ним любим пошутить на предмет нашего социалистического прошлого и называем друг друга камарадами.

Камарад Минсан родился в Сайгоне в 1958 году, в совсем не камарадской семье. Сайгон, как и весь Южный Вьетнам, в те времена был французским — более или менее. Отец Минсана, оптовый торговец медикаментами, получал их со всего света и продавал в сайгонские аптеки. Семья большая — у Минсана 2 брата и 4 сестры, но денег хватало на всех. Все дети закончили школу, а некоторые и университеты, когда вдруг товарищ Хо Ши Мин с помощью великого Мао и дорогого Леонида Ильича в 1975 году, наконец, сделал из двух Вьетнамов один. В это время Минсан как раз готовился к поступлению в медицинский колледж. Он хотел стать доктором медицины. Колледж был французским, и Минсан уже накупил учебников. Во Франции. По его словам, а я не вижу, зачем бы ему врать, учебники обошлись тысяч в 5 долларов. Это считалось нормальной ценой. Медицинский колледж был не для всех. Но бравые коммунисты сделали его для всех. Только Минсан туда уже не попал. Для начала у него конфисковали книги — это были классово чуждые книги, и врач-коммунист не мог учиться по таким. Книги, говорит Минсан, честно сожгли — при широком скоплении народу. Книг было много — всю абитуру избавили от вредоносных манускриптов. Минсану даже удалось погреться у того костра. Хотя погоды стояли жаркие. А после книг выяснилось, что и происхождение у Минсана не очень. Расстреливать его не стали, но на всякий случай взяли на учёт. Добрые коммунисты не отобрали дом у отца Минсана. Они просто выгнали из собственных квартир всех его отделившихся детей и заселили их к отцу. Имущество буржуя-аптекаря было конфисковано, хотя кое-что он, будучи в курсе политических и военных событий, успел припрятать. Тем не менее образованным братьям и сёстрам Минсана пришлось искать трудоустройства на ниве земледелия и в качестве простых рабочих. Всё это не могло не сказаться на тонкой психике Минсана — он совсем по-другому представлял своё будущее. И, в отличие от отца, не следил за политикой. Какое-то время он пытался зарабатывать деньги спекуляцией — у отца оставались контакты, и Минсан тайком продавал нуждающимся буржуйские лекарственные препараты. Его поймали, отобрали деньги и лекарства и сильно побили. Отлежавшись, Минсан приобрёл старую моторную лодку и стал речным извозчиком — в этом качестве он и проработал до самого последнего дня пребывания на родной земле. О причинах эмиграции Минсана можно даже не говорить. Но метод…

Эмигрировать хотели все. То есть, все, с кем Минсан общался. А за попытку сбежать из социалистического рая полагалось такое, что желающие старались даже снов не смотреть на эту тему. Жульничество и провокации расцветали поистине тропическим цветом на такой благодатной почве. Минсан в течение 3 лет совершил 5 попыток сбежать, и последняя увенчалась успехом. Каждая попытка стоила что-то около 3 тысяч долларов. Это весьма неточная цифра. Оплата производилась золотом. В ходу были золотые пластинки — вроде прямоугольных монет, каждая весом в 7 граммов. Минсан говорит, что пластинку можно было надкусить — значит, золото было очень высокой пробы. Попробуйте надкусить своё обручальное кольцо. Таких пластинок нужно было 4 штуки. Все 5 раз развитие событий происходило примерно одинаково. Под страшным секретом, через знакомых-знакомых-знакомых выяснялось, что собирают партию на свал. Предлагалось сдать деньги и в условленное время появиться в условленном месте. В первый раз, придя на условленное место на берегу реки, Минсан нашёл там только ещё четверых таких же неудавшихся эмигрантов, как он сам. Проводник не явился. Деньги спрашивать было не с кого.

Второй раз оказался полицейской операцией, и только благодаря широкой улыбке фортуны, Минсан смог вернуться домой той ночью. Он слегка заплутал в ночном городе и появился на условленном месте не с той стороны, с какой его ждали, и с опозданием. Когда он подошёл, его сразу же повязали и для порядка слегка избили. Но он сумел отовраться — сказал, что просто шёл мимо — на это его маршрут был весьма похож. И — о чудо! Его отпустили домой, отвесив на посошок ещё полдюжины пинков и подзатыльников. Человек, составлявший список, ошибся в одной букве. По документам Минсан оказался-таки с другим именем. А поскольку избит он был только слегка, а не так, как тогда, с лекарствами, то он даже смог дойти до дома своими ногами. На семейном совете (а все попытки Минсан совершал с полного ведома и благословения семьи — золото было отцовское) приняли решение проверять входящие предложения более тщательно. В результате всесторонних проверок за следующий год не было сделано ни одной попытки, хотя поступило 3 предложения. И вот, наконец, реальный посыл! Благая весть пришла от дальнего родственника, который уже был в Малайзии. Ибо это и являлось финальным пунктом свала для сайгонских бегунов. Поскольку в Малайзии действовал Красный Крест, помимо всего прочего устраивавший судьбу нелегальных беженцев из развивающегося социализма. Дальний родственник передал, что надёжный человек собирает группу на отвал. Отец выделил золото. Состоялась первая встреча и оплата. Состоялась вторая встреча на реке, ночью, где искатели свободы, числом в 20 человек, набились в рыбацкую лодку и направились в ней по направлению к побережью. Лодка скрипела и черпала бортами – по-хорошему, она была рассчитана на 7 человек. Плыть было далеко — больше 70 километров. Мотор приходилось то и дело глушить — на мостах стояли патрули и светили прожекторами в поисках всякого рода нарушителей социалистической законности. Несмотря на то, что лодку замаскировали пальмовыми листьями, их все-таки засекли. Никому не хотелось попасть в руки властям, и народ стал просто выпрыгивать из лодки и спасаться, кто как мог. Минсан тоже прыгнул. Реку он знал не хуже полицейских. Не прошло и суток, как он оказался дома — слегка покусанный пиявками, но в остальном целый и невредимый. Отец вздыхал. Братья вздыхали. Сёстры плакали. Было жалко золота.

За следующий год семья отвергла 2 предложения, в сценарий которых входил спуск по реке.

Но рынок эволюционирует даже при социализме, и на горизонте возникло конъюнктурное предложение свала! Условное место в этом варианте было не в Сайгоне и даже не в пригороде, а прямо на берегу Южно-Китайского моря, переплыв которое, человек оказывался в Малайзии. Проблема, однако, состояла в том, что Минсан, как и любой другой простой вьетнамец, мог покидать город только с разрешения полиции. На семейном совете было принято решение обратиться за помощью к старинному другу отца, который проживал в городке Го Конг, километрах в 15 от побережья. За половину куска золота старинный друг нашёл и подкупил бабульку из прибрежной деревни Кьенг Фурок, бабулька сходила в их сельский участок и оставила прошение о визите Минсана — любимого троюродного внучатого племянника со стороны петуха сводного деверя соседской коровы. Полицейские не стали особо вникать — бабулька отличалась безупречным рабоче-крестьянским происхождением. Минсан получил вызов и разрешение, а через неделю поступил сигнал, и он выехал на автобусе в Го Конг. Оттуда пешком дошёл до бабулькиной деревни, отметился у местных альгвазилов и стал ждать ночи. Ночью, пройдя пешком по бездорожью километров 15, Минсан очутился на пустынном берегу. Впрочем, совсем уж пустынным его назвать было нельзя — там и сям, под неверным светом юной луны, то и дело скрывавшейся в тучи, мелькали тени. Они выходили из зарослей на широкий пляж и, боязливо повертевшись, исчезали в тени кустов. Через час ожидания Минсан сумел приблизиться к одной из таких теней и внушил ей доверие. Тень оказалась женщиной, и она тоже хотела сбежать и тоже с группой Тана. Ещё через час почти вся группа собралась вместе — по прежнему в тени зарослей. А под самое утро пришёл человек с фонарём и сказал им, что Тан не вернулся из очередного вояжа и что, скорее всего, его поймали пираты. Минсан знал, что пираты — это объективная реальность, данная нам в ощущениях. И знал он, что пленные им бывают нужны не всегда. И уж во всяком случае, не такие пленные, как Тан — человек решительный и с разнообразнейшим жизненным опытом.

— И как нам быть? — спросила женщина, стоявшая рядом с Минсаном.

Человек с фонарём почесал в затылке и ответил:

— Что же, я могу отвезти вас в Кота Бхару. Только не отсюда. Вам придётся ехать в Ка Мау, оттуда будете спускаться на лодках по Ган Хао до побережья и грузиться в мой шлюп.

Человек немного помолчал и добавил:

— За ту же цену, что и Тан брал!

Этой репликой он предварил множество одинаковых вопросов, застрявших теперь в глотках у потенциальных счастливчиков: \»А как же насчёт наших денег?\»

В результате короткого, но интенсивного совещания прямо на берегу собравшиеся, 38-ю голосами против двух, постановили встретиться в Ка Мау через неделю.

Невыспавшийся Минсан трясся на платформе самодельного мотороллера по дороге из Кьенг Фурок в Го Конг и мрачно размышлял о том, как он будет говорить отцу, что очередные 4 куска золота ушли свинье под хвост и что нужно ещё 4 для следующей попытки. В автобусе Минсан всю дорогу стоял, по приезду надо было сразу идти отмечаться в полицию, так что, придя домой, он просто зашёл к отцу в комнату, вывалил на него краткий реестр произошедшего и ушёл спать, не дожидаясь вердикта. Но поспать ему не дали. Мать разбудила его через час и велела идти в комнату, где заседал очередной семейный совет. Решением совета было постановлено выдать Минсану золота на ещё одну, последнюю попытку.

— Если на этот раз не выйдет, зарабатывай сам. У меня больше нет денег, — сказал отец. Братья кивали.

Оставшуюся до последней попытки неделю, Минсан провёл на реке, перевозя клиентов с берега на берег и остервенело торгуясь из-за самой мелкой монеты. И всё прикидывал – сколько времени у него уйдёт, чтобы скопить на следующую попытку, если эта не удастся. Выходило что-то около двухсот лет строгой экономии, без выходных и перерывов.

Но попытка удалась. Минсан проделал весь путь до Ка Мау — там жили родственники, и с вызовом проблем не возникло, дошлёпал по затопленным полям до условленного места на берегу реки и увидел Нгуэна – того, что пришёл тогда ночью с фонарём и принёс им печальные вести о сгинувшем в пиратской неволе Тане. Нгуэн собирал плату за проезд с уже прибывших искателей свободы. Минсан отдал свой узелок. Нгуэн развязал его и внимательно рассмотрел все пластинки, надкусив каждую. Затем ткнул пальцем в лодку, что болталась в воде, шагах в пяти от берега и переключился на следующего клиента. Минсан вошёл в воду и побрёл к лодке. Это была рыбацкая лодка с маломощным двигателем, весьма похожая на его, Минсана, собственную. В ней уже сидело человек 5 и ещё столько же стояло на берегу. Ещё 2 человека забрались в лодку, и сидевший у мотора крестьянин в панаме двинул вниз по реке. Минсан огляделся — сверху подходила ещё одна лодка. До побережья шли часов 6 с гаком, и Минсан досыта насмотрелся на нескончаемые рисовые поля по обоим берегам. У моря к вечеру собралось человек 40, и Нгуэн с напарником, на двух моторках, довольно быстро перевёз их на свой шлюп, стоявший в сотне метров от берега. Через полчаса шлюп уже двигался в открытом море. Минсан был зажат между двумя женщинами, что в другое время его порадовало бы. Но в перегруженной шлюпке, где колени упирались в копчик сидящего перед ним пожилого мужика, а ему самому в спину воткнулись колени долговязого парня, сидевшего сразу за ним, о женском теле как-то не думалось. Рассвело, волнение увеличилось, небо было низкое, затянутое тучами, дул сильный боковой ветер. Нгуэн сидел у руля, поглядывая на карманный компас. Минсан вспомнил про пиратов и огляделся – в качестве потенциальных рабов годились почти все – кроме, может быть, старика, сидевшего перед ним. Да и тот вполне мог сгодиться на месяц-другой работы где-нибудь на маковой плантации. Было несколько симпатичных женщин – две из них возраста Минсана, молодые. Минсан вздохнул, представив себе, что будут проделывать с ними пираты. Потом вздохнул ещё глубже, представив себе, что они будут проделывать с ним самим. Волнение на море усиливалось и к ночи перешло в 6-бальный шторм, со всеми положенными атрибутами. Волны перехлёстывали через шлюпку, все, кто мог, черпали воду кокосовыми скорлупами, порывами налетал ураганный ветер, женщины визжали, когда шлюпка заваливалась на бок или зарывалась носом в волну. Минсан впал в ступор и действовал автоматически. Его совершенно не задело, когда сидевшая рядом женщина задрала юбку и начала справлять нужду, выставив зад за борт. Он даже поддержал её за плечо. К концу первых суток шторм закончился. Лёгкий постоянный ветер гнал по морю крупную зыбь, светило солнце, и был самый момент для появления пиратов, но всем, включая Нгуэна, было уже, похоже, наплевать. Вторые сутки прошли намного спокойнее – несколько мужчин вызвались сменять Нгуэна на руле. К концу третьих суток они увидели на горизонте огонь маяка – это был Кота Бхару, городок на северной границе Малайзии. Нгуэн высадил их на пляж и тут же уплыл. Не прошло и часа, как на берегу появилась группа мужчин, вооружённых шанцевым инструментом, переделанным в холодное оружие. Они быстро и деловито ограбили свежеприбывших, но дальше этого дело не пошло. У хорошо одетого Минсана забрали всё, кроме трусов и документов. Не стали раздевать женщин. Один из пришедших запустил руку в промежность соседке Минсана — та заревела дурным голосом, и другой пришедший заорал на своего товарища, требуя прекратить игры. Непонятный приступ гуманизма получил объяснение, когда по берегу, прямо по песку, подъехал армейский грузовик в сопровождении джипа, в котором было несколько вооружённых офицеров береговой охраны. Они стали спрашивать беглецов, не обижал ли их кто, но на жалобы о грабеже большого внимания не обратили. При виде офицеров Минсан понял, что самое страшное уже позади. Он был цел, относительно невредим и главное — вне пределов досягаемости чёртовых коммунистов. Его охватила тяжёлая эйфория. То же самое, впрочем, происходило и с остальными, и даже схваченная за промежность барышня, видимо, наслаждалась жизнью. Их посадили в грузовик и отвезли на близлежащую военную базу, где им была предоставлена большая палатка. Раздетым выдали старую военную форму — без обуви. Накормили. На следующий день заявился Красный Крест, и всех беженцев перевезли на пустынный островок Пулау Бидонг. Там свежеосвободившиеся построили себе хижины из растущих вокруг деревьев. Раз в неделю на катере привозили рис и пресную воду. Беженцев навестили представители ООН и провели с каждым длительное собеседование. 3 недели спустя Минсана и ещё человек 20 перевезли в Сингапур — в лагерь ООН. В лагере Минсан прожил 2 месяца. За это время он прошёл ещё 2 собеседования с сотрудниками ООН и написал несколько заявлений с просьбой о политическом убежище: в США, Австралию и Канаду. Верхней на его листе стояла, конечно, Австралия. Но первый ответ пришёл из Канады. Минсан решил не ждать лучшего и очень скоро оказался в Монреале. А через неделю уже работал – мыл посуду во вьетнамском ресторане. Потом нашёл ещё одну работу – ночную уборку в спортзале, недалеко от места, где жил. Благодаря отличному французскому и хорошему английскому, вскоре его перевели из посудомоев в официанты. За 3 года Минсан заработал достаточно денег, чтобы вернуть отцу всё, что тот дал ему на 5 попыток. В течение следующих 7 лет Минсан организовал эмиграцию для своих двоих братьев и четырех сестёр. К началу 93-го года все они уже были в Монреале. И Минсан перестал быть саранчой. Он стал кузнечиком. А вот доктором медицины он так и не стал. К тому времени, когда все его эмиграционные труды были завершены, ему уже было 32 года. За время пребывания в Канаде Минсан получил диплом повара, работал водителем грузовика и выучился на компьютерных курсах. У них с женой нет детей, и они живут не бедно — во всяком случае, каждые полгода Минсан аккуратно ездит с женой на моря. Кроме того, он занимается танцами и Тай-Чи. Но была, была в его жизни затейливая эмиграция, и мой камарад Минсан хранит воспоминания о ней в хорошо укрытом, но почётном месте своего существа.

Каркисар Харрагидумагов
Монреаль