Не все ж топором махать-2

Представление “Théâtre de Neptune” в Port-Royal. Автор иллюстрации Charles William Jefferys.

Продолжение, начало в №929

Первые на североамериканском континенте театральные представления были даны в XVI веке в испанских колониях: монахи испанских орденов, иллюстрируя для новообращенных ключевые события Священного Писания, разыгрывали «аuto sacramental», пьесы религиозного содержания. Правда, некий капитан Farfan de los Godos показал на берегах Рио-Гранде серию своих комических пьес, что справедливо считается исключением. Тогда как в Nouvelle-France Мельпомена явилась дамой светской и в таком антураже, который впору заимствовать нынешним авангардистам. 14 ноября 1606-го Самюэль де Шамплен и Жан де Бьенкур де Путринкур вернулись в акадийский Порт-Рояль после безуспешных попыток отыскать для колонии местность с приятным климатом. Но к их приезду уже приготовили грандиозную музыкально-драматическую постановку. Обращать внимание на такие пустяки, как отсутствие результата предпринятой экспедиции, никто не собирался. «Le Theatre de Neptune» Марка Лескабо приветствовал барона де Путринкура, используя (вперемешку) фигуры древнегреческого и древнеримского пантеонов, превратившиеся в Muses de la Nouvelle-France. Феерия развернулась на волнах Baie francaise (the Bay of Fundy), на барках, каноэ и хитроумно устроенных на воде платформах. Длинноволосый, бородатый Нептун с трезубцем восседал в колеснице, влекомой шестью тритонами. Вокруг резвились нимфы и прочие наяды. Звучали стихотворные панегирики и написанная Лескабо музыка. Всё в целом должно было также восславить Генриха IV, причем не только во французских виршах, но и шершавыми устами индейцев микмак, выразивших свою преданность, отчасти на родном наречии, и преподнесших администраторам колонии простые (но предложенные от чистого сердца) дары — оленье мясо, шкурки бобров, плетенные скво ткани и традиционные индейские украшения. Представление вошло в историю, хотя, судя по документам, дано было единожды.

До приезда в Nouvelle-France первого губернатора Шарля Юо де Монманьи (Charles Huault de Montmagny), то есть до 1636-го, население колоний и аборигены удовлетворяли страсть к зрелищам, глазея на церковные церемонии и военные парады. Скучновато. Де Монманьи прежде всего позаботился об установлении праздничных традиций — чтобы подбодрить публику. Народные гуляния сопровождались теперь обязательным фейерверком. Друзья и родственники по примеру, показанному губернатором, начали в праздники обмениваться подарками. А в 1640-м в честь дофина, будущего короля Людовика XIV, в Квебек-сити был показан настоящий спектакль. Секретарь губернатора Марсиаль Пироб (Martial Piraube) сочинил, как оно было принято в подобных случаях, аллегорию. Пышно, насколько сумел, ее поставил при участии студиозусов College de Quebec и даже сам в ней сыграл (более подробной информации не сохранилось).

До определенного момента театр не вызывал у церкви такого же негодования, как танцы: Мельпомену в колониях было легче контролировать, чем Терпсихору. Спектакли были редки, и, конечно, губернатор выбирал светскую пьесу, одобряемую иезуитами. Так уж получилось, что великий французский драматург Пьер Корнель учился с де Монманьи в одной школе, и тот особенно пристально следил за его творчеством. В 1646-м в колониях поставили «Сида». Для тех, кто подзабыл содержание, в двух словах: эта трагикомедия (определение самого Корнеля: трагедия со счастливым финалом, вопреки канонам классицизма) заставляет главных героев — испанского гранда и не менее благородную девицу, любящих друг друга, — выбирать между страстью и долгом. Разумеется, предпочтение отдано долгу, но герой совершает подвиги, отражая весьма своевременную атаку сарацин, и вмешательство монарха разрешает вроде бы безнадежный конфликт. Благородные донны, с одной стороны, сарацины — с другой… Аналогия с противопоставлением испанских колонизаторов и аборигенов была очевидна и всех устраивала, в том числе и французов.

Иезуиты и сестры-урсулинки ставили свои спектакли. Монахини напирали на короткие пасторали, рисуя аборигенам привлекательные картины сугубо мирной жизни, сопровождавшиеся музыкальными номерами. В College de Quebec пьесы были длинные, до 5 актов. Конечно, уроков актерского мастерства никто студентам не давал. Но зубрежка пространных текстов тренировала память, а выход на публику готовил будущих священников к общению с паствой. По содержанию это бывали моралите, утверждавшие христианские ценности, или «страсти» на латыни. Женских ролей не предусматривалось. В «Anthologie Poetique de la Nouvelle-France» можно найти пьески на французском, а также на наречии гуронов и алгонкинов, в которых иезуиты довольно быстро преуспели.

Летом 1658-го в колонию прибыл очередной губернатор — Pierre de Voyer d’Argenson. Корабль, доставивший эту драгоценную ношу, был встречен залпом пушек и мушкетов. А через 17 дней, 28 июля, в обширном саду College de Quebec собрались все жители колонии (немногим более 2000 человек): виконт д’Аржансон явился к иезуитам на торжественный обед, и хозяева дали в его честь спектакль, уступающий по пышности «Le Theatre de Neptune» Лескабо, но имеющий существенно большее отношение к действительности. Благодаря миссионерским отчетам, феерия «Le Genie universel de la Nouvelle-France presente a Monseigneur le Gouverneur toutes les nations du Canada» была подробно описана (излагаю вкратце). Открылась она хвалой «молодому губернатору» (д’Аржансону тогда — 33 года) в исполнении «Le Genie universel de la Nouvelle-France», который заодно проинформировал виконта о целях феерии: приветствовать губернатора от имени колонистов и дружественных индейцев — гуронов, алгонкинов и племен, пока еще не торгующих с французами, но полных желания включиться в этот обоюдовыгодный процесс, и вообще ввести новую администрацию в курс дела. Затем позволили высказаться самим дружественным индейцам, а те пожаловались на ирокезов и поблагодарили церковь за свет истинной веры. Вслед за ними выступили аборигены, сумевшие удрать из ирокезского плена и всячески клявшие супостатов. Переводчиком служил «Дух Лесов», демонстрируя губернатору (иначе говоря, метрополии) лингвистические таланты и успехи иезуитов в миссионерской деятельности. Д’Аржансон отметил и то и другое и уловил главное: колонию терроризировали ирокезы. Впрочем, те не замедлили вновь напасть на обоз с товарами, предназначенный для отсылки во Францию, и д’Аржансон проявил себя как опытный военный: усилил «летучие» отряды, отбивавшие набеги ирокезов, и столь умело организовал сторожевые посты, что жить в Новой Франции стало куда спокойнее, чем прежде.

Ну ладно, великолепные трагедии, «страсти» и «доморощенные» пьески с финалом в христианском духе вносили вклад в дело воспитания колонистов и аборигенов. Однако временами охота и посмеяться. Царивший в театре классицизм учитывал эту человеческую особенность и предлагал комедию. Причем в ее лучших образцах: в том же 1658-м Мольер удостоен звания придворного комедиографа. Но то в метрополии. Епископат Новой Франции рвался запретить любое представление, которое возбуждает бездумный смех, относимый к «телесным удовольствиям». И это несмотря на отличное образование церковных иерархов, безусловно, читавших «Поэтику» Буало, где обосновывалась польза написанной по правилам комедии.

Ситуацию попытался изменить протеже губернатора Фронтенака — оставивший службу во флоте лейтенант Жак-Теодор Косино де Морой (Jacques-Theodore Cosineau de Mareuil). Активный участник любительских театральных спектаклей, он поставил в 1693-м «Никомеда» Корнеля и «Митридата» Расина (обе трагедии посвящены национальным героям, которые сопротивлялись диктату Древнего Рима) и уже готов был познакомить Новую Францию с мольеровым «Тартюфом». Едва эта новость достигла ушей монсеньора де Сен-Валье, как тот забил во все колокола, останавливая «столь безумную затею». Де Морой, уже много поработавший над спектаклем и предвкушавший блестящую премьеру, разозлился не на шутку. Благодаря покровительству Фронтенака, он был принят всеми солидными чиновниками колонии и, кажется, не пропустил ни одной гостиной, чтобы не оскорбить епископа. Монсеньор де Сен-Валье в ответ действовал своими методами. Он выпустил письма, предостерегающие паству от посещения «Тартюфа», и обязал священников расширить проповеди за счет их чтения или (коли хватит таланту) произнесения грозной филиппики собственного сочинения. Де Морой продолжал громко протестовать. И в конце концов за разбирательство взялась канцелярия губернатора — Conseil souverain. Не в меру активного лейтенанта арестовали и выслали во Францию, куда он отбыл на последнем судне, покидавшем колонии в 1694 году. Монсеньор де Сен-Валье потратил около 100 пистолей (то есть кучу золота), чтобы отменить спектакль, а потом и сам отбыл в метрополию. Но по возвращении в Новый Свет епископ продолжил борьбу за души жителей окормляемой им территории. А в 1700-м он выпустил пасторское письмо (по сути — декрет), с перечислением мест, где было запрещено появляться клирикам, и мероприятий, в которых им нельзя было принимать участие: театры, любые развлекательные посиделки, банкеты, ярмарки, рынки, гостиницы; таверны и другие точки общепита, в которых предлагаются спиртные напитки; игры — азартные и спортивные… И даже охота. Урсулинки приняли декрет к сведению, но буколические пьески так полюбились аборигенам, что лишать их этого невинного удовольствия было бы кощунством. Известно, что в том же 1700-м некоему человеку по имени Montmorency (вероятно, солдату) заплатили 20 ливров за кукольные спектакли, которые он давал с Богоявления до начала Великого поста. И в 1749-м Элизабет Бегон пишет пасынку об исполнявшейся в городе комедии.

Продолжение следует