3 июня в Монреале пройдет моноспектакль Игоря Овадиса \»Подпоручик Киже\». Предполагалось, что, известный по многочисленным актерским и режиссерским работам в театре и в кино, Игорь даст посвященное этому спектаклю интервью, но, к счастью, получился у нас долгий разговор о жизни, о творчестве. Публикуем его в трех частях. Или, созвучно теме и стилю, — в трех актах.
Начну со справки для читателя. 17 лет (1971 — 1986) Игорь Овадис проработал в ленинградском ТЮЗе, если официально — Государственном театре юных зрителей имени А. А. Брянцева, которым руководил тогда З. Я. Корогодский. Сыграл ведущие роли в 18 спектаклях. По понятным причинам перечисляю не все: \»Вокруг площади\» Б. Голлера, \»Борис Годунов\» Пушкина, \»Гамлет\» Шекспира, \»Тени\» Салтыкова — Щедрина, \»Калоши счастья\» М. Рощина, \»Профессия\» по А. Азимову, \»Бэмби\» Залтена, \»Ночь после выпуска\» В.Тендрякова, \»Нетерпение\» по Ю.Трифонову.
— А сколько всего ролей сыграли в ТЮЗе, помните?
— Ой, я не считал… В одном только \»Борисе Годунове\» их было 11- Патриарха, Шуйского и далее по тексту…
— Репертуар уж никак не \»возрастной\».
— Вообще, этот театр — сумасшедший. Да все сумасшедшие, кто работает в этом мире. Гениальный театр. Это в принципе первый детский театр… я бы так сказал: первый детский театр, который получился.
Театр юных зрителей в Ленинграде создал Александр Александрович Брянцев. Идея была его, и театр под его руководством уже тогда был замечательный. Начинали там такие \»малоизвестные\» артисты, как Черкасов, Чирков. И такой \»малоизвестный\» драматург, как Евгений Шварц, был просто завлитом. Так что история у него прекрасная. Он находился на Моховой, напротив театрального института. Потом Брянцев добивался того, чтобы под ТЮЗ построили новое здание. Построили. На Семеновском плацу. Ныне — Пионерская площадь. Это тот самый знаменитый Семеновский плац, на котором казнили разных людей, пытались казнить Федора Михайловича Достоевского… То есть на том самом месте построили театр для детей. Театр на крови. Думаю, что прошлое этой площади как-то влилось в него, какими-то странными путями. Витало в атмосфере. Он жил, в общем, жизнью достаточно мучительной, но все равно был очень интересным. Особенно под руководством З. Я. Корогодского, может быть, одного из самых интересных режиссеров того времени. Но поскольку это был ТЮЗ, то серьезно его театром как бы не считали. Там, скажем, был сделан спектакль \»Бэмби\», где животных играли артисты не в костюмах, а просто в свитерах. Через полтора года вышел спектакль \»Холстомер\». Про него говорили как про открытие. Про \»Бэмби\» не говорили ничего. Просто потому, что это ТЮЗ.
— Ну да, а \»Холстомер\» — Товстоногов… Как Вы попали в ТЮЗ? По распределению? Сами пришли?
— Сразу после школы я поехал поступать из Киева в Ленинградский театральный институт. Там набирал великий артист Меркурьев. Как артиста, я его обожаю. Думаю, что человек он был хороший, потому что, когда он играет, то излучает нечто доброе… Я пришел в театральный институт. Увидел красную скатерть на столе. Это жюри, которое сидело напротив с лицами людей, презирающих меня изначально уже за то, что я туда пришел. А Василий Васильевич, он просто спал. Он меня и не видел. Мне сказали потом, что он в принципе набирает артистов не ниже 1м 82 см… Абитуриенты во время экзаменов несут всякую ахинею, проверить ее невозможно. Не знаю. Знаю только одно, что мне стало ужасно тошно. Я, к сожалению, не подготовил \»А судьи кто?\», я подготовил другой монолог, на него похожий, из \»Дачников\»: \»Позвольте теперь мне, тусклому человечку, ответить на это… на этот… извините не знаю — как назвать этот род творчества…\» Я прочел им этот монолог, со всем подтекстом, который у меня к тому моменту накопился. Не уверен, что они это поняли. Но у меня было ощущение, что я вышел на баррикады и выдал им по первое число.
— А может, и поняли?
— Не думаю. В любом случае, дальше, на второй тур, я не прошел. И, расстроившись, мы с мамочкой (она меня сопровождала в этом вояже, сидела в коридорах, и ее все время спрашивали: \»А вы почему не подаете документы?\» — мама очень гордилась, что так молодо выглядит) отправились на Витебский вокзал и обнаружили, что возле него стоит щит, на котором написано, что идет прием в студию ТЮЗа, а потом увидели, что за этим щитом, собственно, находится и сам театр. Но, поскольку эта студия функционировала как учреждение среднего образования, туда не брали иногородних. Я сказал, что живу в городе Пушкине на улице Ленина. Я же не знал, какие там есть улицы, — в Пушкине.
— Поверили?
— Документы туда подавались только после третьего тура, можно было пройти до какого-то момента. Дяденька очаровательный, не помню, как его звали, он сразу понял, из какого я \»Пушкина\», но включил меня в список, и я начал проходить экзамены там. Отличалось все. Абсолютно. Не было никакого стола с красной скатертью, были маленькие финские столики. Вся комиссия сидела в уютных креслах. И как-то было хорошо, и очень доброжелательно. Меня спросили, что я подготовил. Предложили прочитать стихотворение. И я начал \»Если\» Киплинга. Оно длинное, и обычно после двух катренов говорят: \»Спасибо. Пожалуйста, басню\». Я читаю до конца, не понимая, почему это происходит. После чего мне говорят: \»Спасибо, садитесь\». Я решил, что все, сейчас пойдем на Витебский вокзал. Нет, оказывается, пропускают на первый тур, потом на второй. И я читал только это стихотворение, от начала до конца, после чего мне говорили: \»Спасибо, садитесь\». Очень странно.
— Понравился.
— Вот так сложилось, что мне повезло. Повезло, что не попал к Меркурьеву. Повезло, что попал в студию, когда учебным процессом занимался Корогодский. Но там учил не только он. Учили стены. Учили ученики. Система была великолепная: у Корогодского весь театр работал на студию. Во время экзаменов абитуриенты распределялись между артистами театра, которые перед 3-м туром требуемую сцену не то что репетировали, но помогали нам не делать слишком много глупостей. Повезло с тем, что эта студия стала отделением театрального института. Поэтому, не поступив в театральный институт, я в результате его закончил с дипломом \»актер театра и кино\». Это длилось 4 года.
На фото:
Спектакль ЛенТЮЗа НАШ ЦИРК, который Игорь Овадис сыграл 500 раз
— Значит, Вас оставили в театре?
— Я в нем уже играл. Как-то я показал первый акт Гамлета, один, без партнеров, то есть вариант Пастернака я знал наизусть. 7 часов вечера, у нас — занятия, и вдруг в зал вбегает секретарша: \»Овадис, Вас срочно требует Зиновий Яковлевич!\» Думаю: \»Ну, все, сейчас выгонят — или убьют…\» А он говорит: \»Игорь, артист Тодоров, который играет Первого актера в \»Гамлете\», не явился. Спектакль уже идет. Ты должен его заменить. Твой выход — в конце 1-го акта\». Текст я знал, но репетировать было некогда. Мне объяснили, откуда выйти, куда войти. А самой главной моей проблемой стала борода. Я ненавидел клеить бороду, и ненавижу это всю жизнь. И я понимал, что если ее наклею, то не скажу ни единого слова. Поэтому я не готовился к тому, чтобы сыграть свою первую роль. Все-таки Первый актер — это два грандиозных монолога, и их надо было сыграть так, чтобы дальше можно было спросить: \»Что он Гекубе? Что ему Гекуба?\» Мои мысли были заняты не этим. Мои мысли были заняты бородой! В толпе в \»Сказках Пушкина\» я играл с бородой на резиночке. Говорить в ней нельзя, но выйти — можно. Я подумал: \»Он артист, черт возьми!\» Я вышел с бородой, но после реплики Гамлета: \»Ой, какой бородой завесился с тех пор, как мы не видались\», — я эту бороду срывал! И она мне уже не мешала. Солдатская смекалка. Чуть позже — новый случай, тоже отчасти связанный с \»Гамлетом\». Актер, игравший Клавдия, вышел на сцену пьяным в стельку и нес полную околесицу. Его уволили в тот же вечер. Но на следующее утро давали спектакль \»Гибель эскадры\» Корнейчука, где этот артист играл боцмана Кобзу — наверное, единственный персонаж, которого еще можно как-то играть.
— А суфлер существовал?
— Нет, да его и негде было поместить в той декорации. С \»Гамлетом\», странным образом, было проще. А тут… Я помню это ощущение: весь театр сидел во всех дырках, потому что люди не понимали, как это можно — за 20 минут ввестись в спектакль в одной из главных ролей. Рампа, в рампе — рожи, в кулисах — народ, везде, на балкончиках, полубалкончиках… Это был триумф.
— Ощущали поддержку коллектива?
— Конечно! Обязательно! В общем, с начала 3-го курса, если кто-то заболевал, вводили меня. Это все ответ на вопрос, сколько я играл ролей. Кого только не играл. Только женские роли, пожалуй, нет.
— А здесь сыграли: на вечере, посвященном Гоголю. Я тогда писала, что лучшая Коробочка, которую мне довелось когда-либо видеть, носила чепец — и усы. Игорь, так Ваши отношения с главным режиссером были безоблачны?
— Сложные были отношения. Во время учебы он просто говорил: \»Овадис, два года — в песок\». Товарищи-однокурсники боялись со мной связываться, играть со мной какие-то отрывки. Чтобы не иметь проблем. А он все ждал. Я уже ждать не мог. Друг с режиссерского предложил мне тогда роль белорусского мужика в какой-то сказке. То, что я не должен играть по определению. И я сказал — ну давай, в последний раз. Мы там что-то придумывали, развлекались. И показали. Класс замер, ожидая слов: \»Всё, Овадис, вон, к чертовой матери!\» А Корогодский сказал: \»Наконец-то!\»
— Вы поняли, что произошло? Откройте секрет!
— Позже понял. Секрет очень простой: я был человеком, у которого слишком работает голова. То, что я делал до этого, было не так плохо, просто это было механически, технически. Голова — это дикий барьер, перекрывает все, так что в своих претензиях он был совершенно прав. А тут мне стало все равно. Я не хотел никому ничего доказывать. Я занимался делом и получал удовольствие. Но с этого момента наступил второй этап, который оказался куда более трудным, и более страшным. Потому что, когда говорят: \»Вы ничего не можете\», — это страшно. Но когда говорят: \»Посмотрите, как надо играть\», — и ты всегда должен быть примером, — это очень страшно. И ты не уверен, что сможешь.
— С этим знанием Вас тут же загребли в армию?
— Несмотря на гипертонию. Когда я учился, студия располагалась в здании театра, на пятом этаже. Потом театру отдали под нее казармы Московского полка — на углу Гороховой и Фонтанки, а свободное помещение превратилось в маленький театр. Но он не работал как малая сцена. Это был театр для актеров. Большой зал — фабрика, понятно. А этот — чтобы артисты могли дышать.
— Билеты туда продавались?
— Нет, артисты могли там делать вещи, которые невозможны на большой сцене. Иногда там устраивались конкурсы, потому что театр провоцировал выбросы энергии. Для того, чтобы не иметь проблем с цензурой, туда впускали только по приглашениям. И публика искала какие-то пути, чтобы туда попасть. Это типично советский, даже русский вариант. \»Горе от ума\»: печатать запрещено, ставить запрещено — вся страна знает наизусть. Меня сделали директором этого театра. То есть Корогодский сказал, чтобы я этим занимался.
У нас работал очередным режиссером Лев Додин, сейчас он свои премьеры показывает вначале в Милане, потом уже — в Санкт-Петербурге. И он взял пьесочку абсолютно запрещенного свойства — \»Мать Иисуса\», написанную Володиным Александром Моисеичем, и на 5 этаже мы ее репетировали. У меня там была одна роль — существенная, а другая, очень забавная, — в толпе. Роль слепого. В какой то момент в дом Марии входят всякие нищие, калеки и т.д., толпа совершенно страшных монстров, и нужно было, чтобы этот слепец выглядел ну очень опасным, и я придумал гениальную штуку (скромно сказал он): я посадил на конец палки огромный гвоздь. Входил с завязанными глазами и пер прямо на зал. Я-то видел, куда иду, но на публику это должно было произвести самое сильное впечатление. Такое: \»Я имею право! Я — жертва, поэтому я имею право!\» Я очень не люблю тех, кто себя считает жертвами. Самые страшные люди на свете… Корогодский был против спектакля, и мы репетировали втайне.
На фото:
Спектакль ЛенТЮЗа МЕСС-МЕНД (пьеса Владимира Меньшова по роману Мариэтты Шагинян) – справа Николай Буров, будущий директор музея Исаакиевский Собор (покидающий сейчас этот пост)
— На что рассчитывали?
— Да не знаю, на что мы рассчитывали. Я был тогда молодой артист, так что рассчитывал Лев Додин. Корогодский уехал в Москву, и ночью мы устроили показ этого спектакля Володину. Это невероятный человек, я такого автора больше не встречал. Он сказал: \»Ой, вы все такие хорошие, а я вам так мешаю!\» Ну, ладно, ну, кокетство. Никакого кокетства. Через неделю он пришел и принес текст пьесы, переписанный под спектакль, который он увидел. Такого не бывает. Его никто не просил… Насчет армии: сейчас я думаю, что все-таки попал в армию, потому что участвовал в этом спектакле. На бумагах рукой военкома было начертано: \»Отправить. Об исполнении доложить\». Когда я вернулся, из тех, кто участвовал в спектакле, в труппе остались только два человека.
Монреаль
