Французские заметки: о римлянах, рассольнике и чужих среди чужих

Изучать Монреаль по Интернету оказалось пустой затеей, а точнее, верным шагом на пути к дезинформации. Ибо Cоtes-des-Neiges, который во всемирной паутине мне показался почему-то русским кварталом, на самом деле куда больше пестрел вывесками арабских мясных лавок, чем золочеными самоварами.Совсем как мой «родной» Saint-Michel. А русские оказались «рассеянными» по городу и менее «заметными», чем их восточные собратья по эмиграции.

Монреальский Saint-Michel мне понравился как раз своим названием. Таким «парижским»: фонтан Святого Мишеля, бульвар Святого Мишеля… Знаменитый туристический «пятачок» между Нотр-Дамом и Латинским кварталом. Я его обожала! Невероятно живая смесь возрастов, статусов, культур. А вот в Монреале его «однофамильцу» дышится несколько по-иному: огромный бульвар, совсем не под стать крохотному парижскому, но нет ни студентов, ни туристов. Хотя есть там, к примеру, Українська каса. Не знаю, воспользуюсь ли я когда-нибудь ею, но сам факт её существования приятно согревает душу. От dеpaysement спасает и halal, этот зелено-красный мигающий halal продолжает преследовать меня и здесь, в Канаде, как собака Баскервилей…

Говорить о Франции и умолчать об арабах было бы истинным преступлением. Все очень просто: Франция без арабов – как Париж без Эйфелевой башни. Они настолько вросли в её землю и в её культуру, во многом из-за её колониального прошлого, что если бы однажды они вдруг исчезли с территории страны, то Франция уже и не была бы похожа на привычную нам Францию. Стоит ли повторяться: они были повсюду. Наиболее видимое (после черных, конечно же!) меньшинство. Стекались они отовсюду и с самыми различными целями. Иранцев, иракцев и курдов, кстати, самых бедных, было мало. Курды редко приезжали с семьями и работали на всевозможных черных работах. Иранцы и иракцы, наоборот, эмигрировали целыми семьями и открывали интернет-кафешки или небольшие еpiceries. Турки были побогаче, приезжали во Францию учиться, жили в уютных квартирках, успешно устраивались. То же самое – ливанцы. Самыми богатыми были выходцы из Эмиратов. Они вели свой бизнес, переплетающийся иногда с французским, или приезжали туристами прожигать своё состояние на Елисейских полях… очень часто с бедными «девственными» марокканками. О, это еще та история!

Марокканцев, алжирцев и тунисцев в Париже пруд пруди. И в каких-то 70% процентах случаев они, без гроша в кармане, сидят на французских пособиях. И как бы ни возмущался честный среднестатистический француз, вкалывающий (ибо ленив он по природе, но обязан работать!) 35 часов в неделю и платящий налоги, что его деньги капают в карман негров и арабов, правительство лишь разводит руками – все из той же французской чисто механической галантности, понимая, что кашу само заварило, а как «разварить» уже и не знает…

Практически все, кто ехал во Францию из Магреба, были бедными. В начале века, ХХ-го я имею в виду, они эмигрировали во Францию семьями, особенно алжирцы. Сейчас они часто приезжают как студенты или туристы, затем оседают без документов. А нелегалы во Франции – очень выгодная, дешевая, рабочая сила. Те же, кто приехал со своими семьями, редко встают на ноги, и их многочисленные дети остаются без присмотра. Дальше – больше. Предоставленные самим себе подрабатывают, кто как и чем может… А деньги они ой как любят. Вот и оказываются на Елисейских полях за полцены.

Арабские парни любят славянских девушек. И для последних любовь часто оказывается злой, со всеми вытекающими из неё последствиями… Кто-то даже выходит замуж. Чаще за марокканцев, реже за алжирцев. Тунисцы красиво говорят, но мало делают, поэтому часто оказываются за бортом славянских чувств. Из-за прочного отсутствия расизма и в силу природной любознательности я даже попыталась с ними, тунисцами, подружиться. Но, опустив подробности, скажу, что, увы, ничего не вышло. С остальными же было чуть полегче, хотя, нужно признаться, чужой никогда не станет своим.

Жила я одно время в маленьком городке Орсэ, под Парижем, в студенческом общежитии. К моему огромному удивлению, французов там было мало. Учиться они, оказывается, не очень любят, поэтому, в среднем, «доживают» лишь до 3 курса университета, чтобы получить диплом «лисанс», то есть младшего специалиста. Четвертый – «мэтриз» (специалист) – и пятый – «мастер» (магистр) — заняты в основном иностранцами. Азиатами, арабами и нами, выходцами из бывшего СССР. Есть еще студенты из Латинской Америки и ближайшие «кузены» французов, как-то: итальянцы, испанцы и немцы. Но их мало. Моими соседями (и не по доброй воле, ибо комнату никто сам не выбирает, да и поменять её сложно, разве что подарить миллион алых роз директрисе общежития) оказались марокканцы и азиаты.

Последние обожали готовить и охотно раздавали не только мамины рецепты, но добрую половину приготовленной еды. Любили шутить и, казалось, были, как на ладони, но в то же время продолжали прочно оставаться непрочитанной книгой. Такой себе загадкой Востока. Марокканцы же были загадкой Магреба. Как хитрая маленькая рыбешка, играющая с рыбаком: вот попробуй-ка поймай меня, а! я приближусь — вот я, вот! я вот так хвостом, а ты за мной, ну же, ну! давай! а вот ни за что ведь и не поймаешь! Такие же экзотические существа, как и азиаты, марокканцы казались всё же как-то попонятнее и попроще. Но чем больше веришь в это и приближаешься, тем глубже оказывается пропасть — и культурная, и религиозная. Особенно с берберами, южными марокканцами и кабилами, алжирскими горцами.

Однажды меня из вежливости, конечно, пригласили на кабильскую свадьбу. Невеста была не молода и не слишком кокетлива, но по традиции дважды меняла наряды. Особенно меня поразили её свадебные украшения. Как мне объяснили, это должны быть обязательно (и как минимум!) – все из серебра с кораллами – два браслета, два кольца, серьги, колье и корона. Вместе с широким желтым национальным платьем все смотрелось куда более экзотично, чем раззолоченные арабские новобрачные, более привычные западному глазу. Гости танцевали, кричали «йоу-йоу!», что означает выражение радости. Обо мне все дружно забыли спустя какие-то полчаса. Я была чужая. Чужая их культуре и традициям, чужая всему, что шло от них, а точнее, от их племени. Несмотря на движение времени, они так и остались племенем, красивым, но закрытым от окружающего мира. Под конец праздника, когда все помечали руки хной «на счастье», обо мне вспомнили, но я вежливо руки не подала. Уж пусть каждому будет своё!

Странное у французов вообще понимание самих себя (и это именно то, с чем я, при всем моем уважении к их этносу, смириться не могу): мы законодатели, мы лучшие, и нас должны принять, даже если вдруг ошибаемся. Тем более, что мы у себя дома. А вы, иностранцы, — у нас в гостях. Кто платит, тот и заказывает музыку. А раз платить нечем, слушайтесь хозяина!.. Разве прав был француз Лебон, говоривший о двух ступенях развития общества – высшей (европейские мужчины) и низшей (женщины, дети и дикари)? Но его принял не только родной XIX, но и последующий XX век. Как ни странно. Хотя не берусь спорить, что именно отсюда «растут ноги» у французского расизма. И разве русские или украинцы никогда не проявляли себя как расисты?

Просто французы устали от иностранцев. Устало свыклись с ними, умышленно упрощая их образ, подгоняя под определенные шаблоны. Например, славяне – это русские. Никаких отличий между белорусами, украинцами и русскими французы не видят. И даже в то, что есть украинский язык и при этом он отличается от русского, не верят. И удивляются, когда узнают, что это правда. Для них все мы – русские, говорящие по-русски, пьющие водку и объедающиеся солеными огурцами. Ну, и борщом. Куда же без него?! А самые «просвещенные» французы знают ещё о гречневой каше, о Юлии Тимошенко и о бывшем президенте Путине (фамилию нынешнего, правда, вспоминают с трудом).

Выпала на мою долю во Франции пожить в одной французской семье и присматривать за их детьми. Родители, журналисты, претендовавшие знать все и обо всех, решили однажды мне сделать приятное. И купили… малосольных огурцов. По их мнению, я должна была любить это блюдо. Правда, они никогда у меня о моих кулинарных предпочтениях не спрашивали, да я о них тоже не особо распространялась. Помню, как-то раз речь зашла об «оливье». Те удивились: почему «оливье»? Французы называют его русским салатом – salade russe. А вот что соленые огурцы я ненавижу с детства, никто и не знал. Каким же было мое удивление, когда хозяйка дома достала из своей сумки пакет с рассолом, в котором гордо плавали огурцы. Не менее гордо она объявила, что специально ради меня ходила к traiteur russe за этим «счастьем». Она тоже со своей стороны удивилась, ибо на шею от радости я ей не бросилась, а смущенно поблагодарила, совершенно не зная, что же с этим добром делать.

Развязка наступила так же нежданно, как и завязка. Огурцы оказались совсем не малосольными, а ужасно солено-кислыми. И здесь мне пришла в голову идея сварить рассольник. Мама тогда мне очень кстати прислала домашней колбасы: «Доць, а колбасу съешь сразу, чтоб она не испортилась…» Еще больше уверенности мне придала и другая строчка из маминого письма, приложенного к посылке с колбасой: «Не спеши уходить от этих людей: спать есть где, не голодная, а работать, доць, везде надо: просто так деньги тебе никто платить не будет… Ты привыкнешь…» Вот так и родился мой первый французский рассольник, которым я решила угостить моих хозяев. Стоит ли говорить, каким оказался их культурный шок, когда они увидели суп из «ЭТОГО»! Да ещё и услышали, что перед ними – одно из наших традиционных блюд… Чужие, увы, как ни крути, навсегда останутся чужими…