Создавал Господь мир и решил создать рай на земле. И создал он тогда Францию, страну виноградников и альпийских лугов, рек и золотых пляжей. Тут Господь задумался: слишком уж у меня все прекрасно вышло, слишком хорошо, надо это все как-то уравновесить. И тогда Бог создал французов…
.Еще в Украине, когда учила французский и даже не помышляла ехать во Францию, я обожала этот анекдот и взахлеб смотрела французские фильмы (нужно сказать, что своей любовью к кинематографу я обязана Луи Малю), восторгаясь очарованием такого разного – от региона к региону – французского ландшафта. А сами жители «шестиугольника», как они часто называют свою страну из-за её почти геометрически правильной шестиугольной формы, эти коренные жители, казались мне такими милыми… После пяти лет, прожитых во Франции, я всё так же люблю этот анекдот. Но вот только вместо добродушного смеха он у меня вызывает ироничную улыбку. И не потому, что анекдот не правдив или что разочаровалась я в этой стране. Вовсе нет. Просто…
Шербург, Этрета, Сан-Мало, Ля Рошель, Биариц… не говоря уже о рыжем Эстереле – Сан-Тропе, Каннах и Ницце. Да, чего стоит сама старая Ницца! И это лишь отдельные приморские красоты. А есть ведь ещё и лавандовый мир степей и горы… Но живя во Франции, невольно, совершенно естественно, переключаешься на быт, а красота оттесняется на второй, третий, а то и тридцатый план, уступая место монотонной схеме: mеtro – boulot – dodo (метро – работа – баиньки)… Тот отрезок времени, пройденный мною во Франции, никчемный в масштабах истории, но уж очень как сильно прочувствованный изо дня в день, оказался безустанной борьбой за мои права, моё признание, моё человеческое равенство с ними – французами, чистокровными, каковых мало, и «смешанными», часто выходцами из европейской иммиграции, ненавидящими новых иммигрантов, как в своё время французы ненавидели их родителей. Под конец я даже устала. Устала искать компромиссы и бросать им в лицо ответную ненависть. Я не нашла ничего лучше, как полюбить их, какие есть, — и будь что будет!
Патрик, француз по отцу и итальянец по матери, преподавал язык Мольера в одной из языковых школ Парижа. Однажды он признался, что не чистокровный француз. И тогда одна студентка возмущенно заявила: «Но где же можно встретить настоящего француза?!» На что Патрик совершенно спокойно ответил: «В маленькой глухой деревушке в провинции. Он, рослый, белолицый, розовощекий и, если повезет, светлоглазый, и к тому же холостой в свои 45, будет сидеть на террасе местной brasserie и пить вино».
Портрет с натуры истинного нормандца, коренного представителя центрального региона и, с небольшой натяжкой, южанина, разомлевшего от солнца. Альзас и Лотарингия много взяли от немцев – и рациональность, и трудолюбие. Бретонцы – это отдельная история, с отдельным языком, с потрясающе вкусной, но очень уж масленой, кухней и с привкусом морской соли в воздухе. Парижане – тоже отдельная история, но куда сложней, а точнее, запутанней.
Болезнь любой столицы, а особенно западноевропейской: туда испокон веков стекалось всех понемногу и отовсюду, стекалось, перемешивалось подобно салату и проглатывалось, то есть как-то устраивалось, ассимилировалось и растворялось, превращаясь в то, что мы называем «столичное общество». У более или менее коренного парижанина в жилах течет как минимум три разных «региональных» крови. И еще то, столичное, ощущение голубых кровей, превосходства над провинциалом и тем более над иностранцем. Поэтому довольно часто иностранцы описывают парижан как надменных, поверхностных и эгоистичных. Сами же парижане себя считают вежливыми, открытыми и жизнелюбивыми. Хотя сами и признаются, что тяжелы на подъем в плане истинной дружбы, но раз уж она сложилась, то это на всю жизнь.
Микаэль родился в Париже. В четырнадцатом округе, под перекрестным огнем рабочего тринадцатого и полубуржуазного пятнадцатого округов. В самой что ни есть золотой середине парижской жизни среднего класса. А рос в Дордони, в Аквитании, на родине Фанфана Тюльпана. Он совершенно не походил ни на знаменитого персонажа, ни на не менее знаменитого Жерара Филиппа. Но была в нем неподдельная провинциальная искренность вместе с неподдельным жизнелюбием, и несколько больше – свободолюбием. И что самое интересное – он ненавидел Париж. Но именно он оказался моим единственным парижским другом.
Помню, как он мне представился: «Микаэль». Я удивилась такому имени, совершенно, на мой взгляд, не французскому: «Мишель?» «Non, Michael! Это моего деда звали Michel, а я – Микаэль, Майкёль!» Так французы произносят Майкл. Как оказалось, начиная с 70-х (да и по сей день) средний класс (именно средний класс, не французская буржуазия) боготворит все идущее и плывущее с другой стороны океана. И наиболее видимое, а точнее слышимое подтверждение этого – имена. Самые распространенные среди тех, кому от 15 и до 35 – Джессика, Дженифер, Кэлли, а у сильного пола – Кэвин, Стивен и, конечно же, Микаэль. И лишь истинные аристократы передают из поколения в поколение Жорж, Антуан, Жан-Мишель, Мари-Франс или же ещё Мари-Пьер.
Лицо любого города – метрополитен. Да, именно лицо. Скрытое, в прямом и переносном смыслах, но что ни на есть истинное лицо. В Париже оно суетливое, ни на кого не обращает внимания, всё в себе, а глаза – в книгу. Первый парижанин в Париже – это метро. И чтобы узнать, каков же на самом деле типичный парижанин, нужно спуститься в ЕГО метро!
Парижское метро отличается от монреальского не только запахом – более прелым и…, но и абсолютным отсутствием вежливости у пассажиров. Французы очень редко уступают место. Они галантны, но… никого в упор не видят. Почему? Я называю это своеобразной, французской, защитой от недостатка пространства. А его в Париже хронически не хватает. С одной стороны – из-за перенаселенности, а с другой – из-за традиционной староевропейской узкости, сжатости улиц и помещений. Кажется, француз ещё несколько веков тому назад получил прививку от клаустрофобии. И его отстраненность («нос в книгу – никого не вижу, ничего не слышу; oh, mon Dieu, неужели проехал свою станцию?») – это желание хотя бы на время выиграть немного личного времени и места.
Кстати, о месте. С жильём во Франции свои особые проблемы. Его категорически не хватает, а потому – по законам рынка – оно непомерно дорогое. И поскольку оно дорогое, его владельцы панически боятся, что квартиросъемщик очень скоро окажется неспособным это жилье оплачивать. Поэтому, чтобы снять даже крохотную комнатку для прислуги – chambre de bonne – на последнем этаже, а то и на чердаке, часто без лифта и ещё чаще без элементарных удобств, необходимо предоставить хозяину данные о ежемесячных доходах, чек с гарантийной оплатой двухмесячной стоимости квартиры и документы: ведомости о зарплате и личные данные того, кто выступит поручителем квартиросъемщика.
Моим первым отдельным жильем была комнатушка в 6 квадратных метров под самой крышей семиэтажного османского дома в самом буржуазном – шестнадцатом округе Парижа. Мне даже повезло: она оказалась свежевыкрашенной, с новым ковровым покрытием. У меня даже было сравнительно большое окно! А из мебели – один-единственный матрас… Удобства, как-то умывальник в стиле XIX века с ледяной водой (о горячей не стоило даже и мечтать!) и туалет (с видом на площадь Трокадеро и Эйфелеву башню!), были на этаже. А вот душа не было вообще… Но ничего, ведь это Европа была немытой, а не Россия с Украиной…
Я ухватилась за эту комнатушку в самом прямом смысле этого слова, ибо подошла она мне и по цене, и по чистоте. Те добрый десяток chambres de bonne и студий, которые я посетила ранее, щедро пестрели плесенью (ибо климат в Париже довольно сырой, и плесень внутри старых квартир явление такое же «обычное», как и плесень на рокфоре), паутиной и полуразваленной мебелью (француз не жадный, он — экономный!). Но вот только хозяин моей «идеальной» комнаты мне её сдавать сразу не захотел. Побоялся, что я, украинка, платить ему не стану. И тут вмешался Микаэль, дипломатично так намекнув хозяину, ливанцу по происхождению и врачу по профессии, и явно не желающему себя скомпрометировать, что по ФРАНЦУЗСКИМ законам ливанец эту комнатушку сдавать вообще не имеет права. Во-первых, жилплощадь не позволяет, ибо минимальная площадь сдаваемой комнаты – 9 квадратных метров. А во-вторых, в комнате должен быть как минимум умывальник с горячей и холодной водой. Так что перед ливанцем выбор: либо он сдает комнатку мне, а Микаэль выступает словесным поручителем, либо он вообще больше ничего никому не сдаст…
Так я переехала в мой апартамент. И продержалась я там, как ни странно, год. Ливанцу платила исправно, и его переживания сошли на нет. За это время я несколько раз пыталась найти комнату в студенческом общежитии. Только всё обернулось полным провалом. Получить общежитие в Париже украинскому студенту – 1 шанс из 100. Путем простой подачи заявки ничего не решается. А подходящих знакомств у меня не оказалось. В Париже жили французы – во французских общежитиях, а также американцы, канадцы, аргентинцы и армяне – в общежитиях, построенных силами их родных стран. Ни русские, ни украинцы ничего не построили…
Зато иностранцев, и нас в том числе, радостно принимали в пригороде. Только чтобы вселиться в общежитие в пригороде, нужно было и учиться в пригороде. Если уж парижскому студенту не везло, так не везло. Но я все же перебралась в очаровательное место под названием Орсэ, не придумав ничего лучше, как снять комнату у студентов, которые переехали чуть поближе к столице. Естественно, дирекция об этом ничего не знала. Но тайное рано или поздно становится явным…
На сей раз меня «спасли» русские. Одна семья, которая меня порекомендовала другой семье… И я очутилась в Нейи-сюр-Сэн, на малой родине Николя Саркози. В сравнительно большой (20 квадратных метров) студии с отдельной кухней (!) и с душем (!). Когда по утрам я бежала в булочную, то частенько сталкивалась со средним сыном президента – Жаном. Во мне даже расцвел некий такой… аристократизм…
(продолжение следует)
Монреаль
