— это не строчка из стихотворного произведения. Это слова из письма Надежды Филаретовны фон-Мекк, адресованного Петру Ильичу Чайковскому. В XIX веке частное письмо относилось к особому жанру, которому была свойственна искренность и высокий стиль одновременно.Давно ли, любезный мой читатель или прелестная читательница, вы брались за перо, дабы описать свой день в письме на 5-6 страниц и отправить его с нарочным или по почте по адресу далекого друга? Вряд ли припомните, когда последний раз это с вами случалось… Ну, а если всего лишь на прошлой неделе, то я тотчас поспешу вас поздравить: вы представляете собой редкий по нынешним временам образчик человеческого терпения, прилежания и… вдохновения. Чем еще, если не вдохновением, объяснить тот факт, что вы взялись за перо! Куда прозаичнее включить компьютер, набрать несколько коротких предложений, лихо постукивая по клавиатуре, и нажать кнопку «Enter». А на том конце, куда прибудет сообщение, «отстучат» несколько таких же коротких слов — счастье, если без сокращений! — и дело с концом. Вот и все, во что на сей день превратился эпистолярный жанр. Ну а раньше…
Это было настоящее занятие, для которого выделялось особое время. Так и говорили: «Барыня заняты. Они разбирают почту и отвечают на письма… Извольте обождать». И никто не смел прервать уединения пишущего на листе бумаги пером. Да-а-а! Письма писались от руки, они были живыми, хранили в себе чувства, мысли, дыхание и тепло человека, коим писались. А сколько всего мог рассказать почерк о своем владельце! Мелкий, крупный, быстрый, летящий или, напротив, словно спотыкающийся на каждой букве, детский, округлый, учительский, почерк врача… У Чайковского был почерк музыканта. Чистый, ровный, но со своим страстным характером. Если надо, он не стеснялся зачеркивать неподходящие слова…
А вообще было принято письма переписывать набело. А еще – ну кто же не помнит! – гору смятых, скомканных листов бумаги под столом! И воображение уже торопит: в письме должна решиться судьба, от него зависит жизнь… И писем ждали, их хранили, бережно перевязывая ленточками… Доставали, перечитывали, вспоминали… Ужель навсегда ушла эпоха эпистолярных волнений и надежд? Вернется ли она, или уже безвозвратно воцарилась традиция «эс-эм-эсок» и текстов вместо писем и посланий.
Письма П.И. Чайковского и Н.Ф. фон-Мекк легли в основу спектакля «Друг мой…», который состоится в рамках благотворительного проекта «Мимолётности» в резиденции Генерального консула РФ в Монреале (3655 Ave du Musеe, Монреаль H3G 2E1) 21 октября в 18:30. Цель вечера – собрать средства для будущих проектов оркестра Nouvelle Gеnеration, созданного Ю.Ф. и Э.А. Туровскими.
Наташа Туровская, художественный руководитель оркестра, рассказывает:
— Письма — это всегда интересно! Любые, а уж если они написаны известными людьми, то тем более! Для нас они особенные, не такие, как все. Работая с письмами Чайковского, я вдруг обнаружила, что для меня открылись какие-то его новые качества, может быть, даже в чем-то отличающиеся от тех, какие я могла в нем предположить, слушая и исполняя его музыку. В письмах человек предстает неожиданным образом! Все любопытно в них: различные бытовые мелочи, приметы времени, круг увлечений, интересов и предпочтений и, конечно же, размышления композитора о музыке, творчестве и творении. Во время чтения переписки Чайковского и фон-Мекк не менее заманчиво для меня оказалось познакомиться поближе с личностью фон-Мекк. Ведь именно благодаря ей по большому счету у нас есть музыка Чайковского. А работать над спектаклем с замечательными актерами театра Deuxiеme Rуalitу Виталием Макаровым и Марией Монаховой, стать свидетельницей того, как рождаются их сценические образы, оказаться приобщенной к магии сценического слова – это просто редкая и чудесная возможность как для меня, так и для всех, кто занят в этом проекте. Третий герой спектакля «Друг мой…» — это музыка Чайковского. Она прозвучит в исполнении квартета «Туровский», созданного учениками моих родителей в 2013 году. Мы благодарны Генеральному консульству РФ в Монреале и генеральному консулу Юрию Вартановичу Беджаняну за предоставленную возможность начать проводить цикл вечеров «Пятницы на Museйной» в прекрасном особняке, являющемся памятником архитектуры нашего города. Для нас — особая честь представлять свой проект в этом знаковом историческом месте. Мы благодарим всех партнеров нашего проекта, которые поддерживают нас: компанию Rondelles Dеlices Inc., магазин-музей La Petite Russie, рестораны Ermitage и La Caverne, кондитерскую компанию Katy Cake и наших медиапартнеров «Наша газета» и «Место встречи – Монреаль».
Актриса Мария Монахова, исполняющая в спектакле «Друг мой…» Надежду Филаретовну фон-Мекк:
— Моя героиня производит сильное впечатление! О ней я, конечно, знала и раньше. Но сейчас, когда начала работать над спектаклем, я поняла, что это редкий человек, таких женщин, как мне кажется, и раньше было немного, и сейчас вряд ли стало больше. Родить 18 человек детей, воспитывать их, вкладывать в них всю душу и одновременно заниматься серьезным бизнесом… Именно благодаря Надежде Филаретовне ее супруг стал владельцем железных дорог. Она своего мужа именно «сделала». Как бывает в жизни, от женщины часто зависит успех карьеры супруга. По всей вероятности, она была очень талантлива… Я не могу сказать, что нахожу в наших с ней характерах что-то общее. Меня увлекла эта ее история – роман, если так можно назвать, в письмах… Ее переписка с Чайковским длилась 13 лет. Они действительно были очень близки, и это хорошо чувствуется, когда читаешь их письма. И острее это понимаешь, когда видишь, как меняются темы, которых они касаются, какие слова они подбирают для выражения своих мыслей и чувств. Само чтение этого материала очень занимательно, а работать над ним – удовольствие. Сейчас очень трудно себе вообразить такую историю! Только представьте: не было ни телевидения, ни магнитофонов – ничего из того, что есть сегодня! А музыку послушать можно было только в живом исполнении… Или сыграть самой, если умеешь играть… Надежда Филаретовна играла на фортепьяно, и именно для нее Чайковский писал фортепьянные переложения своих больших произведений. История связи этих двух личностей – уникальна! Она очень глубокая! Положим, Чайковскому нужна была и ее финансовая, и ее моральная поддержка. А ей-то ничего не было нужно! У нее так выражалось поклонение перед его талантом!
Добавлю, что во время спектакля в исполнении квартета «Туровский» (Екатерина Брагина, Роберт Маргарян, Анастастия Вирлан, Реваз Мемишев) прозвучат фрагменты из произведений П.И. Чайковского «Времена года», «Струнный квартет», «Детский альбом», 4-я симфония, симфоническая фантазия «Буря». Во время вечера пройдет выставка художественной работы Наташи Туровской, написанной специально к этому событию.
И напоследок два письма…
Позвольте мне, Петр Ильич, послать Вам мою фотографию. Эта карточка дорога мне, во-первых, потому, что я на ней не одна, а во-вторых, потому, что она есть работа (как фотография) одной из моих дочерей, и, посылая ее Вам, я, конечно, не ожидаю сделать Вам этим удовольствие, а хочу только до некоторой степени выразить Вам то глубокое чувство, которое питаю к Вам, — тем более, что я знаю, что Вы способны понимать и чувство матери.
Ваш “Марш”, Петр Ильич, до того хорош, что, я надеюсь, он приведет меня в счастливое состояние сумасшедших, состояние потери сознания всего, что делается горького и обидного на свете. Нельзя передать того хаоса, какой поднимается у меня в голове и сердце при звуках этого марша. Они пробегают дрожью по всем моим нервам, я хочу плакать, я хочу умереть, хочу другой жизни, но не той, в которую верят и ждут другие люди, а иной, неуловимой, необъяснимой. И жизнь, и смерть, и счастье, и страдание — все перемешивается одно с другим: чувствуешь, как поднимаешься от земли, как стучит в виски, как бьется сердце, туманится перед глазами, слышишь ясно только звуки этой чарующей музыки, чувствуешь только то, что происходит внутри тебя, и как хорошо тебе, и очнуться не хочется…
Господи! как велик тот человек, который доставляет другому такие минуты, и как бы я хотела забраться к Вам в душу в то время, когда Вы сами слушаете, например, Вашу “Франческу” или другое что. А что за восторг эта “Франческа”! Может ли кто-нибудь лучше изображать и ужас ада, и прелесть любви, и все, что выше обыкновенного уровня чувств!
Ваше обещание дать мне еще фотографию меня очень обрадовало, и Вы извините меня, Петр Ильич, если я как-нибудь напомню Вам об этом; но как мне понятна и сочувственна Ваша неохота сниматься. Только так как уже эта жертва решенная, что Вы будете фотографироваться, то, пожалуйста, снимитесь так, чтобы Ваши глаза прямо смотрели на того, кто на вас будет смотреть, а то мне теперь обидно, что Вы отворачиваетесь от меня.
Извините меня, Петр Ильич, за такие длинные письма, но как Вы в музыке всегда находите что сказать, так я к Вам всегда имею что сказать, и все еще не все говорю. Благодарю Вас еще много раз и прошу иногда вспомнить всею душою преданную Вам
P.S. Извините, Петр Ильич, что я только сегодня пишу Вам, но этому причиною то, что одному из моих детей, семилетнему мальчику, вчера делали операцию глаза, — то Вы поймете, конечно, что я не была в состоянии писать, тем более, что хлороформ, на который я рассчитывала как на облегчение страдания, не произвел на него никакого действия. Ему вдыхали столько, что пульс почти останавливался, а он не терял ни сознания, ни чувствительности, так что бедный ребенок вытерпел всю боль.
Мой товарищ по фотографии есть самая младшая пятилетняя моя девочка Людмила, или Милочка, как ее зовут в семействе, которую позвольте Вам отрекомендовать и просить полюбить. Она знает, что из царствующих особ я люблю баварского короля, и помнит его по Байрейту, куда он приезжал при нас. Сейчас она сделала мне вопрос, к кому я пишу, и на мой ответ, что я пишу Вам, потому что я Вас очень люблю, она спрашивает меня: “et pourquoi est-ce que tu n\’ecris pas au Roi de Baviere?” [“а почему не пишешь ты баварскому королю?”]. Она по аналогии чувства пришла к этому вопросу. Я хочу Вас немножко познакомить с этим субъектиком.
Многоуважаемая Надежда Филаретовна!
Несмотря на самые решительные отнекивания одного моего друга, хорошо и Вам известного, я имею основание предположить, что его милому коварству я обязан тем письмом, которое получил от Вас сегодня утром. Уже при прежних Ваших музыкальных заказах мне приходило в голову, что Вы руководились при этом двумя побуждениями: с одной стороны, Вам действительно хотелось иметь в той или другой форме то или другое мое сочинение; с другой стороны, прослышав о моих вечных финансовых затруднениях, Вы приходили ко мне на помощь. Так заставляет меня думать слишком щедрая плата, которой Вы вознаграждали мой ничтожный труд. На этот раз я почему-то убежден, что Вы исключительно или почти исключительно руководились вторым побуждением. Вот почему, прочтя Ваше письмо, в котором между строчками я прочел Вашу деликатность и доброту, Ваше трогающее меня расположение ко мне, я вместе с тем почувствовал в глубине души непреодолимое нежелание приступить тотчас к работе и поспешил в моей ответной записке отдалить исполнение моего обещания. Мне очень бы не хотелось, чтобы в наших отношениях с Вами была та фальшь, та ложь, которая неминуемо проявилась бы, если бы, не внявши внутреннему голосу, не проникнувшись тем настроением, которого Вы требуете, я бы поспешил смастерить что-нибудь, послать это “что-нибудь” Вам и получить с Вас неподобающее вознаграждение. Не промелькнула ли бы и у Вас невольно мысль, что я слишком податлив на всякого рода музыкальную работу, результатом которой являются сторублевые бумажки? Не пришла ли бы Вам неожиданно в голову мысль, что, будь Вы бедны, я бы отказался от исполнения Вашей просьбы? Вообще в моих отношениях с Вами есть то щекотливое обстоятельство, что каждый раз, как мы с Вами переписываемся, на сцену являются деньги. Положим, артисту никогда не унизительно получать вознаграждение за свой труд, но ведь кроме труда в сочинение, подобное тому, какого Вы теперь желаете, я должен вложить известного рода настроение, т. е. то, что называется вдохновением, а это последнее не всегда же к моим услугам, и я поступил бы артистически бесчестно, если бы, ради улучшения обстоятельств и злоупотребив своей технической умелостью, выдал Вам фальшивый металл за настоящий. Тем не менее в презренном металле я действительно очень нуждаюсь. Долго было бы Вам рассказывать, как и почему человек, зарабатывающий средства, вполне достаточные для более чем безбедного существования, запутался в долгах до того, что они по временам совершенно отравляют его жизнь и парализуют рвение к работе. Именно теперь, когда нужно скоро уехать и перед отъездом обеспечить себе возможность возвращения, я попал в очень неприятное скопление денежных затруднений, из которого без посторонней помощи выйти не могу.
Эту помощь я теперь решился искать у Вас. Вы — единственный человек в мире, у которого мне не совестно просить денег. Во-первых, Вы очень добры и щедры; во-вторых, Вы богаты. Мне бы хотелось все мои долги соединить в руках одного великодушного кредитора и посредством его высвободиться из лап ростовщиков. Если бы Вы согласились дать мне заимообразно сумму, которая раз навсегда освободила бы меня от них, я бы был безгранично благодарен Вам за эту неоценимую услугу. Дело в том, что сумма моих долгов очень велика: она составляет что-то вроде трех тысяч рублей.
Мне бы очень было тяжело, если бы моя просьба показалась Вам неделикатною. Я решился на нее всего более оттого, что она раз навсегда исключила бы из наших сношений с Вами элемент денежный, весьма щекотливый, когда ему приходится всплывать так часто, как это до сих пор было. Мне кажется, что наши сношения с Вами сделаются теперь, во всяком случае, более искренними и простыми. Переписка, которая всякий раз влечет за собой, с одной стороны, уплату, а с другой — получение денег, не может быть безусловно искренна.
Я почему-то уверен, что, как бы Вы ни приняли это письмо, оно не может изменить Вашего мнения о моей честности. В случае, если б, паче чаяния, оно не понравилось Вам, прошу извинить меня. Я очень нервен и раздражен все эти дни, и весьма может статься, что завтра я буду раскаиваться в своем поступке.
П. Чайковский.
Монреаль
