Недавно в Монреале состоялась выставка художника Влада Смирнова «Между прошлым и будущим». Влад Смирнов, когда пишет свои полотна, постоянно обнаруживает себя во времени позднего средневековья или ренессанса. Свой интерес к этим эпохам сам он объясняет тем, что тогда происходили стремительные изменения в мире, который с удивительной быстротой наполнялся всевозможными знаниями, навыками, открытиями.«Помимо того, что это была эпоха больших конфликтов, это была эпоха быстрого накопления, излишеств. Богатая живопись, литература… Всего было слишком много. Очень много вещей, которые вызывают сейчас потрясение и изумление. Может, если верить в реинкарнацию, в прошлой жизни я жил в это время».
— А в этой жизни, где вы родились? И как стали художником?
— Я москвич, закончил Московский государственный университет культуры и искусства – так он сейчас называется. Учился на историка, закончил аспирантуру, защитил диссертацию по истории книги. Как художник я все время занимался живописью параллельно всему остальному. И забавно то, что продавать картины я стал довольно рано. Рано стали находиться желающие купить мои работы. Поэтому, когда я это увидел, подумал: «Почему бы мне не стать профессиональным художником?»
— А где вы учились живописи? Сами?
— Я учился в разных студиях. Но это все было по-нахватке. Дело в том, что моя первая жена была художницей. Я учился у нее. В армии я был художником. Там у меня был друг – потрясающий художник, который тоже меня учил. Я учился, где только мог. Впитывал все как губка.
— А почему вы выбрали историю своей профессией?
— Я историк по призванию, всегда это любил, у меня это получалось. Я не хотел быть учителем в школе, а хотел заниматься исследовательской работой, писал статьи в журналах.
— По какой теме вы специализировались?
— Я занимался историей изобретательства.
— Это, по-моему, находит отражение и в вашем творчестве.
— Вероятно, что так. В моей жизни есть 2 основные линии: история и живопись. И так получилось, что все совпало однажды.
— Вероятно, навсегда?
— Думаю, что так. Моя диссертация была посвящена изобретательству в России. Вы знаете, тогда давали тему, и не обязательно, чтобы она была именно такой, какую ты хотел. Тем не менее, это была интересная тема, но не совсем то, чем я сейчас занимаюсь.
— Давайте перейдем к вашему творчеству – к тому, чем вы сейчас занимаетесь.
— После переезда в Канаду я подумал, что эмиграция – это хороший шанс осуществить то, на что не хватило времени или возможностей в \»той\» жизни. Жизнь одна, и ее нужно использовать по своему призванию. Сначала, живя в Торонто, я пытался проявить себя как художник. Там я закончил Humber college по специальности Interior Decorating. Мне казалось, что я могу себя проявить и в этом, но потом понял, что это не то, чем бы я хотел заниматься. Тогда я начал делать работы с историческим уклоном, увидел, что людям это нравится. У меня появились первые клиенты и почитатели, и я решил «бить» в этом направлении.
— Ваши картины интересно рассматривать, искать и находить свои объяснения тому, как шел ход вашей мысли, разгадывать ваше послание…
— Историк – это рассказчик. И, видимо, моя натура историка выражается в том, что в картинах я пытаюсь рассказать какую-то историю, историю персонажа. Я, например, пишу серию картин о художниках и пытаюсь изобразить мое представление о герое картины и его представление об окружающем мире. Поскольку я всегда интересовался историей живописи, то накопились свои герои – художники, которые меня всегда привлекали. Это Брейгель, Босх. У меня всегда был уклон в сюрреализм. А он же в ХХ веке возник не на пустом месте. Дело в том, что у сюрреализма — свои предтечи в эпохах средневековья и ренессанса. Так Сальвадор Дали объявил предтечей сюрреализма Джузеппе Арчимбольда. Я его изобразил на одной из своих больших работ. У меня на картине изображены Арчимбольдо и Вертенус – персонаж, состоящий из овощей и фруктов. Это его знаменитая картина. Арчимбольдо написал портрет императора Рудольфа в виде бога плодородия Вертумна, или Вертумнуса. Император, увидев этот портрет, пришел в такой восторг, что даровал Арчимбольдо звание графа. А я изобразил как раз этот момент, когда Арчимбольдо представляет императору свою картину. Сделал это словно в 3D: император разглядывает этот самый портрет, а само божество появляется на картине в профиль. Именно этого художника, у которого было много последователей и подражателей, Дали объявил «предтечей» сюрреализма. На самом деле элементы сюрреализма были у Брейгеля, Босха… Они являются прародителями современных течений. Мне эти художники всегда были интересны своей неоднозначностью, своим сложным восприятием мира…
— Вы всегда создаете историю, которая могла бы быть в воображении художника или зрителя, вы всегда даете картину в действии. Она выходит как за пространственные рамки, так и за временные.
— Да, это так. Я это и ставлю своей задачей. Понятие времени ведь относительно: для одних 100 лет назад – недавно, для других — давно. Мы по-разному воспринимаем и время, и пространство. Все относительно.
— Влад, какие еще художники вас привлекают?
— Очень многие. Любимых много, но не факт, что мне интересно вступать с ними в такой глубокий диалог. Естественно, что художник, который подражает другому художнику или делает копию, вступает с ним в диалог. Но дело даже не в этом. Если я изображаю художника, я пытаюсь проникнуть в его мироощущение, его характер. Тогда и рождается диалог. Однажды произошел парадоксальный случай. Я задумал написать портрет Питера Брейгеля. То ли я неудачно искал его портрет, но никак не смог его найти. Я выдумывал его с нуля. Рассматривал его картины, пытался отыскать такой типаж, который повторяется среди его картин. Искал, искал. И стал писать. Когда закончил работу, то наткнулся на графическое изображение этого художника. И самое смешное, что оно было абсолютно такое, как я и написал.
— Как вы можете это объяснить? Сработало ваше чутье художника или историка?
— Наверное, и то, и другое. Интуиция подсказала, что он дожен быть таким. Таким он и оказался.
— Что возникает в тот момент, когда вы общаетесь с художником, жившим несколько сот лет назад, через живопись, краски, холст, через проникание в его произведения?
— Возникает ощущение невероятно близкого контакта. Ты его чувствуешь родным. В этом есть какая-то мистика, на самом деле. Такие работы не получаются наскоком. Я пишу подолгу. Одна работа занимает до полугода. Брейгеля я писал год. Я, конечно, в это время еще что-то пишу. Я отвлекаюсь. Но моя голова все время работает в этом направлении. Я думаю все время об этом образе.
— Вы говорите, что рано начали продавать картины. Где?
— В разных местах. В Измайлово на вернисаже, например. Но я не ставил себе цели продать картины. Я верил всегда в то, что у каждой картины находится свой покупатель. И так всегда и происходило. Я не бегал за покупателями, не старался продать картины во что бы то ни стало… рано или поздно откуда ни возьмись появлялся человек, которому нравилась именно эта картина. Он ее и забирал.
— А вам потом приходилось копировать свои собственные произведения?
— Иногда бывали вариации, все равно получается что-то другое. Бывало и так, что просто не мог расстаться картиной. Прирастал к своей работе и не мог от нее отказаться. Иногда даже доходило до конфликтов.
— И никто ни разу вам не сказал, а предъявите-ка диплом художественного института? Никто никогда не заподозрил, что вы учились сами?
— А я особенно никогда этого и не скрывал. По большому счету, людям не это интересно. Те, кто знает и ценит искусство, понимают, что образование – это весьма относительно. Я себя считаю очень образованным в живописи. Я знаю многое по технике живописи, из истории искусства.
— Кстати, о технике. Вы стараетесь воспроизвести технику того художника, о котором пишете свое полотно?
— Да, я стараюсь что-то повторить, но считаю, что у меня есть и свой собственный почерк.
— По-моему, в ваших работах есть некоторая доля юмора, иронии. Я не права?
— Мне не кажется, что в этих моих работах есть юмористический контекст. Я вижу их в драматическом ракурсе. Жизнь художника достаточно драматична.
— Вы это говорите, основываясь на собственном опыте?
— Да, были и свои драмы. Но я считаю себя счастливым человеком. И даже не потому, что я здесь нашел свою аудиторию, а публика ждала, что я это буду делать. Здесь я нашел сам себя. Мои две ипостаси, две моих натуры сошлись в одном. Над историческими картинами я работал еще в Москве, но те работы были не очень глубокие, не очень зрелые. У меня выросли крылья именно здесь.
— Этому есть какое-то объяснение?
— Понимаете, когда у меня появилось внутреннее ощущение, что я художник, что мне нужно именно этим заниматься, то стало как-то легче. Я перестал разбрасываться и метаться в попытках сделать что-то еще. Меня перестали отвлекать другие вещи и другие амбиции. Всего себя я посвятил только этому. Несмотря на трудности… Здесь в Канаде мы все какие-то беспризорные. Мы предоставлены сами себе и все начинаем с нуля.
— Как рождение заново…
— Мы как бы рождаемся заново. Здесь нет ни связей, ни контактов, даже языка толком нет. Нужно доказывать, что ты собой что-то представляешь, в первую очередь, самому себе. И мне было интересно доказать это самому себе, что труднее, чем сделать подобное на родине. Это дорогого стоит.
— В коллекциях каких стран имеются ваши картины?
— От Австралии до Европы, Израиля, Южной, Северной Америки… – широкая география. А первая моя картина оказалась в Африке.
— Над чем вы сейчас работаете?
— Сейчас я начинаю работать над портретом братьев Лимбургов. Это не совсем портрет. Мои работы – это не портреты. Портрет только часть моего рассказа. Все это вписано: и видение художника, и его изображение, и мои фантазии. Все это совмещается вместе. Братья Лимбурги – удивительные люди. Их было трое. Они жили в XV веке. Они создали уникальное произведение периода средневековья «Великолепный часослов герцога Беррийского». Они умерли очень рано, но успели еще будучи молодыми создать это произведение. Если помните, на черной обложке школьного учебника истории по Средним векам была одна репродукция, так вот ее написали Лимбурги. В своих исторических работах я пишу портреты художников, у которых не существует живописных прижизненных портретов.
— То есть не известно, как они выглядели на самом деле.
— Я создавал образы этих художников сам. Портретов Лимбургов вообще нет. Мне придется их написать самому. Буду думать о них, пока они не проявятся в моей голове, как на негативе.
— А иконописцы, которые писали русские иконы, могут представлять для вас интерес?
— Кто знает, может, я к этому приду. Изобразил же Тарковский в кино Андрея Рублева! Кто знает! Это интересная идея.
— Ваша выставка называлась «Между прошлым и будущим». А где же в ней будущее?
— «Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь». Хочу, чтобы люди думали о том, что нас связывает с прошлым. Наше будущее во многом зависит от нашего прошлого.
Монреаль
