Каждый сам выбирает реальность

Каждый сам выбирает реальность

— Я не раз убеждался, что в его безумии есть метод.
— Скорее, в его методе есть безумие, — пробормотал инспектор.
Артур Конан Дойл, Рейгетские сквайры

За зрителя не в ответе
Мечтать не возбраняется. Вообразишь, что бы вытворил еще в середине 70-х режиссер Алехандро Ходоровски (Alejandro Jodorowsky) с постановкой «Дюны» Фрэнка Херберта, — и дух захватит.Ходоровски не мелочился. На роль падишаха-императора сговорил Сальвадора Дали, во-первых, потребовавшего гонорар $100 000 в час, во-вторых, полной независимости по отношению к сценарию. Самые глубокие его прозрения на этот счет – замена трона унитазом (конечно, по эскизу самого художника, относившегося к предмету трепетно) и солидный метраж, посвященный освобождению монаршего организма от шлаков (вполне в духе Ходоровски). На фильм были приглашены, в том числе, Орсон Уэллс, звезда немого кино Глория Свенсон, Алан Делон, Мик Джаггер. Основное музыкальное сопровождение возложили на Пинк Флойд. Художники уже набросали более 3000 эскизов и склеили кучу макетов. Режиссер фонтанировал идеями. Позже он не раз замечал, что их использовали в «Звездных войнах» и в «Чужом», причем ни от Лукаса, ни от Скотта опровержений не последовало. Но выяснилось, что длиться экранизация будет, как минимум, часов 10; что подготовительный период уже обошелся финансирующей стороне в одну пятую часть бюджета. И, главное, – слишком много европейцев участвуют в американском проекте. Тут-то все и закончилось.

В 1984-м «Дюну» снял Дэвид Линч. Ходоровски картину искренне обругал – и перестал обижаться. Фрэнк Херберт, автор романа, был доволен. Но критики взглянули на фильм глазами тех, кто с книгой не знаком, и решили, что зритель в этой экранизации запутается. Словно подтверждая их мнение, в прокате «Дюна» провалилась. Однако, как оно случается, со временем получила статус «культовой» — публика то ли поумнела, то ли эпопею прочла. Одно можно сказать наверняка: заверши проект Ходоровски, не только зрителю – и критикам было б туго. Вот уж кто не заботится о том, поймут его или нет. И, смотрите-ка, процветает. Обосновавшись в одном из самых дорогих кварталов Парижа с целым стадом кошек (их 9, уловили связь с мистикой?), Ходоровски успевает в свои 82 года самовыражаться в кинематографе, в графической новелле, в литературе, в театре, в семинарах по буддизму и картам Таро. Женат, между прочим, на молоденькой. Всех своих сыновей — их было четверо, сейчас трое — вырастил сам (расставаясь с Ходоровски, женщины оставляли ему детей). Ездит по городам и весям.

Прошлой весной и к нам наведался. Выступал в Universitе de Foulosophie – есть в Монреале такое бредовое местечко, — и, несмотря на ущербный французский, вел за собой собравшихся мастерски, заставляя думать, хохотать, спорить. Нет, на старца этот убеленный сединами гуру, электризовавший зал своей энергией, не похож. По его словам, «с возрастом либо становишься слабее, теряя силу, либо обретаешь некоторую смелость — тебе нечего больше терять и нечем рисковать… Можешь говорить всё, что захочешь, делать, что захочешь. Перестаёшь торговать собой».

«Я просто играю в игры»
Посетил режиссер и Москву. Приобщился к корням. В начале XX века его деды и бабки эмигрировали из России: «… мою бабушку с материнской стороны во время погрома изнасиловал казак, она приехала в Чили беременная и родила дочь от этого казака — мою мать. По отцу я — Ходоровский, по матери — Пружанский, а фамилию казака, к сожалению, не знаю». Правда или байка? Если вас заинтересовал этот вопрос, прочтите роман Ходоровски «Дерево повешенного бога». Известно, что русского языка режиссер не знает и до сих пор сожалеет, что из бешеных споров отца с матерью не понимал ни слова. Карьеру мальчику избрали благополучную: он должен был выучиться на врача. Но в роду были циркачи. Может, они и передали Саше-Алехандро страсть к искусству. Когда в 1953-м Ходоровски уезжает в Париж, за плечами у него опубликованный сборник стихов, создание Teatro Mimico, первая пьеса. Едва сойдя с самолета, он глубокой ночью будит Андре Бретона телефонным звонком, требуя личной встречи. Глава сюрреалистов всея Земли был гневлив и раскричался: «Да кто вы такой, черт возьми?» — \»Меня зовут Ходоровски, мне 24 года, я приехал из Чили, чтобы воскресить сюрреализм\».

Трупа не гальванизируешь. Ходоровски ищет иные пути. Он мотается по миру с Марселем Марсо, изучает искусство пантомимы, сочиняет для Марсо сценки. Работает в парижском мюзик-холле. Врастает в среду. В 1957-м ставит свой первый фильм – короткометражную экранизацию рассказа Томаса Манна «Обмененные головы». (Жан Кокто дал о нем восторженный отзыв). Живет то в Мексике, то во Франции. Вместе с друзьями – испанским драматургом Фернандо Аррабалем и французским писателем Роландо Топором (оба переведены на русский) основывает в Париже языческий анархический театр «Паника», во славу козлоногого бога. Культурологи принимают эту затею всерьез и до сих пор исследуют как «одно из движений постсюрреализма». Ходоровски над ними смеется: «Это была шутка».

В 1967-м он выпускает полнометражный фильм «Fando y Lis» («Фандо и Лис»), по пьесе Аррабаля, и продолжает учиться — одновременно со съемками: киношного образования у Ходоровски не было (и нет). Он дышал в затылок оператору, пытался вместе с ним заглянуть в глазок кинокамеры, почувствовать, чем материал на пленке отличается от того, что он видит на площадке. Анализируя грубые художественные погрешности в этом фильме, критики ссылаются на то, что он малобюджетный. Но все-таки не в три песо. Режиссер не врет и вспоминает о своей элементарной неумелости, хотя сразу же и успокаивает: «…если вам доступно мастерство мима, вы точно знаете, как снимать фильм». Вообще, это поразительно: деньги на проект нашлись, и на фестиваль в Акапулько, собиравший голливудские и европейские работы, фильм выдвинули.

Сюжет картины – в канонах театра абсурда: сквозь в буквальном смысле слова разрушенный мир юный Фандо везет свою парализованную возлюбленную Лис в единственный уцелевший, легендарный город Тар, где прекрасные мечты становятся реальностью и он сможет излечить подругу. Эта канва, кажется, послужила режиссеру поводом, разбавив фрейдистские мотивы средневековой символикой, выплеснуть на экран все, что цивилизованный, воспитанный человек аккуратно хранит в подсознании. Фестивальная публика в этом смысле, очевидно, прошла консервативную школу, поскольку откровенность режиссера возмутила ее до крайности. Мало того, что на сеансе поднялся крик и в экран полетели стулья, — толпа выскочила из зала и поджидала режиссера, чтобы – без шуток! – его линчевать. Вывезли Ходоровски в багажнике машины. Не кивайте на отсталого мексиканского зрителя. Наследники древней культуры, итальянцы после премьеры «Сладкой жизни» готовы были разорвать Феллини (чилиец его боготворит).

Боюсь, диалога отца с сыном, написанного Ходоровски для «первой песни» фильма, мексиканцы не услышали. Вот он вкратце. Отец: «Я был бы великим пианистом» — Сын: «А если бы я отрубил тебе руку?» — «Я играл бы одной рукой» — «А если обе?» — «Я бы стал великим танцором» — «А если и ноги?» — «Из моей кожи сделали бы замечательный барабан» — «А если бы порвался барабан?» — «Я бы стал облаком, проливающим дождь, чтобы останавливать войны». Режиссер и сегодня говорит: «Мне очень понравилась эта пьеса Аррабаля, потому что там была детская чистота… среди садомозахистов… Я снимал внутренностями!» А фестиваль в Акапулько после этого скандала перестал существовать.

Храм человека на крови
Ходоровски снял всего несколько фильмов (вроде бы два сейчас в производстве). Его слава как признанного мастера андеграунда в кинематографе началась с картины «El Topo» («Крот», 1970), где режиссер сыграл главную роль. Дать этому фильму исчерпывающее жанровое определение сложно. Я бы сказала «притча», но второй план — не аллегория, а символ и миф (как и само название, намекающее на «подполье» — underground), и никто ничего зрителю не объясняет. Мужчина в строгом черном наряде (то ли священник, то ли раввин) ездит по пустынной Мексике на лошади с голеньким сыном за спиной и, заодно инициируя мальчика во взрослую жизнь, свершает добрые дела: жестоко и до невозможности кроваво убивает бандитов, под корень вырезавших мексиканское селенье; тем же манером расправляется с отдавшим этот приказ, помешанным на собственной власти полковником и его «верными псами»; освобождает женщину – а, коли нужно, и насилует ее. Убивает и съедает «учителей», присваивая себе таким образом их статус… Режиссер настаивает, что в его работах все символично и строго выверено. Для него самого – возможно. Но, как и в любом акте общения с искусством, вы выуживаете с экрана то, что вам близко или просто знакомо. Ветхий завет, дзен, христианство. Выбирай – не хочу. И нащупанный в «Фандо и Лис» способ показа проблемы. Приметы реальности (как вроде бы и положено в притче) на своих местах, но связи между ними искажены.

На публику фильм вышел благодаря владельцу нью-йоркского кинотеатра «Elgin», побывавшему на премьере в Museum of Modern Art. Поначалу «Крота» показывали на ночном сеансе в полупустом зале. Но через несколько месяцев на него уже было не попасть. Джон Леннон подвигнул своего продюсера Алена Кляйна купить права на картину и финансировать следующий проект режиссера – «The Holy Mountain» («Священная гора», 1973). Восхождение на гору как метафора духовного преображения присутствует и в иудаизме, и в синтоизме. Интернациональна. Но прежде всего Ходоровски опирался на переосмысленную поэму Св. Хуана де ля Крус «Восхождение на гору Кармель» и французские мистические тексты. Тем неожиданнее прозвучит, что это кинокомедия. Ее киноведческие толкования смешат едва ли не больше, чем сама картина. Опять — уж слишком все всерьез. Хотя в 70-е и сам режиссер под ними бы подписался («если бы я не сделал этот фильм, я бы сейчас работал психиатром», «я был не в своем уме, но не сомневался, что обязан сделать нечто священное»).

Центральный конфликт «Горы» — столкновение реальности, где ты при желании в себе волен, с несвободой сконструированных человечеством мифов, в которые режиссер включает и религии. Вот невесть откуда возникает Иисус. Точно он. Только с детьми взаимоотношения странноватые, и вместо речи у него – рык (первая членораздельная реплика в картине звучит на 45-й минуте). Дальше галопом по Священному писанию. Потом — и по заповедям буддизма. А еще даже не сатира – карикатура на империализм и общество потребления. Заодно и алхимию привлекли. Не вижу почвы для обвинений в святотатстве. Критика ханжества и однобокого догматизма – это да. Аллюзии в «Горе» ухватываются мгновенно, и словесные, и визуальные, общая идея прозрачна и предсказуема. Сегодня Ходоровски называет этот фильм «слегка наивным». Я б сказала, что он для умных, образованных двадцатилеток. Пусть окунутся в плюрализм.

В 1989-м появляется мистический триллер «Santa Sangre» («Святая кровь»). Длинная, интересная история, подарившая кинематографу несколько цитат. Вы когда-нибудь видели похороны слона? Шикарный гроб, который не втиснешь в катафалк, крепят на чем-то вроде экскаватора. Оркестр и цирковая труппа – в черном. На лицах – печаль. Траурная процессия скорбно движется к городской свалке, куда и сбрасывают последнее слоновье пристанище (вы укажете место получше?). Но финальные кадры эпизода меняют его пафос: какая-то жуткая толпа, в равной мере похожая и на заключенных, и на сумасшедших, набрасывается на гроб и отрывает от животного окровавленные куски.

Кстати, о крови. В фильмах Ходоровского эти тысячи галлонов — не кетчуп. В «Фандо и Лис» персонажи глотают настоящую кровь актрисы («еще не было СПИДа»). В «Священной горе» разливают сливки с овощным красителем. Больной слон истекает подкрашенным медом. В «Кроте» были раздавлены сотни арбузов. Но Ходоровски не любит придерживаться канонов: «Я запущу в раны зеленую кровь, синюю, фиолетовую. Раны будут кровоточить мыльными пузырями, бабочками, хрустальными шарами, коровьими языками, гамбургерами». Из дыр в груди расстрелянных («Гора») вылетают птички… Правда, для сцены шествия с распятыми ягнятами освежеванные тушки позаимствовали из ресторана. Потом вернули. А что им сделается?

Кредо
Журналисты сообразили, что есть темы, которые «заводят» Ходоровски в секунду. Например, мировые религии. Или вопрос об ответственности художника за то влияние, что оказывает на людей его творчество: «Когда был опубликован «Вертер» («Страдания молодого Вертера» Гете), две тысячи людей покончили с собой. Четыре евангелиста написали «Новый Завет», и в результате погибли миллионы… Сколько людей рассталось с жизнью из-за учения Будды? Я не более опасен, чем Будда, Иисус Христос или Гете, потому что опасно все». И еще пара цитат, им комментарий не нужен. «Как образовалась сеть террористов, так должна возникнуть и сеть поэтов. Дух поэзии – единственное, что сможет спасти сейчас мир». А вот итог: «Главное – быть живым, здесь и сейчас. Это самая большая тайна».

Встретимся через неделю.

Александра Канашенко
Монреаль