Я не спросил у Людмилы, сколько ей лет. Думаю, мы ровесники, я 66-го. Людмила родилась в Жданове — это название Мариуполь носил с 1948-го по 1989 год. У неё, наверное, такие же проблемы, как и у меня, когда нужно указать место рождения. В свидетельстве о рождении у неё написано «Жданов». А у меня — «Фрунзе». Мы жертвы безуспешных попыток увековечить соратников dedushki Ленина.
Я давно хотел поговорить с кем-нибудь из Мариуполя, но это оказалось не так легко. Мы все знаем, что стало с Мариуполем. Приведу факт из Википедии — во время ВОВ, Мариуполь был в оккупации с 8 октября 1941 по 10 сентября 1943 года. Это 23 месяца. За 23 месяца гитлеровцы расстреляли в городе около 10 тысяч человек, было угнано в Германию около 50 тысяч юношей и девушек. В концлагере от голода и болезней погибло около 36 тысяч советских военнопленных. Ну, и более современный факт: за март и апрель 2022 года путинцы убили в Мариуполе 20 с лишним тысяч, и 250 тысяч покинули город. То есть Путин гораздо эффективнее Гитлера.
У меня было чувство, что ни один оказавшийся в Монреале мариуполец не станет рваться говорить с каким-никаким, а гражданином России. С Людмилой я связался через цепочку из двух знакомых, и только после инспекции моих предыдущих публикаций об уехавших в Канаду от войны украинцев она согласилась встретиться.
Зная, что стало с Мариуполем, я ожидал увидеть запуганную женщину с больными от страха глазами, которая пригоршнями глотает снотворное, чтобы не вскакивать по ночам от кошмаров. Но встретил я совсем другую женщину.
Людмила родилась в Жданове и прожила там всю жизнь, за исключением пяти лет института и разных поездок. В семье было трое детей — Людмила, её сестра и брат. Октябрятско-пионерское детство, комсомольская юность. Барышня активная, Людмила была комсоргом, занималась спортом, была у неё куча друзей… Несмотря на перегруженность тяжёлой промышленностью, Мариуполь имел все признаки южного, приморского города. Парки с буйной растительностью, порт, пляжи… Обилие рыбы! Людмила рутинно высыпала на меня пригоршню названий, среди которых были совершенно мне неведомые: бычок, сула, пеленгас, тюлька, таранка… Народ питался рыбой весну, лето и осень. Всё это было здорово и, за исключением рыбного ассортимента, близко и понятно. Слушая рассказ новой знакомой, я буквально видел её жизнь — так же, как видел когда-то свою. Промышленный город, полно молодёжи, металлургические заводы… У нас в городе это был Электроцинк. В Мариуполе атмосферу «улучшал» Коксохим на пару с Азовсталью. Приехав учиться в универ в Горьком и оказавшись на картошке в каком-то колхозе, Людмила чуть не падала в обморок от избытка свежего воздуха. А приезжая на побывки домой, радостно окуналась в родимую коксохимическую атмосферу. Это важная деталь портрета: Людмила — чрезвычайно позитивный человек и не приемлет скорби ни по какому поводу. Её стезя — действие, созидание и полнота жизни.
Закончив университет по специальности иммунолог-метробиолог, Людмила вернулась домой и немедленно вышла замуж. Работы по специальности не нашлось, так что она пошла в школу учителем и отпахала на этой тяжкой ниве 10 лет. Затем устроилась преподом в колледж и в работает в нем по сей день, даже здесь, в Монреале — она дистанционно преподаёт. Как тебе такое, Илон Маск? Но вернёмся назад и проследим за этой жизнью по порядку.
Мариуполь всегда был русскоязычным городом. И остался им после отделения Украины. Были, конечно, говорящие на мове, а вокруг, в области, были сёла, где только на мове и разговаривали. Всё это мало кого волновало до 2014-го, когда жизнь стала меняться. До 2014 года, при Януковиче, всё было тихо, гладко и спокойно, говорит Людмила. Была уверенность в завтрашнем дне. Как в СССР при Брежневе. Но так же, как при Брежневе, поменялось всё довольно резко. Во время самого Майдана, осенью 2014-го, в Мариуполе стояла тишина. А в 2015-м началось. 25 января обстреляли градами рынок, поубивали массу народу. Был уничтожен посёлок Широкино. Кто это сделал — Людмила не знает. Говорит, что Украина и ДНР валят друг на друга. Ближе к весне в город ворвались украинские танки, была перестрелка между украинскими войсками и местной милицией, хотя Людмила не смогла поручиться за точные сведения о том, кто именно был в этот момент в здании местной милиции. Она, как и большинство людей нашего возраста, не особо хотела вникать во всё в это. В этом наша беда — мы не привыкли с детства интересоваться делами государства. Стрельба продолжалась. В Сартане обстреляли похоронную процессию — опять же, кто это сделал, было непонятно. В городе квартировался приснопамятный «Азов». По словам Людмилы, «Азов» нехорошо себя вёл в 2014-2015 годах. Бойцы шарахались по городу в полном вооружении, отжимали бизнесы, машины. К 2016-му их приструнили, но война по факту продолжалась, так что азовцы порой вылетали из своих казарм, мчались с грохотом за город, а за городом были окопы. Там происходили навязшие у всех на зубах «восемь лет». А в остальном жизнь продолжалась. Людмила говорит, что спрашивала раз подругу, прожившую в Израиле пять лет, как та выдерживала все бомбёжки и теракты. И подруга ответила, что ко всему привыкаешь. За восемь лет Людмила полностью осознала глубинный смысл этой фразы. Тем не менее, после 2014 года детей своих, сына и дочь, Людмила настраивала на эмиграцию. И настроила-таки: дочь в Швеции, сын здесь, в Монреале. Сама она при этом ехать никуда не собиралась. Привыкла.
Город тем временем ветшал. Азовсталь по-прежнему действовал, но число рабочих сократилось чуть ли не в два раза. Документацию в колледже перевели на украинский язык. Это Людмила не считает достойным обсуждения. Как, например, факт, что в Швеции документация на шведском.
В общем ритме жизни чувствовался некий упадок, но опять же, Людмила просто не тот человек, чтобы устраивать трагедии даже из весомых проблем. Жили себе — и жили. Раньше, бывало, ездили в Новоазовск, за 30 км, к своякам пару раз в месяц, теперь, после 2014-го, это стало гораздо сложнее — кругом посты. О войне говорили постоянно. Так она и шла себе — вялотекущая, с далёкой, но слышной стрельбой. То затухая, то разгораясь.
И вот наступило 24 февраля 2022 года. В пять утра загорелся дом неподалёку. Людмила с мужем жили в своём доме в частном секторе. Дом, что загорелся, было видно из окна. Горел он, как свечка, и сгорел быстро. По описанию Людмилы выходит, что очень много стреляли по ним именно зажигательными снарядами, с термитом. Спросил её:
— Куда стреляли? По заводам? По войсковым частям?
— Нет, по жилым кварталам.
Всё это на тот момент шло из ДНР. Российские части ещё не подтянулись. Людмила считает, что бывшие мариупольцы, сбежавшие в ДНР после 2014-го года, хорошенько приложили к этому руку.
Обстрелы практически не прекращались. Идти куда-то было чрезвычайно рискованно, даже в периоды затишья — не знаешь, когда начнётся новый обстрел. Первые дни боялись даже выходить во двор. Сидели сначала в подвале. Потом в дом к соседям попала мина, дом сгорел, соседи — все четверо — так и остались в подвале, вытащить их не смогли. После этого решили во время бомбёжек сидеть в комнате, где перегородили шкафами все окна. И снова — привыкли, говорит Людмила. Стали выходить во двор — еду-то готовить надо! Муж копал аварийный выход из подвала на случай, если всё-таки придётся там отсиживаться, а дом подорвут. Они были большими любителями шашлыков, поэтому хранили поленницу дров — это оказалось избавлением. Им же послужил полный подвал закаток и два холодильника, предусмотрительно содержащихся полными. Голод Людмиле с мужем не грозил. 10 марта, в четверг, был очередной плотный обстрел, Людмила с мужем сидели в спальне, где окна были перегорожены шкафами изнутри и забиты досками снаружи. Их собака-овчарка лежала под ногами, кота Людмила держала на коленях. Мина прилетела в соседский гараж, пробила крышу и взорвалась под фундаментом. Гараж примыкал к их дому. Так что в доме у Людмилы снесло стену с окном. Не в той комнате, где они сидели. Тем не менее, шкафы развалились, полки обрушились, дверь вырвало, кот на руках взбесился… Когда отзвенело в ушах, вышли на веранду — полверанды как не бывало.
Людмила стала бояться четвергов. И даже теперь они надеялись, что всё это скоро кончится, и можно будет продолжать жить. Но оно и не думало кончаться. Кругом продолжали гореть дома — муж бегал помогать тушить. Всё это было особенно страшно по ночам, когда в округе загоралось одновременно по два, по три дома. Днем по улице шли люди, нагруженные домашним скарбом. Говорили, что идут к церкви в посёлке Ляпино, там, дескать, есть возможность уйти на российскую сторону. Уйти в Украину уже было невозможно. Недалеко от дома Людмилы, меньше ста метров, стояла пятиэтажка. Жители её прятались в подвале. Они ходили по соседним домам и просили еду и воду — далеко не у всех был полный подвал закаток и два холодильника. И Людмила, и остальные живущие рядом, без разговоров делились. Людмила раз пошла и заглянула в тот подвал. Он был разгорожен простынями, и за простынями жили прямо семьями. Там же, в подвале, справляли нужду. Жили в убежище не только владельцы квартир пятиэтажки. В подвал этот сходились люди с матрасами из окрестных полностью уничтоженных домов. Вообще, говорит Людмила, люди помогали друг другу, чем могли. Владельцы коммерческих скважин давали воду бесплатно. Люди, у которых были солнечные панели, разрешали всякому заряжать гаджеты. Как-то раз мимо ехал мужик на «жигулях» и вёз блок мороженой рыбы на багажнике на крыше. Сделал крутой поворот, объезжая воронку — рыба упала. Он увидел, что всё это наблюдают люди — и пригласил всех забирать рыбу. Забрали, ели сами, кормили домашних животных.
Привыкшая Людмила даже в обстрелы выходила и готовила еду во дворе. Кругом свистели не то пули, не то осколки, но она устала бояться. Только молилась — лишь бы убило сразу, чтобы не мучиться. Чувство опасности притупилось. По улице перед домом продолжали идти жители ближайших к Азовстали кварталов, разрушенных полностью. Шли с какими-то тележками, колясками, унося остатки пожитков, вели детей. Шли они всё к той же церкви, чтобы выйти через Ляпино на Новоазовск. Из разговора с Людмилой я понял, что исход происходил по категориям: первыми уходили люди, потерявшие крышу над головой. Те, кто имел хоть какой-то кров, медлили. Но даже им после месяца непрерывного инферно стало ясно: весны не будет. В дом подруги угодил снаряд, осколок распорол мужу живот. С кишками наружу этот человек прожил неделю, потом родня в отчаянье остановила БТР, его на БТРе отвезли в больницу, но спасти не смогли. Отец ученика дождался затишья, пошёл с вёдрами набрать воды, был найден с пулей в голове. Погибла семья друга мужа. Что-то большое прилетело к ним в дом и развалило его на мелкие части. Жена смогла выбраться и смогла откопать и похоронить сына. А мужа и мать — уже не смогла. К соседям привезли из разбомбленного дома неходячую пару родственников. Муж Людмилы топил снег и носил им воду — тех приходилось мыть.
Ситуация становилась всё очевиднее. Неподалёку от Людмилы жил один из её бывших учеников — ныне глава семьи с двумя детьми. Вообще круг знакомств у Людмилы был обширнейший, наверное, как и у любого педагога со стажем. Бывший ученик сходил в разведку до церкви. Там были военные из ДНР. Ученика скрутили было, раздели для проверки на наколки, и неизвестно, чем бы всё кончилось, не вмешайся какая-то женщина, которая знала и ученика, и почему-то одного из этих военных. Женщина поручилась, что ученик не азовец. Его отпустили, он пришёл домой, посадил семью на машину и дунул к церкви — там его уже знали и сразу пропустили. Обстановка создавала плодородную почву для слухов. Прошёл слух, что вечером начнётся ковровая бомбардировка или атака кадыровцев, или ещё что-то крайне неприятное. Ближайшие соседи Людмилы покидали дома. Сама Людмила готова была бежать пешком, но муж всё никак не мог бросить дом. Победила Людмила с тезисом, что шалаш просторнее гроба.
В спешке собирали груз в машину. Тем временем, на их улицу въехали и встали БТРы. Отважные юноши из числа соседей подошли к БТРам поинтересоваться: будет ли замес. С БТРов ответили, что сами не знают. Муж запихивал в машину собаку. Людмила метнулась искать кота — того нигде не было. Обежали весь участок, обыскали дом — не нашли. Насыпали полную кормушку еды, налили воды и открыли окно. После чего сели в машину и поехали к церкви. Кота Людмила помнит. Ехали, виляя по боковым улочкам, то и дело попадались танки и БТРы, кругом на полусогнутых бегали группы солдат с оружием наперевес. Людмила с мужем были напуганы, ожидали агрессии и пытались удаляться от людей и техники. 15-минутный — в нормальных условиях — маршрут растянулся почти на час. У церкви их машину встретил солдат, говоривший с кавказским акцентом.
— Кто такие?
— Мариупольцы.
— Куда едете?
— Туда, где не стреляют.
— Возраст?
— 56, 57.
— Счастливого пути.
Нацеливались они в Новоазовск, к своякам, но застряли у Саханки — это полдороги. Здесь начиналась 15-километровая очередь на фильтрацию. Людмила позвонила своякам, они приехали и забрали её. Муж остался в машине, укутанный в одеяла, — ждать продвижения очереди. Очередь шла неделю. Фильтровали главным образом машины — пешеходные группы проходили быстрее. Помимо прочего искали пресловутые наколки. Людмила со свояками возила мужу в очередь еду. Вокруг очереди и пропускного пункта крутилось довольно много волонтёров – естественно, российских. Они привозили воду, хлеб, другую еду. Помогали отстоявшим очередь добраться до спальных мест — в школах, библиотеках и тому подобных местах. Людмила с мужем пробыли пару дней у свояков и двинулись в Ростов.
Трюдо уже открыл программу, и сын записал их на интервью на первые числа апреля. Три дня простояли на границе с ДНР, спали прямо в машине: ВАЗ 2110, с собакой и кучей тряпья. Людмила говорит, что рядом с ними были такие же «жигули», в которых спало по пять человек. По прибытии в Ростов нашли гостиницу, куда пускали с собакой. Девушки, работницы отеля, помогали от души, с охотой и вниманием. В гостинице отмылись, отоспались, прошли интервью в Канадском визовом центре — и уехали в Москву. Оттуда — в Эстонию, потом — в Швецию к дочери. Впрочем, жили они в Швеции не у дочери, у той всего лишь небольшая квартира. Какой-то швед выделил им целый этаж в своём доме, и на собаку согласился. Там прожили 4 месяца, пока ждали визу. И вот, 5 августа Людмила с мужем прибыли в Монреаль. Собаку пришлось оставить дочери. Их сын сделал всё, чтобы облегчить родителям жизнь. Нашёл квартиру, записал их на курсы французского, заполнил все необходимые эмиграционные бумаги. Это ещё один штрих к портрету: Людмила с мужем — очень качественные родители.
Когда Людмила закончила своё повествование о военном повороте жизни, я стал задавать вопросы. Мне мало что известно о природе Л/ДНРского конфликта. Людмила поделилась теми сведениями, какими обладала, как житель региона. Для начала скажу: Людмила — русская. Муж её — украинец. Насчёт мужа не знаю, не спрашивал, а сама Людмила Россию любит. Не Путина, не весь его кремлёвский серпентарий, а Россию. У неё там родня, она там каждое лето проводила в детстве у бабушки с дедушкой. Любит! И считает всё происходящее ныне — дипломатическим просчётом. Любит она и Украину — любит как Родину, именно с большой буквы. А про Л/ДНРовские дела Людмила говорит, что два этих региона были вроде недовольны тем фактом, что они платят налоги и производят массу всего полезного, а потом центральное руководство всё это якобы распределяет на всю остальную Украину. Им же достаётся не тот процент, которого они хотели бы. Людмила сказала, что Л/ДНР не хотели быть частью России, они хотели быть сами по себе. На моё замечание о том, что восьмилетнее пребывание «самими по себе» не сделало Л/ДНР местом, куда валом валит народ с мыслью жить в этом раю, Людмила только пожала плечами. С моим предположением, что под российским руководством всё там станет ещё хуже, она согласилась.
Также Людмила пролила свет на две истории, пришедшие ко мне от знакомого. У того сестра жила в Мариуполе, и была одной из тех, кто укрывался в Азовстали. Истории, рассказанные ею, были о том, что бойцы «Азова» использовали гражданских как живой щит, чтобы их поменьше бомбили, и насильно загоняли окрестных жителей на территорию завода. И о том, что бежать можно было и в Украину, но только за это на украинском блокпосту надо было заплатить 500-800 долларов.
Я историям поверил — ясно было, что это война и что «розовых и пушистых» там нет. Украинцы — тоже люди и тоже звереют, если с ними по-зверски. Людмила, однако же, пояснила как человек, живший в двух километрах от Азовстали, что бомбоубежищ в Мариуполе не было. Во всяком случае, в их районе. А на территории Азовстали была масса защищённых мест. Кроме того, там давали воду и еду. И обеспечивали базовую медпомощь. Поэтому народ из окрестных домов сползался туда безо всякого принуждения. Там было гораздо безопаснее, чем на улице Седова в Орджоникидзевском районе, где остался полуразваленный Людмилин дом.
А с отъездом в Украину всё тоже было не совсем так, как мне рассказали. В Украину можно было уехать долларов за 100-200. И это была не взятка на блокпосту, а плата человеку, который сажал тебя в машину и вывозил из Мариуполя через все блокпосты до ближайшего населённого пункта на украинской территории. Людмила отметила, что даже такие деньги были далеко не у всех, не говоря уже о 500-800 долларов.
Мы с Людмилой сидели на скамье в парке МакКензи Кинг, что в районе Cote-de-Neiges, вокруг бродили тинэйджеры, мамаши с детьми, дамы с собачками и влюблённые парочки. И она рассказывала мне вот это всё. Никакой трещины в психике у Людмилы я не заметил. Она — не жертва. Она искренне считает, что ей повезло, что могло бы быть хуже. В их мариупольском доме сейчас живут друзья, чей дом был сожжён дотла. На фейсбуке Людмила участвует в группе «Разыскиваем пропавших мариупольцев». Я посмотрел — пропавших много. Все с фотками, со сведениями о пропаже, последними данными… Кто-то вышел из дома, в этот момент стали бомбить — и больше его никто не видел. Кого-то видели в последний раз на балконе второго этажа по такому-то адресу, а сейчас там руины. А люди тем временем возвращаются в Мариуполь. По словам Людмилы, там сейчас чуть ли не 40% былого населения. А совсем недавно было 20%. Это при том, что 90% жилого фонда повреждено или разрушено. Люди возвращаются в руины.
На вопрос, когда они смогут вернуться, Людмила ответила, что точно не завтра. Но, может быть, через 3-5 лет… Гвозди бы делать из этих людей! Мне всегда было непонятно, почему японцы не питают лютой ненависти к Штатам. А они не питают. То есть, даже «в народе» нет такого движения. Я-то сам не ангел, опускаюсь иногда до выражения ненависти в адрес каких-то персонажей. А это вредно. Вот у Людмилы ненависти ни к кому нет. Это еще один штрих к портрету.
В таких случаях бывает очень полезно для ясности поговорить с обоими супругами. Я попытался было закинуть удочку о разговоре с мужем, но выяснилось, что, к сожалению, муж Людмилы никакой тяги к общению такого рода не испытывает. А насильно мил не будешь, правда, Владимир Владимирович?
Ахшар Кулаев
Монреаль
(Людмила — настоящее имя, фото – настоящее)
