Молчи, грусть, молчи!

Моду prеt-а-porter я бы изобразила девицей, с прелестной головой на длинной шее, только почему-то постоянно свернутой за спину. Психолого-педагогический прием? С людьми постарше расчет делается на вечную человеческую ностальгию по «золотым» временам, которые случайным образом совпали с юностью и молодостью.С теми, кто в этом году еще юн, — на интерес к истории. Только нынче заглянули уж очень далеко. «Эпоха джаза» — а ровно на нее в выборе фасончика и предлагают ориентироваться – уж лет 80 как прошла. «Ревущие двадцатые» — иное название для этого времени и стиля – по естественным законам нашего бытия исключают из потребительской массы ее ностальгирующую часть.

Яркая эпоха. «Большое яблоко» рывком набирает обороты, формируя свое понятие о городской среде. Количество автомобилей за это время увеличилось в несколько раз, и в конце 20-х в Нью-Йорке их больше, чем во всей Европе. И автострады понастроили. Манхэттен оброс небоскребами. Едва ли не на каждой улочке пооткрывались галереи и артистические кафе. Люди искусства принялись обживать новое пространство – в Париж не наездишься. Посвященная этой эпохе страница литературной энциклопедии плотно забита именами. Как и музыкальный словарь. И в соответствии с «сухим законом» даже язвенники и признанные трезвенники пьют как лошади.

Но живой символ эпохи родился не в Нью-Йорке. Мэри Пикфорд уже возвели в ранг «национального достояния», когда на экране появилась Клара Боу (Clara Bow). Ей было 14 лет, и, чтобы пройти «смотрины» для мелодрамы о китобоях «По морю на кораблях», она соврала, что ей 16. Крупная, толстенькая девочка-подросток, Боу возникла перед зрителем в потасовке, с безумной энергией осыпая противников-мальчишек полновесными ударами. К двадцати годам она похудела, но темперамента у нее не убавилось. В это время Голливуд посетила известная американская писательница Элинор Глин (Elinor Glyn). Ее эротические романы шокировали читателя, однако, издавая в год по одной скандальной книжке, она обеспечивала больного мужа и детей. Причем, прославилась не только литературным творчеством, но и собственными, отраженными в ее произведениях любовными связями. Неудивительно. В паре фильмов она сыграла самое себя. Ей там за 60, а интересна – влюбиться можно.

Глин ввела в оборот выражение «to have It» («иметь Это»). В переводе на современный язык — «быть сексапильным». И очень настаивала на том, что «животный магнетизм» – качество, обусловленное не внешностью, а образом мысли. Встретившись с Кларой Боу, Глин без колебаний провозгласила ее «It-girl». В 1927-м вышел фильм «It». Теперь Боу — звезда. И, пожалуй, не было в Штатах мужчины, который не мечтал бы испробовать на себе этот ее «магнетизм».

Сюжет «It» — та же «Золушка». Только награду свыше героиня получает прежде всего за интерес, питаемый к ней мужчинами. Добродетель тоже, впрочем, присутствует (прилежание не обсуждается). Сюжет строится на том, что простая продавщица, познакомившись и даже, благодаря своим неотразимым женским чарам, заведя роман с отпрыском хозяина, по которому весь женский персонал универмага сохнет, дабы выручить подругу, выдает ее ребенка за своего. Старый как мир комедийный прием qui pro quo (один вместо другого). В конце все выясняется, и Золушка превращается в принцессу от универмага. Меня не покидает мысль, что предвоенный советский фильм «Моя любовь» с Лидией Смирновой отчасти был содран с «It». Правда, в советском варианте и речи нет о сексапильности. Но сюжет – едва ли не один-в-один.

Секс – изобретение давнее. И за океаном Грета Гарбо и Пола Негри одним движением обнаженного плеча, да что там – одним взглядом вызывали страстное желание. Женщина – загадка, икона, идол. Длинные, драпирующиеся платья; затеняющие взор поля умопомрачительных шляп возбуждали фантазию. Целовать эти произведения искусства (что на экране иногда случалось) – значило приобщаться к высокому.

Умирающей (а потому уже и с душком) Европе молодое государство противопоставило молодую же, здоровую чувственность. С рядом серьезных ограничений. Секс на экране в Голливуде 1927-го – это нечто, что можно видеть и слышать, о чем можно грезить душными калифорнийскими ночами, а вот пускать в дело возбраняется. До кодекса Хейза еще несколько лет, так что подобное отношение к предмету можно счесть для американской киноиндустрии естественным, продиктованным своими правилами морали. Вот только идеализировать их не надо. Все по Пушкину: свет «не карает заблуждений, но тайны требует для них».

Настоящая «jazz baby», в платьице на бретельках, отделанном бахромой, и в вышитой стеклярусом бандане (кстати, именно это и предлагается нынешним летом носить), Клара Боу не знала удержу. После нескольких шумных скандалов, затеянных ею на голливудских вечеринках, актрису перестали приглашать в гости. Занятно, что она догадывалась почему и, по воспоминаниям ее современников, не обижалась. В символы пробилась, а вот в стиль времяпрепровождения не вписывалась. Хотя представление о шике у обитателей Голливуда было простеньким. Да откуда другому-то взяться? У руля индустрии по-прежнему находились бывшие продавцы «хот-догов» и владельцы мастерских по ремонту мелкой бытовой техники. Совместить купание в бассейне и распитие в нем же шампанского (не вылезши из фрака), с танцами, когда на шелк и бархат бальных платьев и точеные женские спины падают блики подсвеченной цветными фонариками воды. Красота.

Актрис с ярко выраженным комическим дарованием в американском кино той поры не было. Гении такого рода, как наша Фаина Раневская, — вообще rara avis. В картинах Клары Боу зритель смеялся, скорее, не тому, что она сумела сделать, а вместе с ней, радуясь полноте жизни, которая в ней кипела. Как ни странно, образы Боу поначалу грешат некоей инфантильностью: босоножки с носочками, карикатурная шляпка, не жесты, а ужимки. Но довольно скоро у актрисы прорывается свобода самовыражения. Вот ее героиня приходит к возлюбленному, который, дуясь на нее, притворяется, что упорно работает – перебирает бумаги. Девица вначале садится на письменный стол, а потом стремительным рывком ложится на ворох каких-то документов, так что ее мордашка оказывается в непосредственной близости от губ молодого человека. Вот она рассеянно водит пальчиком по губам, вспоминая поцелуй. Теребит подаренную ей игрушечную собачку. Подойдя к партнеру, вдруг касается лбом его груди. Легче птахи вспархивает к нему на колени, чтобы через секунду, покинув это удобное место, в позе «памятника с бульвара» произнести гневный монолог. То, что делала на экране Боу, — ее оригинальные находки. Молодая актриса обдумывала характер и старалась подбирать к нему точные краски.

В том, что касается секса, ее героини постепенно смелели, позволяя себе полноценные объятья и поцелуи, не считая обычных тактильных контактов, более того – почти осуществленные «занятия любовью», от которых отвлекались на острый сюжетный поворот. Названия ее картин говорят сами за себя: «Заполучи его», «Дикая вечеринка», «Опасный поворот», «Без предела».
Она рассталась с кинематографом через 6 лет вследствие скандала, оказавшегося и для нее оглушительным. Связан он был вроде бы с финансами. Личный секретарь актрисы, дама с характером, обвинялась в злоупотреблениях, но подала встречный иск. Для нас важно, что в ходе разбирательства она вывалила на публику такой ком пикантных подробностей из интимной жизни Боу, что студии закрыли перед актрисой двери. Контракты содержали пункт об обязательности принятых в индустрии норм поведения.

«Эпоха джаза» в кино – это по преимуществу женщины. Ни к чему их сейчас перебирать, тем более что позже все равно кого-то упомяну в связи с развитием жанров. Однако об одной из них, практически противоположной Боу по стилю, не сказать нельзя. Мэри Пикфорд, «малютку Мэри», до определенного момента обожали все. Или почти все. После того, как она осмелилась выйти за Дугласа Фэрбенкса (1920), для чего им обоим пришлось развестись, пуритански настроенные многодетные мамаши и старые девы, учительницы воскресных школ, от нее отвернулись. Однако ненадолго – «Пикфорд такая душечка»!

Пикфорд снималась в мелодрамах. В кино этот жанр мало отличается от театрального. Те же темы — борьба добра и зла, любви и ненависти, нарушение и восстановление справедливости. Социальная проблематика переведена в этику: не то плохо, что есть богатые и бедные и власть принадлежит людям с деньгами, а то, что богатые не всегда хорошо поступают. Отсюда и сюжеты: разлученные, чаще бедные влюбленные; мачеха и падчерица; удары судьбы и проч. Пикфорд отвели на этом празднике жизни экологическую нишу «сиротки» или бедняжки в каком-нибудь ином смысле.

Рождественскую открытку «с детками» видали? Вот это и есть Пикфорд. При действительно небольшом, но все-таки не карликовом росте (1м 54 см) актриса и в 30 лет двенадцатилеток играла — не без помощи любимого искусства. Партнеры, стоящие на отрезанных камерой скамеечках или носящие скрытые подолом «котурны»; городские интерьеры с потолками церковной высоты, а в них мебель, сработанная словно по заказу великана; фермерские домишки, архитектор которых в пропорциях, кажется, замахивался на дворец, — все это создавало иллюзию, что в кадре ребенок (см., например, «Бедная маленькая богатая девочка» — «Poor Little Rich Girl»). Но на подобные затраты, в любом случае с лихвой окупавшиеся, приходилось идти не часто. Амплуа актрисы – это, скорее, подросток женского пола. Всего лишь в нескольких фильмах (снялась она в 250) маленькой героине Пикфорд позволили вырасти и воссоединиться с возлюбленным. Но и в них о страсти не распространялись. Как в сказке: поженились — о чем тут еще говорить?

Если первый же приключенческий фильм ее супруга был принят на «ура», к попыткам самой Пикфорд скинуть опостылевшую ей маску травести публика относилась подозрительно. И актриса, чертыхаясь (читай ее мемуары), в очередной раз входила в привычный образ. Она заплетала в косы или живописно взлохмачивала свои густые, золотистые кудри. Одевалась в рванину (сиротка, откуда ж ей нормальную одежду добыть?) или бедненько, но грязненько (рабочей семье не до стирки). А потом либо безвинно страдала; либо, наоборот, обретала новое кружевное платьице и полное счастье в придачу; либо бесстрашно шла войной на порок; либо восхищала зрителя своей неиссякаемой добродетелью. То есть допустимы варианты. Но всё внутри той же «детской» мелодрамы и в принципе одинаково. «Острые» драматические элементы вклеивались шаблонно. Комедийные — ограничивались потасовкой и/или наивно-хитроумным обманом, высмеивающим взрослого злодея. Основной пафос ее картин – умиление. Судя по успеху Пикфорд, на которую лет десять Америка буквально молилась, именно в умилении жители страны тогда больше всего и нуждались.

С приходом звука актриса все-таки играет героиню, если и моложе своего возраста (ей уже 38), то не на поколение, по-женски показывает в нем прелестную фигурку и ножки и даже получает за эту роль Оскара («Кокетка» — «Coquette», 1930). Но ее «девчушек» публика, не жалея денег, пересматривала по 20-30 раз (документальный факт), а «серьезные» работы актрисы успеха не имели.

В судьбах Клары Боу и Мэри Пикфорд есть сходство. Обе выросли в неполных, нищих семьях. Обе еще в детстве должны были зарабатывать. Обе ушли из кинематографа, практически разминувшись в нем со звуком. И старость у обеих была печальной. Нет, не бедной. Миниатюрность Пикфорд не препятствовала ее акульей деловой хватке. Но алкоголизм был в ее семье наследственным. А Кларе – тоже, вероятно, по наследству, от матери, – досталась шизофрения, и последние годы жизни актриса провела в сумасшедшем доме.

Ходила я недавно на концерт, где впервые (может быть, к своему стыду) послушала оркестровую сюиту «Планеты» британца Густава Хольста. Создана эта вещь в 1914-16 гг. Однако с первых же тактов у меня в голове зазвучали многочисленные увертюры к голливудским блокбастерам. Понятно, что они написаны позднее. Но, как бы ни были великолепны у Хольста духовые, мне мешало чувство вторичности. Имена Боу и Пикфорд впечатаны в историю кинематографа, но к искусству кино, которым мы и сейчас готовы наслаждаться, их фильмы я бы не причислила: то, что они «были первыми», — восприятию не указ.
Об иных жанрах «эпохи джаза» читайте через неделю.