В начале 70-х привела меня судьба в Институт востоковедения Академии наук СССР. Трудилась я в Секторе литературы, должность у меня была незначительная, но уютный старинный особняк в Армянском переулке (сейчас там располагается посольство Армении) подвигал сотрудников к общению, вне зависимости от ранга и узкой специализации. Для молодого человека атмосфера академического института в те времена сама по себе была соблазном. Мне казалось – уж точно по наивности: вошла – и нет советской власти. За огромным столом в коридоре второго этажа бесконечно курили – что, к слову, делали везде, кроме буфета — и дискутировали на самые завлекательные темы. Чтение учебной и научной литературы на рабочем месте поощрялось как нечто само собой разумеющееся. Отлучился в библиотеку- святое дело. А какие типажи! Академия наук всегда допускала присутствие в своих рядах 5% граждан с нервными и психическими отклонениями, что, случалось, очень разнообразило пространство. Поначалу я пребывала в состоянии легкой очумелости и восторга, готовая принять все.Постепенно цвет современной ориенталистики начал распадаться на отдельные букеты. Я узнала, что для стариков, полжизни прослуживших в ГРУ (впрочем, не уверена, что оттуда вообще можно уволиться), слова «Не нужен нам берег турецкий» — простая констатация факта: кое-кому из них пришлось убегать из туретчины под паранджой или в корзине для перевозки лепешек. Стали привычными жалобы тридцатилетних на перлюстрацию научной переписки. Я научилась отодвигаться от бесконечных групп и группочек, в которые меня норовили втянуть, полагаю, для увеличения общей массы.
Однажды даже поспособствовала предотвращению локального международного скандала. Дело в том, что на первом этаже особняка, в бывших помещениях для прислуги, чуть ли не с эпохи всеобщей экспроприации жили люди, не имеющие к науке никакого отношения. Редкий случай торжества демократии: выселить их не удавалось даже могучему директору института, академику Б.Г. Гафурову, личному другу товарища Рашидова, первого секретаря компартии Узбекистана, который, в свою очередь, лично дружил с товарищем Брежневым.
Окна квартир выходили в сад. Сотрудники института видели своих соседей только летом, когда выбирались глотнуть кофейку под корявой, раскидистой яблоней. Иногда кофейничала и я, и потому жильцов знала в лицо. Их оставалось трое. Одинокая дама с выправкой фрейлины Ея Величества вдовствующей Императрицы, прогуливавшая на поводке с ошейничком огромного, жилистого, немногословного петуха, и дружная семья пьяниц, муж и жена, имевшие пристрастие к гармошке, которая – что важно — у них имелась.
Окна центрального конференц-зала тоже выходили в сад. Ну, а дальше все очевидно. Во время приема весомой делегации дружественной восточной державы за окном раздались переливы гармошки, грозившие превратить серьезное научно-политическое мероприятие в фарс. Обезумевший референт выскочил на лестницу, где я, покуривая, что-то читала, и ухитрился сунуть десятку в мою занятую книгой руку, умоляюще прошептав: «Отнеси! Путь заткнутся!» Отнесла. И гармошка смолкла. По той сноровке, с которой от меня приняли бумажку, я поняла, что данный способ разрешения конфликта привычен для обеих сторон.
Это я к тому, что в институте прижилась, ощущала себя в своей среде. А сейчас понимаю, что сработали не только мои личные пристрастия, но и разлитое в воздухе уважение к науке, к образованию, которое мы, как правило, вывозим с собой и в эмиграцию.
Конечно, для взрослого человека эмиграция – понятие в той же степени духовное, сколь и географическое. Оказавшись за границей, мы не только открываем новый мир, мы переоцениваем самих себя, свои приоритеты и возможности. И то, что прежде воспринималось как должное, превращается для нас в точку опоры, в предмет гордости, в источник силы. Да, я говорю о полученном в советской России образовании, которое, к нашему удивлению, в соответствии с пропагандистскими лозунгами той страшной поры, оказалось едва ли не «лучшим в мире».
Читатель, я ни в коем случае не пытаюсь воззвать к твоему полемическому задору. И, наверное, было бы правильно вставить слова «лично для меня». Однако круг моего общения достаточно широк, и, смею заверить, единомышленников в этом вопросе у меня много. Ссылки на безобразное обучение иностранным языкам, часть политики «железного занавеса», не убеждают. Любой филолог точно знает, что выучить чужой язык вне языковой среды и в самой демократической стране удается ровно настолько, насколько вы сами в этом заинтересованы. В том же Институте востоковедения я наблюдала поразивший меня казус: перед Всемирным парижским конгрессом ориенталистов маститые ученые, свободно владевшие несколькими восточными языками, ежедневно по два часа занимались английским или французским, чтобы если не прочесть доклад, то хотя бы начать беседу в кулуарах. Как потом мне рассказывали, в кулуарах они тотчас переходили на любимый японский или фарси.
Странно, но в нашем образовании в основном сохранялся разумный баланс между общими сведениями о предмете, закладывающими основу мировоззрения, и сугубо специальными знаниями, позволяющими реализовываться на конкретном рабочем месте. «Странно», потому что ни дебаты 30-х годов, ни истерия космополитизма, ни массовое истребление интеллектуальной элиты, ни «застой» этого не предполагали. Пословицу «Век живи – век учись» мы воспринимали буквально, потому что нас научали учиться. И когда академик Лихачев говорил, что погибший университет – не трагедия, если осталась жива библиотека, из которой его можно возродить, каждый из нас был готов подписаться под этим очень российским утверждением.
На 250-й день рожденья МГУ получил в подарок новое, роскошное здание библиотеки. Если не обращать внимания на сидящего перед ним на страже графа Шувалова (творение вездесущего Церетели), то действительно впечатляет. Итак, с библиотекой все нормально. К сожалению и к собственной моей обиде, – я заканчивала МГУ, и только что прошедший Татьянин день для меня значимая дата — сам форпост российского образования, как и Питерский университет, по данным двух последних ежегодных исследований высших учебных заведений мира, не вошли в первые 200 номеров списка. Как и остальные российские ВУЗы. Исследование проводилось отделением английской «Times» — The Times Higher Education Supplement (THES) совместно с достаточно солидной компанией Quacquarelli Symonds.
Ужасно хочется махнуть рукой, презрительно фыркнуть, спросить – а судьи кто? Но я еще в Москве поинтересовалась критериальным рядом, согласно которому производится оценка. Остановлюсь только на трех показателях: взятки и организация учебного процесса, в настоящее время «близнецы-сестры», и состав факультетских референтных групп, то есть наличие преподавателей, которые одновременно являются и учеными с именем.
Начну с последнего. Так уж вышло, что в пору перестройки среднее, наиболее работоспособное и продуктивное в когорте ученых звено, почти растаяло. Западным университетам и научно-исследовательским лабораториям крупно повезло: в них хлынула волна специалистов. «Утечка мозгов» была в те годы одной из серьезнейших социальных проблем. В чем только не упрекали уехавших. Тогда же, видимо, как средство самозащиты, начала гулять по страницам СМИ приписываемая зараз всем классикам фраза «Патриотизм – последнее прибежище негодяев». Разрыв между пожилыми или очень пожилыми светилами и талантливой порослью, только заявившей о себе в науке, в настоящее время так и не преодолен.
Что до организации учебного процесса, то ее я наблюдала в действии. И если в МГУ она все-таки, хотя и с издержками, существует, то в упоминавшемся в предыдущей статье РГГУ (между прочим, это второй по значимости гуманитарный университет страны), в Литературном институте или на отделении искусствоведения в Питерском университете (перечисляю далеко не все ВУЗы, в которых учились хорошо знакомые мне дети) о ней, выходит, и не слыхивали. Взалкавший знаний студент должен тратить часть своего времени на преодоление неразберихи, отсутствие точного расписания занятий и развивать в себе «нюх» на преподавателя, которого следует отыскать в одной из ста аудиторий. Деканат, что было почти всегда, на стороне профессуры, и при нынешнем дефиците бюджетных, то бишь бесплатных, мест славное российское студенчество заявлять о своих правах не отваживается.
Жалко не только студентов, но и преподавателей. На что они только не идут, чтобы прокормить семью. О взятках, которые ЮНЕСКО в совокупности оценило в ежегодные полмиллиарда долларов, уже говорено. Но возникла неприятная практика обретения хоть каких-то денег за научные труды. Связываться с издательством, берущим на себя распространение книги, — значит, получить сущие гроши. И книги печатают в захудалой, дешевенькой типографии за свой счет, а потом включают в список обязательной учебной литературы, которую в библиотеке не возьмешь.
Россия XXI века вливается во всевозможные европейские ряды. Так, в 2003 году она присоединилась к Болонской конвенции, обеспечивающей теперь уже и российскому студенту единое европейское образовательное пространство. Тут бы и порадоваться: наконец-то за пределами державы на ее диплом перестанут смотреть как на бесполезную диковину. Однако не то что по должности обязанные, а просто любознательные иностранные граждане, единожды посетив Москву, знают: дипломы самого разного уровня можно купить в переходе метро или, по крайности, там же получить телефончик, по которому вы закажете этот документ в более спокойной обстановке. Цены для Москвы, я бы сказала, умеренные: чистый гознаковский бланк со всеми положенными защитами (объемные водяные знаки, защитные цветные волокна и проч.) с печатью и вкладышем для оценок стоит от 300 до 400 долларов. Заполненный – немногим дороже. Новшеством стала легализация купленной корочки, регистрация в вузе, так что при проверке ваше «образование» никто сомнению не подвергнет.
Отдельная российская беда – расплодившиеся в последние годы платные университеты, с государственной аккредитацией и без оной. Страна велика, и, что касается Москвы, вряд ли они будут испытывать недостаток в студентах. Столица по-прежнему притягательна. Провинциальные родители зачастую посылают в нее детей не столько учиться, сколько «за фортуной». Глядишь, за 5 лет ребенок освоится, найдет связи и выгодное рабочее место. И впрямь, судя по выговору агентов, консультантов и прочих менеджеров, многим везет. Остаются.
Тему эту в паре статей не исчерпаешь, к чему я, собственно, и не стремлюсь. Уехав из страны, мы не потеряли причастности к русской культуре, которая строится прежде всего образованными людьми. Давайте рассматривать публикуемый материал как «информацию к размышлению». Бог весть, как сложится жизнь наших отпрысков. И я предпочитаю надеяться на то, что, мой правнук, буде ему приведется получать образование в России, сможет опереться на него так же, как опираюсь я.
Монреаль
