Советская литература и искусство в 30-х годах прошлого столетия были составной частью огромного пропагандистского механизма. Деятели творческих союзов рассматривались в качестве отряда идеологических бойцов, а книги, спектакли и т. п. служили «верным оружием в борьбе за всемирную победу коммунизма». Нежелание участвовать в идеологическом противостоянии на стороне врага неизбежно приводило большинство писателей к тесному сотрудничеству с властью, побуждая их в случае возникновения сомнений политического характера обращаться прямо… к Сталину, который не отказывался не только читать, но и редактировать представленные ему художественные произведения.И, скажем прямо, в целом литература и искусство 30-х годов, а затем и в период войны со своей пропагандистской задачей справились. В последние годы эта тема стала предметом пристального внимания исследователей. Работы Н.Ю. Кулешовой «Большой день»: Грядущая война в литературе 1930-х годов» и Татьяны Горяевой «Убить немца. Образ противника в советской пропаганде» послужили основой для подготовки этого материала.
На XVII съезде ВКП(б) 26 января 1934 года И.В. Сталин заявил, что империалистические противоречия «поставили на очередь войну» как средство нового передела мира в пользу более сильных государств. Были обозначены главные очаги опасности – Германия и Япония. При этом указывалось, что оба этих государства усиленно готовятся к «большой войне», в первую очередь к контрреволюционной войне против СССР. Советские люди предупреждались, что новая война может вспыхнуть «каждую минуту», в «ближайшее время», «неожиданно». А в 1938 году вождь заявил о том, что Вторая империалистическая война уже началась.
6 августа 1939 года в передовой «Правды» «Честь и слава героям Хасана» в связи с годовщиной разгрома японцев на озере Хасан говорилось, что в Особой Дальневосточной Краснознаменной армии властвовал дух народа-победителя, «народа, КОТОРЫЙ НЕ ТОЛЬКО УМЕЕТ, НО И ЛЮБИТ ВОЕВАТЬ». На первый взгляд в словах «любит воевать» содержалось что-то несвойственное советскому народу. Но «Правда» знала, что писала и для чего писала. Может ли победить армия, не любящая своего оружия, своей профессии? Любовь эта в то время была вызвана угрозой агрессии и формировалась в каждом поколении страны. И сыграла свою роль в последующих войнах.
Приближающаяся война Германии и Японии против СССР рассматривалась как фактор развития мировой пролетарской революции со ссылками и на удар трудящихся капиталистических стран в тыл своим угнетателям, и на выполнение советскими людьми долга освободителей всего человечества. Как отмечает Н.Ю. Кулешова, в литературе 30-х годов не было той противоречивости, недосказанности, непонятных оговорок, которые содержались в высказываниях первых лиц государства. На главный вопрос: к какой войне готовилось сталинское руководство? – литература давала ясный ответ: к революционно-классовой, по типу гражданской, во всемирном масштабе. В отличие от межгосударственной, имеющей целью территориальные завоевания, гражданская война направлена на коренное изменение господствующей в ней социально-политической системы. Это и составляло основную цель внешнеполитических устремлений советской стороны, отраженных в литературных произведениях.
Литературные герои того времени, выросшие в советской стране, не сомневались в том, что Советский Союз – это «самое необыкновенное государство, удивительное, самое прекрасное, что когда-либо знала история». И потому светлым будущим трудящихся мира считали Всемирный союз советских социалистических республик. Но за него еще предстояло сразиться в ходе большой, последней войны между двумя системами, двумя мировоззрениями, двумя началами на земле. Подобная тенденция была отражением того, о чем говорилось уже на XVIII съезде партии в 1939 году. Там, в выступлениях многих делегатов, ведущих политических деятелей, военных прямо говорилось о создании подобного всемирного союза республик. Многие надеялись дожить до того момента, когда «последняя республика» вступит в состав Союза социалистических республик.
Советские военные рвались в бой. Один из главных героев пьесы В. Киршона «Большой день», командир отряда штурмовой авиации майор Петр Кожин был готов даже первым начать войну против врагов своей страны. «Скучно мне, – признавался он, – воевать нам пора. Засиделись. Армии, между прочим, нельзя долго не воевать». Обойти весь земной шар мечтал и симоновский Сергей Луконин из «Парня из нашего города», которого по праву можно было назвать «героем того времени». Свою жизнь он посвятил одной идее – мировой революции. «Говорят, многие мечтают умереть на своей земле. А я – нет. Я, если придется, хотел бы на чужой земле, чтобы люди на своем языке… на каком там будет, – сказали: «Вот русский парень, он умер за нашу свободу». И не спели бы похоронный марш, а «Интернационал». Сергей Луконин с нетерпением ждал встречи с самым заклятым врагом на западе – с фашистской Германией. Отдавая себе отчет в том, что в недалеком будущем она поднимется против советской страны, Сергей Луконин обратился к своим товарищам: «Поздравляю вас с той минутой, когда мы пойдем на победный штурм вперед, за идеи коммунизма, за свой народ, за великого Сталина».
Весьма интересно в литературе и искусстве показывали начало предстоящей великой войны. Действия советских вооруженных сил на западноевропейском направлении описаны в пьесе Киршона и в повести Шпанова «Первый удар». У Киршона – в первые 2 дня войны, а в повести Н. Шпанова – за 12 часов. «Но все происходящее в них можно объединить под общим девизом: «Гром победы раздавайся», – отмечает Кулешова.
«Нападение фашистской Германии на СССР вызвало исключительный порыв самых широких масс драться с врагом. Военные комиссариаты буквально осаждались запасными, требовавшими немедленно призвать их в армию, и за 19 часов от добровольцев поступило 26 миллионов заявлений. В стране начались демонстрации под красными знаменами, а по Красной площади непрерывным потоком шел народ с лозунгами о войне и любви ко всему трудовому человечеству: люди верили и знали, что после победы границами Советов будут границы мира», – пишет Н. Шпанов. Таким же образом разворачивались события в «Большом дне» у Киршона и в романе П. Павленко «На Востоке». Только в нем речь шла о войне с Японией. О психологии героев этих произведений говорит заявление героя пьесы Киршона Петра Кожина: «Мы наступаем. Наступает большой день… Не на чужой мы земле, – наша это земля. Грузчиков, плотников, слесарей. И они завоюют свою землю…».
И, конечно же, в каждой стране, куда двинулись советские войска, произошли восстания. «Самое ужасное произошло в Германии. Коммунисты, католики, социал-демократы, члены Народного фронта, все, кому дорога свобода Германии, превратились в солдат почти двухсоттысячной армии восставших. Гитлеровцы находились в замешательстве, а революционный штаб, получив в свои руки радиостанцию, направил свое первое приветствие братьям в СССР и Франции…». Естественно, советские военные откликнулись немедленно и пришли на помощь восставшим.
Эти произведения рекомендовались к изучению всем трудящимся, красноармейцам. Роман П. Павленко «На Востоке» был включен в указатель литературы, изданной в помощь учителям, библиотекарям, комсоргам, пионервожатым, и рекомендован для самостоятельного чтения учащимся 7 класса. Известие о выходе в свет повести Н. Шпанова «Первый удар», отмечает Кулешова, со специальной аннотацией было дано в журнале Политического управления РККА «Политучеба красноармейца». Причем книга вышла в серии «Библиотека командира». Пьесы Симонова «Парень из нашего города» и Киршона «Большой день» пользовались бешеной популярностью. Фильм «Если завтра война» ожидал такой же успех, как и пьесу Симонова. Кстати, по воспоминаниям генерала Голованова, Сталин с особым удовольствием смотрел эту картину, и не только перед войной, но и в 1945 году. Видимо, фильм «Если завтра война» нравился ему потому, что события в нем развивались совсем не так, как оказалось на самом деле, однако победили все-таки русские! (Г. Липартелиани. «Сталин великий». 2000. Санкт-Петербург)
С момента заключения советско-германского пакта о ненападении пропаганда такого рода несколько уменьшилась, но ненадолго. С 1940 года она возобновилась. Война была на пороге.
Стратегия антифашистской пропаганды в СССР была весьма переменчивой. В связи с этим Татьяна Горяева в упомянутом выше исследовании приводит интересный пример с Ильей Эренбургом. «Писатель свидетельствовал, что в июне 1940 года его отозвали из Парижа в Москву и дали понять, что в изменившейся международной обстановке его антифашистские очерки неуместны. Намекнули на его еврейское происхождение, которое, по мнению кремлевских идеологов, способствовало сгущению красок при изображении нацистов, да и вообще не рекомендовали писать о немцах. Состоявшийся разговор с «главным цензором» (Сталин шутливо поощрил и обнадежил писателя) имел главную цель: показать, что надо быть начеку и чутко лавировать между антифашистской темой и текущей политикой, которая вскоре может резко измениться…». И действительно, прошло менее года, как всю пропаганду нужно было перестраивать.
Роман Ильи Григорьевича Эренбурга «Падение Парижа», имевший ярко окрашенную антифашистскую направленность, отказывались публиковать: цензура не пропускала слова «немецкие фашисты». Писатель опять обратился к Сталину. Ночью раздался звонок. Эренбург поднял трубку и услышал голос Сталина. Вождь поговорил с ним о романе и обещал помочь. Естественно, роман был немедленно подписан в печать и в кратчайшие сроки издан. Все поняли, что сталинское руководство вновь взяло на вооружение в пропаганде антифашистские мотивы. По воспоминаниям современника, Сталин взял под свое покровительство эту антифашистскую книгу.
Видимо, совсем не случайно именно с начала апреля 1941 года в пропагандистских материалах для личного состава Красной Армии стали проводиться исторические аналогии большого опыта побед русских над немцами. Смену пропагандистских ориентиров ознаменовали выступления Сталина в мае 1941 года перед выпускниками военных академий и на заседании Военного совета. Последовали указания воспитывать советских людей в «духе активного, боевого, воинственного наступления». Это было вызвано двумя факторами. Первый: всем было понятно, что на повестку дня встала война с фашистской Германией. Во-вторых, это была реакция на развертывание антисоветской пропаганды в печати рейха. На эту тенденцию указал в марте-апреле 1941 года молодой работник ТАСС Мельников. Он блестяще знал немецкий язык и улавливал все тонкости в немецких интонациях на радио и в газетах. Он не побоялся подать рапорт начальству, в котором отмечал, что в немецкой прессе, на радио и в кино появились угрожающие нотки в адрес Советского Союза.
Начальство отреагировало немедленно. Вскоре рапорт Мельникова был на столе у Сталина. Реакция вождя, как мы отметили, последовала в мае. Он отметил высокий профессионализм молодого работника ТАСС. Вскоре в этой организации был создан отдел контрпропаганды, рассчитанный на работу среди немецких солдат и населения. Должность была довольно высокой – генеральской, и назначили на нее именно Мельникова. Советские идеологи, отмечает Горяева, мгновенно отреагировали на указание вождя. Первым, как и следовало ожидать, выступил главный идеолог страны А.А. Жданов. Уже 15 мая 1941 г. на совещании работников кино он заявил, что линия большевистского государства в международной политике, в частности, состоит в стремлении расширять фронт социализма «всегда и всюду тогда, когда нам обстоятельства позволяют».
20 мая этого же года М.И. Калинин, «всесоюзный староста», на партийно-комсомольском собрании актива Верховного Совета СССР произнес ключевую фразу всей идеологической доктрины, вынашиваемой Сталиным в соперничестве с Гитлером: «Война – это такой момент, когда можно расширить коммунизм». В том же духе высказался и видный партийный руководитель А.С. Щербаков. Говоря о расширении фронта социализма, он отметил, что именно война может способствовать решению этой задачи. Интерес представляют ныне опубликованные записи в дневниках писателя Всеволода Вишневского. В силу особенностей своего творчества и общественного положения, он был приближен к высшему военному и партийному руководству страны. Он улавливал настроения, строил со свойственной ему фантазией далеко идущие геополитические планы. В записи от 5 апреля 1940 года Вишневский отметил, что революционное движение во Франции, Англии с распространением на всю Европу могло вывести СССР из нейтралитета. «Возможно, что старые неудачные пробы России на западе и востоке будут отлично и в новом качестве решены самим народом. Тут и вопрос о выходе нашем в Средиземное море… Тут и вопрос о Польше… Мы будем решать и прибалтийские проблемы, и проблемы Чехословакии и Румынии, и Малой Азии. И огромные проблемы Азии… Ясно одно: мир будет вновь перекроен…»
Но еще до этого, в 1939 году, сразу после заключения советско-германского пакта о ненападении, Вишневский записал: «В случае необходимости – через МНР и Китай стукнем Японию, чтобы развязаться на Востоке… при случае денонсировать договор с Германией и ударить…». 14 апреля 1941 года он вновь вернулся к мысли о превентивном ударе: «Идя на пакт, и мы планировали: пусть начнут драку, ослабят друг друга, вскроют свои сильные и слабые стороны, по возможности увязнут: мы их будем умело поощрять, сталкивать и пр., и при случае, по ленинской формуле – сами перейдем в нападение…», т. е. по записи 5 мая, «начнем революционную войну». В этот же день, 14 апреля, он записал: «Наш час, время открытой борьбы, «священных боев» все ближе». Появилась эта запись после встречи с Ворошиловым. Иными словами, легенду о превентивной войне создал не Виктор Суворов, а Всеволод Вишневский.
Начавшаяся Великая Отечественная война развеяла все фантазии о «восстании европейского пролетариата». Она ни в чем не походила на геополитические выкладки Вишневского и других приближенных к режиму литераторов. Тем не менее, как только перевес Советского Союза стал неоспоримым, высшее руководство снова вернулось к тезисам «революционной войны». Сам Сталин в конце войны в беседе с Милованом Джиласом отметил: «Эта война не похожа на предшествующие. В эту войну армии, занимающие территории других стран, устанавливают там свой строй».
Как пишет Татьяна Горяева, интеллигент почувствовал и укрепил свою роль спасителя человечества, «с оружием в руках он чувствовал себя впервые после всех унижений сильным, свободным». Не он отныне был врагом, а немец, фашист.
Основой советской пропаганды стала защита отечества от поработителей, ее всенародный освободительный характер. Следует отметить в этой связи и новые акценты в выступлениях советских лидеров. Так, к примеру, в докладе Сталина, посвященном годовщине Октябрьской революции 7 ноября 1941 года, говорилось о необходимости сплочения всего народа независимо от классовой и национальной принадлежности. Это было нечто новое. Ведь до этого говорилось лишь о непримиримости классовых интересов. Вслед за этим в армию стали призывать и «классово чуждые элементы»: лишенцев, спецпереселенцев, досрочно освобожденных из лагерей заключенных.
Ненависть к врагу стала лейтмотивом произведений советских писателей, поэтов, кинорежиссеров и т.д. Как вполне справедливо отмечает Татьяна Горяева, певцом этой ненависти стал Эренбург, «который придал ей даже некий эротический оттенок. Он считал, что война без ненависти – как сожительство без любви. Этические нормы И. Эренбурга не допускали убийства без соответствующей идейной подоплеки: «Даже на войне нельзя воевать бесстрастно, нельзя убивать равнодушно…». Эренбург в то время пользовался фантастической популярностью. Об этом отлично знали в ЦК ВКП(б) и дали его таланту развернуться в полную меру. Его статьи шли с прямого одобрения Агитпропа партии. Писатель был поставлен в исключительное положение: ЦК в одной из своих директив указал цензорам «не править Эренбурга». Охраняли его, как командующего фронтом. Все знали о том, что немцы чрезвычайно активно охотились за Эренбургом. Названия его публикаций били не в бровь, а в глаз: «Враги», «Людоеды», «Ненависть», «Убей», «Убей немца», «Немцы» и т. п.
Тема ненависти и справедливого возмездия звучала в стихах Ильи Сельвинского, Константина Симонова, Михаила Светлова и многих других. Иного в то время и быть не могло. Любое иное мнение было бы не понято. А.В. Фатеев в своей работе «Образ врага в советской пропаганде» отмечал, что образ фашиста, «нелюдя», человека-оборотня, порожденного темными силами капитализма, наделялся мистическими свойствами и вызывал ненависть в сознании людей. Фашисты понимали силу воздействия искусства и литературы на россиян. Многих из писателей, в частности, корреспондента «Правды» Михаила Шура и писателя Геннадия Фиша, заочно приговорили к повешению после победы рейха.
Следует отметить, что все произведения искусства, о которых говорится в статье, не были «кустарными поделками», «времянками». Это были произведения на высоком уровне, выполненные талантливыми людьми. Они получали высокую оценку не только в Советском Союзе, но и за рубежом. Такие произведения, как «Нашествие» Л. Леонова, «Русские люди» К. Симонова, «Народ бессмертен» В. Гроссмана, высоко ценились в США и Великобритании. «Литературный критик Нельсон В. Белл писал в газете «Вашингтон пост», что пьеса К. Симонова «Русские люди» является таким же мощным орудием возбуждения негодования против фашизма в глазах армейской или другой аудитории объединенных наций, каким она является в родной стране. Когда в Америке вышла повесть Ванды Василевской «Радуга», газета «Кроникл» (Сан-Франциско) советовала американцам, которые слишком мало знают о жестокости нацистов, читать «Радугу». «Это железо для укрепления наших душ и сталь для нашей решимости», – писала о «Радуге» чикагская газета «Сан». И до определенного момента взгляды союзников полностью совпадали в оценке общего врага – фашистской Германии…».
Для многих творческих работников период войны был самым продуктивным временем. После ее окончания ситуация изменилась. Как вполне справедливо отмечает Татьяна Горяева, после войны «в образе врага был вновь воплощен интеллигент – «антипатриот», космополит, перерожденец». Примечательно, что даже писатели, сыгравшие важную роль в победе над врагом, стали объектами гонений и критики. В полной мере это относилось и к легендарной фигуре Ильи Эренбурга. Но это уже другой сюжет.
Нью-Йорк
