70 лет – наверное, крайний срок для большой, широко отмечаемой всенародной годовщины. Конечно, вспоминают и 20-летие знаменательного события, и 50-летие, но больше всего внимания уделяется, должно быть, 70-летию. Потому что еще живы свидетели тех дней. Может, некоторые из них дотянут и до 75-летия, но 80-летие встретят уже единицы.Как ни грустно, но эликсир молодости пока не изобретен, как и долголетие путем пластической хирургии, увы, не обрести.
5 мая скончался последний солдат-ветеран Первой мировой войны. Уходят участники Второй мировой войны. 70-летие ее начала мир вспоминал в 2009 году. Только что в России прошли мероприятия в связи с 70-летием нападения Гитлера на Советский Союз. Мимо этой скорбной даты нельзя пройти. Помню, в СССР в этот день всегда возлагались венки к могилам, по телевизору шли фильмы про войну. В те годы всячески подчеркивалась тяжесть участи, выпавшей на долю советского народа, а о Холокосте упоминать было практически запрещено. Такие двойные стандарты тогдашнего руководства кажутся возмутительными. Но ветераны помнят, что разделения на национальности в воюющей Красной армии почти не было. Было оно по ту сторону фронта: первыми убивали евреев и цыган.
Опыт войны предопределил, может быть, всю дальнейшую судьбу Советского Союза. Выросло целое поколение, не знавшее особой ласки, и при этом готовое воспитывать детей буквально в складчину. У многих отцы погибли на фронте. Было немало круглых сирот. Детей спасали из блокадного Ленинграда, развозили по всей стране. Люди, сами имевшие очень немногое, из солидарности пускали чужих к себе. У народа словно включился инстинкт самосохранения. Дети рано взрослели, хотя их физическое развитие сильно тормозилось из-за недоедания. Младшие подростки — таких по нынешним американским законам нельзя оставлять одних на полчаса (иначе родителям грозит чуть ли не арест и лишение родительских прав), то есть 10-12-летние — могли самостоятельно скитаться по деревням в поисках пищи, переходить линию фронта и т.д. Это в поздние советские годы из пионеров-героев сделали бронзовых, пропагандистских идолов. На самом же деле они были живыми детьми, кому война стала матерью и отцом.
Когда война кончилась, выросшее на ней поколение, во-первых, должно было работать не покладая сил, чтобы восстановить страну после разрухи; во-вторых, восполнить народонаселение. Отпуск по уходу за ребенком тогда был мизерный — 3 месяца. Детей воспитывало общество. Росли они индивидуалистами, тем более что родители инстинктивно старались дать им все самое лучшее – те ценности, которых самих их лишила война. Именно представители этого родившегося после войны поколения потом стали «шестидесятниками». Едва верхушка КПСС при Горбачеве дала «слабину», эти в большинстве своем либерально мыслившие граждане направились кто в бизнес, кто в открытую политику, кто за границу. Мне кажется, что предпосылки для такого революционного изменения образа жизни (вся страна как будто скинула маску!) следует искать именно в день 22 июня 1941 года. Тогда ведь тоже вся жизнь в одночасье перевернулась.
Мне повезло: мои старики еще живы и не впали в маразм, а потому от них и сегодня можно услышать ценные свидетельства о том, что происходило 70 лет назад. Чтобы воспринимать эту летопись, нужно быть подготовленным. Жизнь в 1930-е годы разительно отличалась от нынешней. А война и вовсе вогнала всю страну в темную эпоху то ли трех-, то ли четырехвековой давности, если судить по способам выживания, уровню жизни, удобствам и т.п.
Воспоминания живых свидетелей, основанные исключительно на личном опыте, разительно отличаются от официальной хроники и тем более от тех костюмированных шоу-парадов, в которые сегодня превратили память о войне. Живые свидетельства могут даже отпугнуть: в них нет места ни подвигу, ни героизму, ни крикам «ура». Война сводится к тяжелому повседневному существованию, труду ради выживания, которому нет ни края, ни конца. Конец войны, на полном серьезе, мои старики почти не праздновали. Бабушка, которой было почти 17 лет, а выглядела на 12, горько переживала чужое веселье, потому что на фронте погибли отец и брат. Могилу отца так и не нашли, хотя старший сын ради этого изъездил несколько областей. Могила брата, погибшего в возрасте 13 или 14 лет, была обнаружена случайно много лет спустя. Оба брата, кстати, не достигали призывного возраста, однако пошли в армию, причем не сбежав от матери, а с ее благословения (вариантов тогда было немного, потому что подходили немцы, и мать, жена коммуниста и начальника, жгла архив и готова была отпустить сыновей куда угодно, лишь бы к своим).
Дедушка встретил 9 мая в госпитале в Будапеште. Можно сказать, ему повезло куда больше, чем бабушке: из семьи высланных в Сибирь кулаков на фронт попал лишь он один (у него не было братьев – только сестры), и то в последние месяцы войны. Да еще и выбыл до 9 мая по незначительному ранению. Из всеобщего ликования, связанного с Победой, дедушка помнит только бочку пива, экспроприированную у какого-то венгерского хозяина и распитую на радостях солдатами, лежавшими в госпитале.
Если расспрашивать о самой войне, то в основном услышишь одну и ту же бесконечную историю об обстрелах, походах и марш-бросках, постоянной и вроде бы бессмысленной беготне с позиции на позицию (если человек был на фронте), из дома в дом (если в оккупации или в тылу)… Бабушка неоднократно рассказывала, как их с матерью и сестрой намеревались угнать в Германию и как они сбежали из вагона: «Бежала я, бежала, пока не свалилась в каком-то полуразрушенном доме почти без дыхания… Потом очнулась через несколько часов, гляжу: а в этом доме, в углу, где я лежу, сделали вроде отхожего места, и я вся перепачкана…»
Много рассказов слышал я о добрых людях, которые на оккупированных территориях пускали к себе в дом на ночлег или даже надолго. А ведь бабушка была дочерью начальника, коммуниста, чуть ли не ведавшего в свое время продразверсткой. Тем не менее никто ее с матерью не выдал: солидарность была высока. Много рассказывали о счастливцах, у которых была лошадь с телегой и которые подвозили детей. Лошадь тогда была редкостью. Бабушка рассказывает, что каждая убитая при обстреле лошадь тут же подвергалась разделке. Люди набегали и отрезали куски, кто сколько сможет. Сама бабушка до сих пор то ли с досадой, то ли с удовлетворением вспоминает, как ей удалось отхватить от какой-то убитой коняги кусок кожи. С едой было туго. Один из способов добыть еду – чистить картошку у немцев. Бабушка рассказывает: «Мы им картошку чистили, а очистки себе забирали и потом варили и эти очистки ели». На это дедушка, между прочим, в шутку предложил бабушку расстрелять, как пособницу оккупантов – что ж, пережившие войну имеют право рассказывать о ней с жутковатым юмором.
Как ни странно, но почему-то именно о боях от стариков, переживших войну, не услышишь. И это притом, что бабушка, например, жила в городе, неоднократно переходившем из рук в руки. Дедушка, как я понял, в большом бою ни разу не был, а если бы и был, то, наверное, запомнил бы немногое. Если судить по рассказам бабушки, на войне одних бомбежек хватает, чтобы окончательно свихнуться. Причем наши, как говорит она, бомбили куда страшнее немцев.
Зато о различных марш-бросках, походах через горы и болота, дедушка всегда говорил вдоволь и с удовольствием. Удивительным образом, он запомнил даже имена венгерских и австрийских деревушек, мимо которых проходил, запомнил свою выкладку и рельеф местности. Его война представляется мне как постоянный бесконечный поход куда-то, откуда начальство снова пошлет в новое место, не объясняя ничего. Интересно, что на войне дедушка даже пострелять не успел и, наверное, оттого в послевоенной жизни не охотился, хотя много рыбачил.
Бабушка тоже постоянно рассказывает о скитаниях из одной деревни в другую, хотя можно было бы и остаться в своем доме. Когда после освобождения семья, состоявшая из матери и двух дочерей, наконец вернулась домой, там уже жили другие люди.
Читая рассказы обычных людей о войне, я всегда обращал внимание на то, как много места в них уделяется именно скитаниям или походам, как правило, пешим. Беженцам или солдатам новейшего времени, которые в основном летают самолетами и иногда плавают по морю, этого не понять. В войну в оккупации, и не только, как будто вся страна превратилась в беженцев. Это время стало временем насильственного переселения народов. А еще – это единственный период, когда мой дедушка, дальше своей деревни не бывавший, сумел повидать не только Москву, но и европейские страны.
Война занимает настолько большое место в памяти переживших ее, что как бы «затмевает» несколько лет до и после. О войне старики говорят даже с некоторой гордостью людей, которые смогли пройти через это. И я тоже чувствую гордость за них, тем более что окружающие и сейчас слушают их рассказы с большим уважением.
Военных воспоминаний написано много. В советской литературе и кино был даже целый жанр «окопной правды». Но книга, фильм – не живой свидетель. Может ли искусство быть беспристрастным? Да и как быть беспристрастным, если творишь на такую тему?
Мы все грешим пристрастием, когда речь заходит о той войне, равной которой не было. Войны сейчас совсем другие. Конфликты на истребление ведутся почти исключительно в рамках одной страны, между враждующими этническими группами. Если же одна страна сегодня нападает на другую, то с целью смещения руководства, а не подчинения народа и захвата территории. Подчинять сегодня удобнее экономическими способами. Глобализация, упростившая трансграничную миграцию капиталов, сделала войны излишними.
И спустя столько лет Вторая мировая война воспринимается людьми по-разному. Скажите, есть разница между американской и советской официальной точкой зрения на те события? Американская, грубо говоря, заключается в том, что до вступления США в войну мир катился в тартарары, а после американцы быстро всех освободили. Советская, напротив, твердит: весь мир спас исключительно Советский Союз, а Великобритания и США вообще не испытали тягот сражений, к тому же воевали из рук вон плохо, требовали оперативной помощи от СССР и поставляли по ленд-лизу то, что «себе негоже». В советских учебниках о союзниках говорилось очень мало и нелицеприятно, с презрительно поджатыми губами. В американских учебниках и фильмах о «войне на Востоке» вообще умалчивали.
По-моему, обе точки зрения одинаково убоги. Меня они раздражают одинаково. На мой взгляд, даже неприлично ставить ту большую войну на службу своей маленькой политике. Увы, иначе и быть не могло, ведь вслед Второй мировой пришла «Холодная война». Но сейчас? Как сейчас, после информационной революции, можно оставаться в плену иллюзий и лепить из тех событий то ли какую-то фантасмагорию, то ли потешные сражения? Как можно растаскивать те громкие лозунги на свои пошлые рекламки?
Как правило, со временем память стирается. Но в наш век возможно обратное: ведь сегодня достоверные данные не так уж трудно получить из сотен разных источников. Это раньше было: либо – программа «Время», либо «Голос Америки» (одно другого стоило). Сегодня мы в состоянии узнать судьбу вплоть до конкретного солдата (не каждого, конечно) благодаря создающимся в интернете базам данных. На сетевых форумах видимо-невидимо военных специалистов, вскрывающих подноготную событий и способных развенчать любой миф.
У меня, на счастье, помимо мифологических, сохранились еще и живые источники знаний о войне. В рассказах моих стариков война – это прежде всего постоянный риск быть убитым. Но как нам понять это состояние? Мы даже в собственных машинах на скорости в 150 км/ч не рискуем жизнью благодаря подушкам безопасности.
Но и призывать объявить мораторий на рассуждения о войне не хочется. Потому что за 70-летней годовщиной будет 80-летняя, и живых свидетелей уже невозможно будет расспрашивать об их тогдашнем опыте. А к 100-летней годовщине стариком буду я. И я чувствую невыносимую, совестливую радость оттого, что у меня в этом возрасте не окажется таких воспоминаний, как у них. Конечно, надо сохранить память о той войне, но как мы счастливы, что у нас самих такой непосредственной памяти нет…
Россия
