В душу прогрессивного человечества, как и отдельно взятого человека, легко заглянуть, узнав милые ему даты. 23 марта сего года общественность и продвинутые индивидуумы отмечали столетие со дня рождения Акира Куросавы. А насколько этот праздник был массовым в России, легко понять по свободе обращения с фамилией режиссера. За редким исключением, ее склоняют, стало быть, в нашем сознании она давно укоренилась. На моей памяти, в оплотах свободной киномысли — московских кинотеатрах «Иллюзион» и «Повторного фильма» — картины Куросавы крутили так часто, что не страшно было пропустить разок: позже наверстается.Короток наш век. Граф Рагузинский, даря Петру I арапчонка Ибрагима, даже не подозревал, какую мощную услугу оказывает русской культуре. Владимир Атласов, казак-пятидесятник, который привез к царскому двору купца-японца, потерпевшего кораблекрушение у берегов Камчатки, — тоже. Петр и этот подарок судьбы оценил по достоинству и успел открыть государеву школу японского языка. А потом пошло-поехало. В середине XIX века со Страной восходящего солнца знакомились благодаря совершившему кругосветное путешествие Ивану Александровичу Гончарову. Его очерки «Фрегат «Паллада» были опубликованы между «Обыкновенной историей» и «Обломовым» и при жизни автора выдержали три издания. Уже в советской России в начале 70-х напечатали самоучитель японского языка. Кого ни спросишь – всяк хирагану да катакану осваивает. Правда, освоили птицы редкие. Про личный вклад господина Г. Чхартишвили (он же Борис Акунин) в дело популяризации самурайского кодекса чести «бусидо» и не говорю. Было бы обидно, оставайся эта страсть русских к японской культуре неразделенной. Но Куросава как-то сказал: «Японцы растут на русской классике (впервые переведенной более 100 лет назад – А.К.), и я начал с нее свое образование. Я врос в нее настолько, что это отразилось в моем творчестве. Она проявляется везде и понемногу, и не всегда сознательно». Вот так. А современные российские педагоги-методисты всерьез обсуждают, надо ли включать в школьную программу Гоголя и Достоевского.
Последняя телеэкранизация «Идиота» заставила молодых россиян смести роман с прилавков. Фильм Куросавы «Расёмон» когда-то погнал меня в библиотеку – читать Акутагаву Рюноскэ, которого литературоведы относят к предтечам японского экзистенциализма. В основу сценария положены два его рассказа. «В чаще» — это «репортаж из зала суда». Средневековая Япония. Разбойник Тадзёмару, известный своей жестокостью и похотливостью, встречает на дороге самурая с женой и, одержимый желанием получить женщину, завлекает самурая в чащу, привязывает к дереву, а потом приводит красавицу на это место и на глазах у мужа овладевает ею. На труп самурая натыкается дровосек и сообщает об этом властям. Разбойник пойман. Женщина исчезла, но писатель позволяет нам выслушать ее исповедь. Устами медиума свидетельствует и дух самого убитого. Однако как именно погиб этот человек — мы не узнаем. Защищая свою честь в жизни и смерти, каждый персонаж выдвигает свою версию, и они противоречат друг другу.
Мысль писателя прозрачна: нет в мире деления на объективное и субъективное, дорогу и чащу, истинное и ложное. И что ж такое нравственный кодекс? Навязанная человеку система представлений или то, чем в пограничной ситуации определяется его личный выбор?
Куросава длит беседу с писателем, выводит ее за рамки предложенного повествования. Она перерастает в спор. И потому режиссер привлекает сходный по проблематике рассказ «Ворота Расёмон», частью превращая его в обрамление истории. Фабула этого рассказа проста. В разоренном смутой и чумой средневековом Киото трупы, которые не на что похоронить, бросают на верхнем ярусе ворот Расёмон. Оказавшийся не у дел слуга прячется здесь от страшного ливня. Пристанища у него нет. Воровать он не хочет: это перечеркнуло бы все, во что он верил раньше. Сверху раздается шум. Слуга догадывается, что кто-то обирает трупы, и застает старуху «в кимоно цвета коры дерева хиноки», выдергивающую у мертвой женщины волосы «на парик». Она оправдывается тем, что надо как-то выживать и что умершая тоже обманывала, выдавая мясо змеи за сушеную рыбу. Слуга больше не колеблется: он стаскивает со старухи кимоно и убегает. Умирающий город – сам по себе пограничная ситуация. Для всех.
Фильм открывается черным ливнем. Под портиком ворот Расёмон спасаются от него бродяга, дровосек и буддийский монах, причем дровосек в сценарии становится свидетелем событий в чаще. И тогда повисает вопрос: если даже духи лгут, как познать истину? Режиссер множит предложенные писателем противопоставления и все же отталкивается от текста. Возникает, например, оппозиция двух поединков. Оба ведутся из-за женщины и ею инспирированы: она требует, чтобы один из свидетелей ее позора был убит. В изложении разбойника он сам освобождает привязанного к дереву пленника. Соперники дерутся как дьяволы. Тадзёмару побеждает. О том, что женщина убежала, он говорит лишь с некоторой досадой. В чем-то он даже благороден.
Дровосек видит эту сцену иными глазами, глазами простого человека, лишенного меча. Женщина сама освобождает мужа. Но тот, обзывая ее шлюхой, отказывается за нее драться. И вдруг жертва превращается в судью. Она смеется над мужчинами, в своей безмерной и смешной гордыне считающими, что право выбора — за ними. Это женщина выбирает того, кто в силах ее завоевать. И мужчины дерутся, неохотно и жалко, не столько нападая, сколько стараясь отползти в сторону. Оба они — трусы. Самурай, что никак не соотносится с «бусидо», даже кричит: «Я не хочу умирать!». Тадзёмару просто везет, и он закалывает поверженного, обезоруженного противника.
Под портиком ворот Расёмон сталкиваются три точки зрения, три психологических подоплеки поступков. Бродяга, отрицающий саму по себе возможность «жить по правде» и готовый выслушать любую байку, была б она занятна. Буддист, уверенный, что только правдой держится мир. Дровосек – слабый, ошибающийся человек, но с ним связана надежда. Ад Куросавы — это место, где никому нельзя верить. И мы бы решили, что нигде ничего иного и не существует, если бы не финал фильма.
Акутагава Рюноскэ занимает в японской литературе особое положение «западника». Жизнь этого писателя началась сугубо традиционно. Он появился на свет у немолодых родителей под знаком Дракона. Драконом его и назвали (первый иероглиф в имени «Рюноскэ»). А поскольку поздние дети в Японии считались дурным предзнаменованием, мальчика, чтобы обмануть злых духов, отдали на воспитание дяде, брату матери. Патриархальный уклад дядиной семьи долго принимался им как должное, тем более что люди были высокообразованные, знатоки средневековой японской прозы и поэзии. Однако после школы Акутагава поступает в Токийский императорский университет на английское отделение филфака, где на него обрушивается мировая классика. Гоголь, Достоевский, Чехов, Стринберг, Ибсен… В рассказах писателя легко прочитываются сюжетные и проблемные аллюзии европейской литературы.
Куросава – «западник» в кино. В доброй половине того, что им снято, также ухватывается знакомый сюжет (не считая прямых экранизаций). На родине «Расёмон» (1950) был встречен холодно. Огорченный этим, Куросава все бросил и уехал на рыбалку. Один из его друзей, без ведома режиссера, отвез картину на Венецианский фестиваль, где она получила «Золотого Льва», а через год – «Оскара» за лучший фильм на иностранном языке. Режиссер в это время уже снимал «Идиота» — реализовывал замысел, возникший у него много лет назад. Достоевский всю жизнь оставался одним из его любимейших писателей. По мнению Куросавы, мощь сочувствия человеческой трагедии, выраженная в произведениях писателя, поднимает его над людьми. «Он кажется невероятно субъективным, однако, когда вы заканчиваете книгу, то понимаете, что более объективного автора не существует… Его сочувствие – какое-то надчеловеческое качество, богоподобное… Вот чем я восхищаюсь в Достоевском и за что ужасно люблю князя Мышкина».
Фильм много критиковали. Куросавское обожание заставило его, насколько возможно, сохранить основную сюжетную линию и касающийся ее текст, дав его в комментариях и объяснениях, однако урезать до минимума все, что хотя бы несколько выходит за эти рамки. Насчет комментариев – я не знаток японской культуры, но, может быть, в этой особенности фильма сказалась традиция японского кинематографа? Даже ранее японское кино, строго говоря, не было немым. На сеансе присутствовал актер, озвучивавший персонажей, растолковывающий детали в их поведении, а временами и комментировавший их поступки. На этой интеллектуальной должности подрабатывал старший брат Куросавы, приводивший его с собой в кинотеатр. И вообще: совпадаем ли мы с японцами в определении понятия «западник»?
Действие романа перенесено в Японию после Второй мировой войны. На Хоккайдо возвращается побывавший в плену и чудом избежавший смертной казни на Окинаве Мышкин (некоторым персонажам даны японские имена). Заснеженный остров выбран не случайно: быт его обитателей ближе к европейскому, чем в иных провинциях. Люди сидят на стульях, едят за высокими столами. Но главное – в их характерах оправдана столь необходимая Куросаве «неяпонскость». И здесь, по мнению киноведов, режиссер терпит фиаско.
Среди моих видов занятости в Канаде есть и «комментированное чтение». Как правило, за ним обращаются студенты, которые без оного очевидно теряют большую часть смысла классических произведений, поскольку его необходимо опереть на культурологический очерк. С «Идиотом» у них — вечные проблемы. Его содержание либо не понимается вовсе, либо остается в их головах «с точностью наоборот». Например, «курок», спущенный в истории поведением Тоцкого, сбоит. Современная канадская девица смотрит на эту трагедию едва ли под углом осуждаемой обществом педофилии, никакие русские корни не помогают. И, позволь ей рассуждать самостоятельно, куда только не забредает.
А кто Настасья Филипповна в японском контексте? «Дзеро», гетера высокого ранга? Так откуда у нее взяться душевным мукам? У Ихара Сайкаку (XVII век) впавшие в нужду родители направо и налево поправляют семейные обстоятельства, продавая красавицу-дочку в «веселый дом». Развлекательную индустрию страны не представишь себе без гейши, хранящей чистоту только в очень богатых заведениях. И, несмотря ни на объяснения, ни на преданность автору, характеры теряют полноту. В чете Епанчиных генерал умаляется до эпизода, а Лизавета Прокофьевна выглядит почтительной, скорее, японской мамашей. Аглая, которая так борется за свою самостоятельность, явно дезориентирована в происходящем. Настасья Филипповна – просто истеричка, что к концу фильма сильно надоедает.
Куросава следует сюжету Достоевского, сохраняет его диалоги, вот только в финале ума лишаются оба главных героя – и Мышкин, и Рогожин. Но фильм в целом напоминает, по остроумному замечанию одного из рецензентов, Нью-Йоркскую постановку французской пьесы, переведенной буква за буквой. Кстати, в оригинале он длился более 4 часов. Студия резонно сократила его до 2,5.
Продолжение читайте через неделю.
Монреаль
