От редакции
Напомним нашим читателям, что автор, обложившись канадскими учебниками истории для детей, адаптирует их для нас, великовозрастных иммигрантов…
предсказать, но мир полон любителей.
Из армейских законов Мерфи
Ухо раздора
Все о войне да о войне… Читатель, я не нарочно! Куда ж деваться, если неуемное человечество, как утверждает статистика, за время письменной своей истории сумело развязать более 15 тысяч войн. Причины этих беспрерывных драк, собственно, можно по пальцам перечесть. А можно и не считать. Недаром горестно вздыхал Святитель Тихон Задонский: «Властолюбие есть великое зло в человеке и начало всякого зла…»Иное дело – casus belli, сиречь повод, позволяющий и денег огрести, и невинность соблюсти. Стараются народы, кто во что горазд, придумывают, и в обнимку с Прекрасной Еленой, вкупе с «лепокудрым Аполлоном», «псообразными человеками» и «персями героя власатыми», маячит «продырявленный в Сараеве Фердинанд», в конечном итоге подаривший нам Швейка, который от лица австрийского императора на диво лаконично возвестил Первую мировую войну: \»Убили моего дядю, так вот вам по морде!»
Ни континент, ни этническая принадлежность изобретательности не помеха. Знаете ли вы, что:
— Чарльз Дарвин в заметках о своем кругосветном путешествии упоминает некоего полинезийского монарха, возжелавшего сражений, потому что во влажном климате на глазах портился выменянный у европейцев порох;
— Гондурас и Сомали в 1969 году на неделю и с применением оружия продлили потасовку, случившуюся во время футбольного матча (эту войну так и назвали – «футбольная»);
— пару лет назад глава культурного представительства Ирана в Москве и вовсе заявил, что фильм «300 спартанцев» следует рассматривать как разжигание межнациональной розни. За Ксеркса, бедолага, обиделся: уж больно лихо переложил Голливуд на язык спецэффектов комикс Фрэнка Миллера о битве при Фермопилах, в коей персы потерпели поражение. И никто гневу иранца не удивился. Почему бы из-за фильма не повоевать?
В таком контексте и повод англо-испанской войны 1739-1742 гг. смотрится естественно. Вообразим Палату общин туманным лондонским деньком 1738 года. Что именно тогда обсуждалось, я не выясняла. Скорее всего, что-нибудь привычное – вроде цен на масло для уличных фонарей. И вдруг в эту тишь и благодать врывается капитан торгового флота Роберт Дженкинс (Robert Jenkins) и, потрясая своим отсеченным ухом, требует возмездия.
Ухо ему, впрочем, оттяпали семью годами раньше, и уж как он его сохранил – то ли мумифицировал, то ли замариновал – неизвестно. И отчего так долго молчал – тоже. Однако обстоятельства данного проишествия изложил подробно.
9 апреля 1731 года корабль “Rebecca” был задержан испанцами у берегов острова Куба. Возглавлял таможенный отряд капитан Фандино (Juan de Leon Fandino), в чьи обязанности входила проверка судов на предмет контрабанды. Как ни хитрили агличане, контрабанду у них нашли. Фандино – чего ж вы хотите от горячего испанского парня? — выхватил меч, и ухо Дженкинса полетело на палубу. Факт, конечно, прискорбный. Но членов Палаты поразило не столько деяние нервного таможенника, сколько прозвучавшие при сем слова: «Да окажись здесь хоть сам король английский и нарушь он закон, — воскликнул Фандино, — я поступил бы с ним так же!»
Премьер-министром Британии был в то время Robert Walpole. На гравюре, запечатлевшей одноухого капитана в Парламенте, премьер, брезгливо отворотившись от наседающего Дженкинса, еще и ручкой его отодвигает. Отстань, мол, есть занятия и посерьезнее.
А вот общество к капитану заблаговолило. «Деловые интересы диктовали войну, поскольку предполагалось, что она потеснит испанских и французских конкурентов». Как ни противился сэр Walpole, через год война была объявлена. Имечко она получила курьезное – «Война из-за Дженкинсова уха» — и велась соответственно. Например, французские корабли, подвергавшиеся атакам Британского королевского флота, страховку покупали в Лондоне: дешевле получалось.
Постепенно Дженкинсова заварушка втянула в свою орбиту и другие европейские государства, переросла в войну за Австрийское наследство (не спалось Фридриху Великому без Силезии!), длилась до 1748 года и для англичан не задалась. По заведенному обычаю, откликнулась она и в североамериканских колониях.
Не так было хотелось, да Бог велел
Здесь война шла под куда более благородным именем короля Георга и мало кого волновала. Пособия отмечают всего пару эпизодов.
И американцы, и канадцы продолжали жить по евангельской заповеди «Довлеет дневи злоба его», когда капитан Поль Марен (Paul Marin), офицер французского военного флота, собрал 500 ополченцев и пару сотен индейцев и в ноябре 1745 отправился на южное побережье озера Шамплен, в Новую Англию. Но и этот шаг оставил бы британцев равнодушными, не устрой бравый вояка резни в городке Саратога. Запылали дома, тела убитых лежали без погребения. Более сотни жителей попало в плен. Очевидец комментирует парадоксальность пограничных войн: «В то время как французские офицеры вежливо беседовали с офицерами английскими, десять подвешенных за ноги британских солдат дожидались, пока до них дойдут руки у крещеных канадских индейцев».
Однако когда нью-йоркцы попытались уговорить индейцев племени мохок отомстить французам, прочие члены Ирокезского союза запротестовали. Аборигенам незачем было вмешиваться в этот конфликт. «Страшный сон» Саратоги последствий не возымел. Но сам городок позже вновь появится в истории.
Гораздо более значимым стало падение Луисбурга, которое канадцы едва ли не сами и подготовили. Об очередной войне они прослышали первыми: в крепость эту новость принес быстроходный парусник. Вдохновленные европейскими успехами Франции и убежденные в неуязвимости родимых стен, канадские каперы принялись беспокоить американцев в окрестностях Акадии, захватывая «по законам военного времени» все шатавшиеся по Сен-Лорану без охраны торговые английские корабли.
И тут оказалось, что война, и переплыв океан, обнаруживает некую странность характера. На местный манер. Во-первых, новоанглийские поселения, чего от них никто не ожидал, забыли мелкие междоусобицы и в ответ на бесчинства канадцев непривычно сплотились. Во-вторых, морские и сухопутные войска действовали сообща («что бывает крайне редко», — подсказывают пособия). Peter Warren, командовавший Бостонским подразделением королевского флота, и лесоторговец William Pepperell, офицер «милиционной армии» — народного ополчения, по-нашему, решили атаковать Луисбург, наплевав на его высоко стоящую репутацию, причем сэр Pepperell на свои средства собрал и вооружил 4000 солдат. Эдакие Минин и Пожарский Нового Света.
Британцам послужило и то, что всего лишь за неделю до похода гарнизон крепости восстал против губернатора и проворовавшегося интенданта Франсуа Биго (Franсois Bigot). Горожане приняли сторону гарнизона. Мятежников удалось успокоить обещанием улучшить довольствие, но ни о какой дисциплине и боеспособности говорить в такой ситуации не приходилось. Вдобавок французские корабли покинули залив, так что сдержать нападавших было некому.
Американцы высадились в Gabarus Bay, и ополченцы все длительное сражение демонстрировали сноровку ветеранов. Несмотря на обстрел из крепости, они сумели подтащить свои пушки достаточно близко, чтобы нанести чувствительный урон и крепостным стенам, и располагавшимся внутри зданиям. Канадские контратаки положения не спасли. Через несколько недель, отчаявшись получить помощь от короля, губернатор выкинул белый флаг. Власти, гарнизон и жители Луисбурга были отосланы во Францию.
Среди американцев падение крепости вызвало бурный восторг, а Париж и Новая Франция погрузились в траур: страдала национальная честь. Посему и года не прошло, как граф д’Анвий (d’Anville) двинул через Атлантический океан вроде бы мощную флотилию. Примечательно, что на борту одного из кораблей в Канаду возвращался Франсуа Биго. На этот раз в качестве нового интенданта Квебека. А не в этом ли и дело было? Несчастной экспедиции попросту не выпало ни единого удачного момента. От шторма к шторму теряя негодное снаряжение и людей, настигнутая сразу несколькими болезнями, флотилия пришла в Chebucto Bay с грузом мертвецов, среди которых был и граф д’Анвий. Его второй помощник сошел с ума и пытался покончить с собой. Те, кто уцелел, благоразумно согласились, что против судьбы не попрешь, и хором отплыли на родину.
Честь продолжала страдать. И Квебек выставил на ее защиту 680 ополченцев и моряков. Эта маленькая армия добилась столь же маленькой победы: разбила американский гарнизон городка Grand Pré в Акадии, после чего, изнуренная, поплелась обратно.
И все-таки – если не принимать во внимание падение Луисбурга – войну выиграли французы. По крайней мере, так говорится в пособиях. Вернулась к ним и канадская крепость, а с нею и национальная честь.
Кинематограф, три скамейки…
Чтобы понять, почему британский лев выпустил из лап свою добычу, нужно оглянуться на 30-е годы XVIII века. Европа, по Утрехтскому миру, провела их спокойно. «А тем временем в колониях продолжалась собственная борьба за империю». Типичные титры немого кино. В следующем кадре потный дядя Том разгибает натруженную спину, и нашему взору открывается необъятная плантация сахарного тростника. Мех и рыба стушевались, и (следующие титры) «фактически большая часть национального дохода Франции и Англии базировалась на сахаре». Французы и британцы вошли в клинч на островах Карибского бассейна, на Барбадосе с Ямайкой и в Индии. Как пишут пособия, их интересы теперь полностью выражает детская считалочка: «Рыба, мех, мука, табак, сахар, специи и злак». Деткам задают коварный вопрос:
— Как все это могло затронуть Канаду, которую Вольтер презрительно назвал « несколькими акрами снега»?
Но долго в неведении не томят: война в Америке совпала с вооруженным спором за Индию и в чем-то от него зависела. Британская Вест-Индская компания контролировала такие стратегически важные пункты, как Калькутта, Мадрас и Бомбей. А Мадрас, в частности, был одним из центров торговли специями. В 1746 году Франция его отвоевала.
Заключая с Британией мир в 1748, она отдала свои индийские приобретения за Луисбург. Для многих французов этот обмен прозвучал абсурдно. А я солидарна с королем. Людовик XV проявил себя как дальновидный политик и добрый христианин, памятуя, что не хлебом единым жив человек. Он возвращал своим колонистам не только приморскую крепость, но и чувство собственного достоинства.
«Война короля Георга» практически ничего не привнесла в североамериканские колонии. Она была лишь прологом к спектаклю Семилетней войны, на постановку которого государства не пожалели не средств, ни территорий. Но об этом – через неделю.
Монреаль
