От редакции
Напомним нашим читателям, что автор, обложившись канадскими учебниками истории для детей, адаптирует их для нас, великовозрастных иммигрантов…
Внучка: А у тебя была?
Бабушка: Да. Мужчины.
Бабья дорога от печи до порога
Это русскому человеку женщина на престоле не в диковинку. Англичанам же оно было непривычно. Генрих VIII, например, питал сильное предубеждение к подобной возможности и всяко старался ее избежать. А потому и Елизавета, рожденная Анной Болейн в наизаконнейшем браке, и первая его дочка, Мария, долгие годы существовали на положении «love children» — внебрачных детей.Обеспечив своему единственному сынку, Эдуарду VI, свободный проход к власти, король весьма хвалил себя за предусмотрительность. Как вдруг, едва ли не на смертном одре, сообразил, что слабый здоровьем мальчик не лучшая опора для династии, и, поспешив подстраховаться, вписал в очередь на корону и Марию, и Елизавету.
Вообще, если воспринимать словосочетание «дитя любви» буквально, то таковыми являлись все генриховы детки. Страстный был мужчина. И обе девочки унаследовали эту особенность его натуры.
Взойдя на трон лет под сорок (по тем временам – перестарком), суровая и сдержанная Мария I неожиданно потеряла голову из-за молоденького испанского красавца Филиппа II и, не раздумывая, вышла за него замуж. Настрадалась от его холодности. Перенесла ложную беременность. Заболела водянкой. И за 5 лет супружества и правления видела своего милого всего года полтора, так и не успев реализовать запасы своей пылкой страсти.
Зато уж на государственном поприще эта испанка по матери (не сочтите за ругательство) развернулась всерьез, заслужив одноименное со знаменитым коктейлем прозвище «кровавая Мэри». Она словно предчувствовала свой скорый конец и так активно возвращала страну на путь католицизма, что, как и Франциск I, сделала костры, на которых сжигались протестанты, привычной приметой пейзажа.
Но если французы полвека только тем и занимались, что переводили дрова – благо дешевы! — и решали, на каком языке вести богослужение, то Англия ухитрялась поглядывать по сторонам и в елизаветинскую эпоху окончательно утвердила свои права на Ньюфаундленд.
Страсти по Елизавете I
Дипломированных душеведов университеты в XVI веке не выпускали. Сегодня нам и без психфака ясно, что, имея в папашах Генриха VIII, поневоле попадешь в пациенты к психопатологу. Но современникам Елизаветы ее стойкое отвращение к замужеству казалось загадкой.
А может, и так: будучи, как тогда считалось, женщиной зрелой – 25 годов, Елизавета не захотела превращать свою личную жизнь в достояние общественности. «Англия – мой супруг, подданные – мои дети», — заявила она, принимая полномочия. И под прикрытием этой остроумной формулировки, несмотря на требование парламента создать здоровую королевскую семью, упорно отвергала потенциальных женихов.
Сразу же после коронации к ней посватался новоиспеченный вдовец Филипп испанский. Мария его явно разбаловала. Он полагал , что любовь к его особе – нечто вроде фамильной черты Тюдоров, и был в своих домогательствах чересчур откровенен: небрежно цедил сквозь зубы положенные банальности и настаивал на том, что трон подобает только мужчине. Ему отказали.
За ним последовала целая вереница соискателей. Кажется, в Европе не осталось на тот момент ни одного царственного холостяка, который не набивался бы Елизавете в мужья. Даже Иван Грозный, состоявший с ней в переписке, поучаствовал в этом конкурсе. Он повторил ошибку Филиппа, тоже получил отказ, съязвил насчет «пошлой девки», за спиной у которой английские купцы свою выгоду блюдут — о государевой не радеют, однако в конечном итоге и сам не расстроился, и королева на него зла не держала. Через несколько лет они уже опять на пару создавали для потомков образцы эпистолярного жанра. И возникшая в Англии еще при Марии «Московская торговая компания», как и осевшие в Москве торговые английские люди, не пострадали ни перышком. А вот Филипп обиделся сильно, и между Мадридом и Лондоном началась вечная пря.
Испанец и московит забыли, что прежде всего Елизавета ощущала себя женщиной. В течение 45 лет, а именно столько она просидела на престоле, Англия признавала только один канон красоты, который странным образом совпадал с королевской внешностью, — на что возмущенный Шекспир откликнулся сонетами «к смуглой леди». Королева запретила придворным дамам соперничать с нею в роскоши нарядов. До старости с удовольствием танцевала. А чтобы не дышать пеплом и тем самым сохранить хороший цвет лица, издала «Акт о единообразии», дозволяющий католикам невозбранно отправлять свои мессы в стране победившего протестантизма.
Ближний круг «рыжеволосая Бесс», естественно, формировала из мужчин и, не стесняясь, тратила солидную часть госбюджета на своих фаворитов. Так что прозвище «девственница», которым она так гордилась, историки толкуют более в политическом смысле.
Морские волки
Общеизвестен тот факт, что Елизавета имела слабость к пиратам, которых нежно называла «мои морские волки». Было бы наивно полагать, что ее привлекала сама по себе морская романтика (хотя, может, и не без того). За удивительным, на первый взгляд, пристрастием скрывался «магнит попритягательней»: институт каперства в английском варианте стал одним из важных источников пополнения золотого запаса. При Елизавете Англия ввела «ноу-хау» в кораблестроении — маневренные, хорошо оснащенные суда, которые легко брали верх над неуклюжими испанскими галеонами. Добытые испанской кровью и потом заокеанские сокровища потекли в английскую казну.
О том, насколько велики были доходы от этого рода полугосударственной деятельности, дает представление следующий эпизод. Однажды английским каперам удалось пленить испанское судно «Матерь Божья», везшее исключительно ценный груз. Пираты пошалили и уполовинили королевскую долю. Обычная история – «вор у вора дубинку украл». Но Елизавета пришла в ярость и приказала своему фавориту Уолтеру Рэйли (подробнее о нем ниже) разобраться с шалунами. Государственный кошель пополнился 80 тысячами фунтов стерлингов.
Выходит, учебники недаром заверяют, что Елизавете хватало украденного золота, оттого, мол, она и не стремилась основывать дальние колонии. Но на инициативы своих любимцев в этом направлении смотрела в целом благосклонно.
В 1576 году искать северо-западный путь в Индию и Китай отправился сэр Мартин Фробишер. Следует заметить, что в применении к пиратам звание «сэр» не всегда свидетельствует об изначальном благородстве. Точную сумму, по внесении которой королева причисляла морского волка к желанному сословию, историки не называют. Но, скорее всего, она была умеренной, иначе откуда же среди каперов столько сэров?
Впрочем, Фробишер свое звание заслужил. История его жизни так и просится на экран. Матрос с 14 лет, в 21 год он уже командовал собственным кораблем. Горел в стычке с французами, был пленен африканцами и трижды арестовывался за пиратство. Рядом с Фрэнсисом Дрейком – тоже сэром – дрался с Непобедимой армадой, за что, собственно, и был произведен в рыцари. И погиб геройски — от тяжкой раны, полученной в одном из сражений.
Из первого своего вояжа мореплаватель привез живого иннуита, образец блестящей скальной породы и изменения в навигационных картах: он открыл залив на северном побережье Канады, которому присвоил свое имя.
Иннуит произвел сенсацию и скоро умер. Кусочек скалы оказался, как и у Картье, «фальшивым золотом». И все-таки Фробишеру суждено было стать отцом первой канадской «золотой лихорадки», что иллюстрирует разницу в характере французов и англичан. Нашлись энтузиасты, которые углядели в блестящей породе подлинную «золотую пыль». И еще дважды Фробишер ходил в Канаду в сопровождении многочисленной компании золотоискателей.
С трофеями не мелочились. Учебники по-разному определяют вес доставленной из Канады руды, но и меньший из них впечатляет: 200 тонн. Только вот золота в ней не содержалось. И тут Елизавета позволила себе воистину королевский жест. Пощадив авторитет опытного моряка и красивого мужчины, она объявила эту руду неизвестным, но полезным металлом. Что не помешало в конце концов всю ее выбросить.
Исторические анекдоты о сэре Хэмфри Гилберте рисуют его трогательным и интеллигентным. Ему принадлежит замечательная фраза: «Мужайтесь: в море мы столь же близки к небесам, как и на берегу». Но в какой ситуации она была произнесена – Бог весть. Книжка для маленьких считает, что это его предсмертные слова. В книжке для подростков Гилберт с помощью этой высокой мысли останавливает панику матросов на тонущем судне, а смерть во время шторма встречает с книгой в руках.
Хоть Елизавета отзывалась об этом рыцаре большой морской дороги, как о человеке, которому в море не везет, именно Гилберту довелось сыграть заключительную роль в провозглашении Ньюфаундленда английской колонией. В начале августа 1583 года три его корабля вошли в порт St. John. Акватория была переполнена рыболовецкими судами, в большинстве французскими и португальскими. О том, что Кабот 100 лет назад уже водружал здесь английский флаг, никто не помнил, а потому в торжественном молчании Гилберт повторил эту процедуру.
Что значит метод! Сэр Хэмфри не только объявил Ньюфаундленд английской территорией, а себя держателем королевского патента. Он выдал рыбакам лицензии на ловлю и распределил между ними побережье для очистки и высушивания рыбы. То есть с присущей ему интеллигентностью устроил все на века. После чего покинул остров – и погиб.
Экспедицией и патентом он был обязан своему сводному брату, Уолтеру Рэйли. Сэру, конечно.
Елизавета в своих привязанностях постоянством не отличалась. Но Рэйли любила долго. Честно говоря, было за что. Моряк и поэт, пират и законник, романтик и трезвый советчик в решении самых скользких государственных вопросов, он, по легенде, попал ко двору, бросив свой плащ в лондонскую грязь, под башмачки королевы. И, видать, в той же грязи навсегда похоронил свою мечту побывать в Америке. Елизавета его не отпускала. Даже штат Вирджиния, в котором его каждая собака знает, Рэйли только назвал, а открывать посылал кузена.
После гибели сводного брата Рэйли попросил королеву перевести патент на его имя и стал Лордом Ньюфаундлендским. «Каковым и оставался, — как сказано в учебнике, — пока не был обезглавлен в 1618 году по приказу Якова I».
Дальнейшую судьбу Ньюфаундленда франко- и англоязычные учебники освещают несколько по-разному. Англичане: «За исключением периода французской оккупации, произошедшей в конце XVII века, Ньюфаундленд до 1949 года относился к британским колониям». Французы: «Ньюфаундленд узнал разные виды правления и на Квебекской конференции 1864 года склонился к проекту конфедерации». Вот и пойми, кто острову мачеха, а кто – мать родная.
Между тем, мимоходом перерезав в Варфоломеевскую ночь больше народу, чем казнил за всю свою жизнь Иван Грозный, французы кое-как завершили общенациональный диспут на религиозные темы и вспомнили об Америке. Но об этом – через неделю.
Монреаль
