Отторжение русской культуры, или Пушкин и краденое зерно

В оккупированном Херсоне появляются плакаты «Единой России», в которых говорится о «городе с русской историей»

Русская культура гибнет на полях сражений в Украине: агрессия России привела к давно назревшему пересмотру ее значения и даже к «cancel Russian culture», ее отторжению. Вплоть до сноса памятников Пушкину. Кое-кто из россиян возмущен «вандализмом», но после чудовищных разрушений украинских городов, после зверств российской солдатни такая реакция лишь подчеркивает девиантность русской культуры.

Специфичность эта давняя. Так, нынешняя война имеет много параллелей с Крымской (1853-1856 гг.), а тогда все поголовно властители русских дум ликовали, воспевали православные кресты над Царьградом (Константинополь, ныне Стамбул, Турция – ред.), рвались в «бурю огневую», в общем, пылко выражали национальную идею и формировали общественное мнение. Ведь смутные чаяния народов отливают в чеканные строки и образы именно деятели культуры, такие как князь Вяземский, друг Пушкина, поэт Тютчев и пр., включая Чаадаева, на примере которого можно наглядно показать фальшь русской культурологии.

Фальшь эта также старинная, можно сказать, генетическая. Ибо история в России была и есть инструмент идеологии и потому настолько изменчива, что все писанное российскими авторами требует проверки достоверности фактов, не говоря уже об их совершенно извращающих суть дела трактовках. К примеру, сейчас, когда Россия напала на Украину, появились учебники, в которых Киевскую Русь заменили просто Русью. Между прочим, это говорит о том, что нападение планировалось давно и к нему готовились всесторонне, в том числе в культурном плане.

Что ж, обратимся к истории вопроса. В историографии и культурологии России до сих пор царит революционно-демократическая линия: декабристы разбудили Герцена, тот развернул революционную пропаганду, Белинский-Чернышевский и прочее бла-бла-бла. На этой основе сформировали советскую школьную программу по литературе – и тем самым мировоззрение поколений. А коль Чаадаев слыл бичевателем язв отечества, дружил с декабристами и Пушкиным, то и попал в обойму. Вот, мол, какие блистательные имена у советской власти в предтечах! Советов давно нет, но традиция жива, что, впрочем, понятно: никто ничего из Чаадаева не читал, кроме пары цитат из учебников. Так и попал в демократы «христианский философ», хотя был он истовым имперцем, европейской либерализации боялся, как черт ладана, а от Герцена отмежевывался.

 

Надеждин

Или взять издателя журнала «Телескоп», в коем и был опубликован опус Чаадаева. Он вообще пострадал по недоразумению, попав под горячую руку. Умом Николай I не блистал и переоценил опасность Чаадаева, недооценив полезности Надеждина, который в том же 1836 году поместил в журнале и свою благонамеренную программную статью «Европеизм и народность в отношении к русской словесности».

Статья Надеждина и сейчас была бы ко времени, вполне пришлась бы к путинскому двору – и смыслом, и стилем. В ней он отстаивал право России быть собой, не беря в пример Европу, и восторгался… русским кулаком: «Европейцу как хвалиться своим тщедушным, крохотным кулачишком? Только русский владеет кулаком настоящим, кулаком comme il faut, идеалом кулака. И, право, в этом кулаке нет ничего предосудительного, ничего низкого, ничего варварского, напротив, очень много значения, силы, поэзии!»

Перекликаясь с Чаадаевым, восклицал: «Да и что такое Европа – Европа? Кто-то раз шутя говорил, что он хочет переделать географию и разделить землю не на пять, а на шесть частей: Европу, Азию, Африку, Америку, Океанию и Россию, эта шутка для меня имеет в себе много истины. <…> Наше отечество, говорю, имеет полное право быть особенною, самобытною, самостоятельною частью вселенной. Ему ли считать для себя честью быть примкнутым к Европе, к этой частичке земли, которой недостанет на иную из его губерний?»

Завершает инвективы он характерной базисной формулой: «В основание нашему просвещению положены православие, самодержавие и народность. Эти три понятия можно сократить в одно, относительно литературы. Будь только наша словесность народною: она будет православна и самодержавна!». То есть повторяет триаду графа Уварова, изложенную в докладе царю при вступлении 19 ноября 1833 г. в должность министра народного просвещения. Нечто подобное мы слышим и сейчас от людей, отвечающих в России за культуру и просвещение. Нет-нет, господа, напрасно царь был строг с верным человеком! Николай Палкин перегнул палку. Впрочем, вскоре все утряслось, ссылка Надеждина продолжалась недолго, и уже с 1838 года он служил в Министерстве внутренних дел Российской империи в Санкт-Петербурге и даже стал редактором «Журнала Министерства внутренних дел». Правда, умер рано, в начале 1856-го, в возрасте 51 года, не пережив краха в Крымской войне, не увидев, что русский кулак слаб, что России задрали куцый военный подол и устроили публичную порку. А пару месяцев спустя и космист Чаадаев ушел в мир иной, видя, чем закончилась «вселенская миссия» России. Подумывал о самоубийстве, да воспаление легких избавило от греха.

 

Тютчев и наше всё

И Тютчев приближал войну, в одних рядах с Вяземским, Надеждиным, Чаадаевым и прочими певцами отечества:

Вставай же Русь! Уж близок час!
Вставай Христовой службы ради!
Уж не пора ль, перекрестясь,
Ударить в колокол в Царьграде?
В доспехи веры грудь одень,
И с Богом, исполин державный!..
О Русь, велик грядущий день,
Вселенский день и православный!

 Думаю, и Пушкин, доживи он до той войны, не выбился бы из рядов. Писал же он во время польского восстания 1830-31 гг. князю Петру Вяземскому, переживая за имперскую целостность и величие России: «Всё-таки их надобно задушить, и наша медлительность мучительна…». Он опасался вмешательства Запада в «семейную распрю», и откликнулся патриотической одой, немедленно опубликованной брошюрой «На взятие Варшавы». Ее хвалил Баратынский, одобрил сам царь, но всех превзошел вольнолюбивый Чаадаев: «Я только что прочел ваши два стихотворения. Друг мой, никогда еще вы не доставляли мне столько удовольствия. Вот вы, наконец, и национальный поэт; наконец вы угадали свое призвание».

И Жуковский вдохновлял народ против неразумных поляков, и многие иные, и не удивительно, что в 1835-м Лермонтов пишет «по случаю новой политической тревоги на Западе» (опять в связи с беспокойством в Польше) свою оду в том же роде.

Но Вяземский смеялся над «географическими фанфаронадами» Пушкина: «Что же тут хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что мы лежим врастяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст…». Князь считает нелепостями его угрозы Европе: «нам с Европою воевать была бы смерть». И возмущается: «В «Бородинской годовщине» опять те же мысли или то же безмыслие. Никогда народные витии не говорили и не думали, что 4 миллиона могут пересилить 40 миллионов, а видели, что эта борьба обнаружила немощи больного, измученного колосса. Вот и все: в этом весь вопрос. <…> Охота вам быть на коленях пред кулаком».

«Охота быть на коленях», «шинельные стихи» – ай да Вяземский! Что там Достоевский говорил о русской литературе? Да, она действительно вышла из имперской шинели.

Увы, ко времени Крымской войны уже Вяземский, утративший либерализм, постаревший и впавший в религиозность, писал в стиле Надеждина: «Англия и Франция могут действовать и действуют на Турцию торговлей, так называемым просвещением, а мы не имеем над ней этого торгового влияния. Мы можем налечь на неё только физической силой. Следовательно, когда обстоятельства того требуют, и нужно брать силой, а не словами».

Снова сила, кулак – таков был общий повелительный многовековой императив россиян. Мало того, князь сам жаждал на склоне лет бранных утех!

Брошусь в бурю боевую
За алтарь, за Русь Святую
И за белого царя!

 Итак, настроение лучших умов русского общества того времени можно выразить кратко: Россия uber alles (Россия превыше всего – с нем. — ред.), русский кулак есть основа права, и пора водрузить русский флаг над Царьградом. Точно так спустя 170 лет нынешние Надеждины и Мединские мечтали о захвате Киева за 3 дня и о победном марше по Крещатику. Та не так сталося, як гадалося.

Что касается Пушкина, то его защитники твердят, что Шиллер с Гёте не ответственны за Гитлера. Так-то оно так, но улицы оккупированного Херсона уставлены билбордами с его портретом: мол, солнце русской поэзии является внучатым племянником Ивана Абрамовича Ганнибала, основателя Херсона, города с русскими корнями! Поэтому аналогии с немецкими классиками мало уместны. Может быть, их российские коллеги и не ответственны за Путина, но идею необыкновенного величия России, ведущую к постоянным агрессивным войнам, они воспевали дружно. И, как видите по херсонскому Пушкину, их имена продолжают служить оружием агрессии.

Между прочим, мимо его портретов идут колонны машин с украденным украинским зерном! Он как бы освящает грабеж… Затем корабли, отключив транспондеры, воровским манером вывозят его в Сирию. Так что да, Пушкин остается символом русской культуры.

Его защитники пытаются убеждать, что сейчас он был бы на стороне Украины. Бросьте, господа! Вспомните, как он призывал скорее задушить Польшу, а ведь та долгое время была сильнейшей державой на востоке Европы и лишь за 3 года до его рождения утратила независимость. Что уж говорить об Украине, отношение к которой у имперцев было совершенно путинское.