Попытки канадского кинематографа не захиреть в падающей с юга тени, конечно, приносят плоды. Там, где эта тень всего гуще — в Квебеке, — в 2005 году вышли на экраны два фильма: художественный «Aurore» (имя девочки) и документальный «Les voleurs d’enfance» («Похитители детства»). Объединяет их пафос: тревога за участь квебекских детей.
Имя «Аврора» у каждого вызывает свои ассоциации. Для подавляющего большинства россиян – это, скорее всего, что-то древнеримское: богиня зари, мать ветров, героиня многочисленных живописных сюжетов. Для бытующего неподалеку от Невы петербуржца – это, вероятно, легендарный крейсер.Наконец, так названо российское издательство с печатной базой в Финляндии, специализирующееся на репродукционных альбомах. Как же мы за ними гонялись!
Для квебекуа «Аврора» – символ жестокого обращения с детьми. «Семейного» убийства. В 1920 году провинция обсуждала судебный процесс «король против Телесфора Ганьон (Tеlesphore Gagnon) и Мари-Анн Уд (Marie-Anne Houde)» по делу об издевательстве, доведении до физического истощения, избиении с фатальным исходом и (или) отравлении 10-летней дочери Телесфора Авроры. Девочке было 8 лет, когда от туберкулеза скончалась ее мать. Сиротами остались четверо детей. Вторично (по сильной страсти) отец женился на вдове своего кузена. В этом браке родилось четверо детей (близнецы появились уже в тюремной больнице). Суд приговорил мачеху к смертной казни через повешение, но в связи с беременностью изменил кару на пожизненное заключение. Через 15 лет Мари-Анн Уд выпустили умирать: рак мозга и груди. Отец просидел 5 лет и, освободившись, женился в третий раз. Умер он уже в 60-е.
В Квебеке начала 20-х большие семьи не просто норма – предмет гордости, в частности, для интеллектуалов. Анри Бурасса и иезуит Луи Лаланд (Louis Lalande) наперегонки призывали женщин к выполнению своего патриотического и религиозного долга, упрекая тех, кто «в своем эгоизме» стремился ограничить природу. В стенограмме суда записан выкрик Мари-Анн: «Как я могла справиться со всеми этими детьми?». Вряд ли кто-нибудь счел этот довод убедительным. Двое детей в семье Ганьонов еще до Авроры умерли, как пишут в протоколах, «при странных обстоятельствах». И 7-8 детей в семье для сельской местности – обычное дело. С индустриализацией англоязычной Канады спорил франкофонный лозунг «Реванш колыбели!». В статье, опубликованной в 1918-м в «L’Action franсaise», Лаланд делился с читателем оптимистическими подсчетами: если рождаемость в провинции останется на «традиционном уровне», то в конце XX века популяция квебекуа составит 15 миллионов человек.
На ежегодной конференции иезуитов, в августе 1923-го, были указаны враги, отдаляющие от народа этот светлый горизонт: развод, суфражизм, проституция, преступность, индивидуализм; обязательное, поддержанное государством образование, детская смертность, желтая пресса. И, хотя история Авроры продолжала будоражить публику, ораторы практически не затронули вопроса о семейном насилии, о проблемах, возникающих во втором браке между отчимом или мачехой и приемными детьми. Проблемам, которые в деревенском, фермерском Квебеке были особенно остры. Более того, один из выступающих сетовал: «Конечно, наказывая детей, надо исходить из благоразумия и здравого смысла. Но необходимо также избегать чрезмерной мягкости и всепрощения, которые приняты в слишком многих семьях: в них дитя – почти идол, которому молятся при любой возможности. Позвольте повторить вослед всем великим педагогам: те, кого ослепляет любовь, кто потакает всем детским прихотям, кто не в состоянии направить ребенка на верный путь, — эти люди предают свое божественное предназначение». Ну, и чем эти светочи римско-квебекской церкви отличаются от тети Полли («Приключения Тома Сойера»), добросовестно опиравшейся на Писание: «кто щадит младенца, тот губит его»?
Лишь Анри Бурасса краем задел эту тему в докладе «Канадская семья: подстерегающие ее опасности и ее спасение». Опасности – это индивидуализм, коммунизм, давление государства, индустриальный капитализм, демократия, феминизм, урбанизация. Ничего оригинального даже по отношению к предыдущим речам, предложенным этому высокому собранию. Отголосок дела «король против Ганьона и Уд» прозвучал в гневной филиппике, с которой Бурасса обрушился на прессу: «Старшее поколение захватило время, когда об убийстве как об ужасающем факте говорили с содроганием. Могут ли убийства и иные преступления вызвать то же спасительное чувство теперь, если ваши любимые газеты целиком отдают полосы под мельчайшие детали содеянного и ваши дети жадно поглощают эти подробности?»
В полемическом задоре Бурасса, безусловно, преувеличивал: вряд ли отыщется человек, который не вздрогнет от ужаса, прочтя посвященные Авроре статьи. Газеты действительно не поскупились на детали. Особенно, как выяснилось, лютовала мачеха, одним из мотивов которой были деньги, чем, впрочем, не объяснишь, почему своей жертвой она выбрала именно Аврору. Мари-Анн била девочку горячим утюгом и раскаленной кочергой, запирала на чердаке, а оттуда скидывала по лестнице, зимой часами держала в холодном амбаре. Отец то ли ослеп (нельзя же не заметить на детском теле следов такого обращения), то ли в садизме был совершенно подстать своей второй жене (вот уж воистину брак, заключенный на небесах), но и он на те жалобы, что девочка осмеливалась к нему обращать, пускал в ход топорище.
И ведь происходило все это не в городе с многомиллионным населением – в деревне Ste. Philomеne de Fortierville, где, по статистике, насчитывалось тогда 1200 жителей. Однажды Аврора все-таки оказалась в больнице – со сломанной ногой. Но на расспросы персонала отмалчивалась или упрекала себя в неловкости: мачеха пригрозила, что выжжет ей глаза, если та кому-нибудь расскажет правду. Соседи невзлюбили эту семью. Несмотря на то, что Телесфор был не только фермером, но и нужным в деревне мастером: плотником, столяром, кузнецом и лесорубом – ему не могли простить ни поспешности нового брака, заключенного «на непростывшей могиле», через неделю после похорон первой жены, ни «глухой» смерти детей. В сторону его дома старались не смотреть. Промедлив, односельчане со скрипом все-таки «вмешались не в свое дело» и даже отнесли жалобу на семью Ганьон королевскому прокурору, который, к несчастью, не обратил на их визит должного внимания. Ребенок умер от ран и вызванного ими заражения крови (или от яда, точно не знает никто, но известно, что Мари-Анн заставляла Аврору глотать куски хозяйственного мыла и пить воду из-под замоченного грязного белья).
Жутко читать? Конечно. И писать тоже. Но «близость к природе», которую воспевал Торо, вообще странным образом культивирует жестокость. О ней так или иначе напоминала, пожалуй, любая национальная литература. Навскидку – «Земля» Золя и рассказы Чехова («В овраге», «Мужики», «Барыня»). К слову, по Чехову, крестьянская жизнь в целом была уродлива: тяжкий физический труд не способствует облагораживанию натуры.
Широкая общественность и сами крестьяне не ориентировались на социологический контекст. Квебек по-настоящему испугался. Через год театры заиграли посвященную этому кошмару пьесу «Аврора, дитя-мученица» («Aurore, l’enfant martyre»). Написали ее два актера — Lеon Petitjean и Henri Rollin, и выдержала она за три десятка лет около 6000 представлений. Было создано и несколько романов. Я бы не причисляла их к шедеврам. Вот, например, маленькая цитата из произведения «Драма Авроры» («Le drame d’Aurore», автор Yves Тheriault), в котором, само собой разумеется, немного изменены обстоятельства и имена действующих лиц: «Одилон (отец) ничего не знал о дьявольском плане этой низкой женщины. У него и в мыслях не мелькало, что за мягкой внешностью скрывается душа преступницы, чья жестокость может быть сравнима разве что с ее же алчностью и завистливостью». Но в данном случае читатель не глядел на художественные достоинства и недостатки. Книга была раскуплена, тираж допечатывался.
А в 1952-м буквально вся провинция посмотрела фильм «Малышка Аврора, дитя-мученица» («La petite Aurore l’enfant martyre»). Радиорежиссер Jean-Yves Bigras провел натурные съемки на Île Bizard, а павильонные – в Монреале, на Cоte-des-Neiges. Это был один из первых выпущенных здесь художественных фильмов. Да, квебекуа видели в нем самих себя – тогда и этот критерий еще был важен. Но успех картины объяснялся прежде всего тем, чтО отразил экран.
Сочувствие к Авроре не угасало. В 1984 году монреальский Thеаtre de Quat’Sous опять поставил пьесу, созданную в свое время по горячим следам событий. Симптоматичны отклики: «Спектакль не то чтобы очень хорош или очень плох. Скажем так: он необходим. Потому что на 1982 год в Квебеке официально зарегистрировано 2749 детей, страдающих от жестокого обращения… Воскрешая Аврору, Thеаtre de Quat’Sous был прав» (La Presse). Это мнение подтверждает и судьба вышедшей уже в 1990-м книги Andre Mathieu «Аврора: правдивая история» («Aurore: la vraie histoire»). Хотя, вопреки названию, ничего нового автор, кажется, не раскопал, книга была популярна.
Итак, вопрос о защите детства не сходит с повестки дня. Не думаю, однако, что жестокость по отношению к детям – особая примета провинции. Имея под боком Штаты и зная, что творится в России, говорить об этом несерьезно. Скорее, это показатель людской обеспокоенности. Недавно снятый Люком Дионном (Luc Dionne) художественный фильм «Аврора» и в Канаде, и в Квебеке выдвинули сразу на кучу премий, но, право же, лучше он от этого не стал. Добротная иллюстрация, актеры играют неплохо… Значит, вновь работает тема. От прежних интерпретаций фильм отличается двумя фактами. Священник церкви Ste. Philomеne преподобный Ferdinand Massе, который, кажется, никем не обвинялся, по сценарию осыпан упреками в бездействии и после похорон девочки покончил с собой. Сценаристы, на мой взгляд, переусердствовали. Отец Фердинанд, образованный теолог, не жалевший сил на благоустройство деревни, погиб при небольшом взрыве — выравнивал площадку под футбольное поле и не вовремя подошел к тому месту, где был заложен динамит. Случилось это через три года после смерти Авроры. В фильме священник таким оригинальным манером сводит счеты с жизнью. Но, может, режиссер просто лучше меня информирован.
И второе – это процитированный в финале фрагмент из письма к жене уже освобожденного Телесфора: «Дорогая супруга! Ты не ответила уже на два письма. Если и на это не ответишь, я перестану писать. Слишком много у меня работы для одного человека. Мне нужна твоя помощь. Я все еще представляю себе, как ты возвращаешься домой. Эта мысль заставляет меня сходить с ума. Я убежден, что тебя освободят. Ошибается каждый, я – чаще, чем кто-либо другой. Я горячо молюсь за тебя. Заканчиваю поцелуем, глядя с надеждой в будущее, когда действительно поцелую твои бледные губы. Твой муж, который тебя не забыл».
Телесфор не слушал свою дочь. Он верил жене. Но ведь во время судебного разбирательства узнал правду… Как хотелось бы пробормотать, что за каждым выродком не уследишь, и, по крайней мере для себя, закрыть эту тему. Почему не удается – читайте через неделю.
Монреаль
