Это из поэмы Н.А. Некрасова. В советские времена классика разговаривала с нами эзоповым языком. Лет сорок назад прогремели в московском «Театре Сатиры» две премьеры. Марк Захаров поставил там «Доходное место» Островского (спектакль шел меньше года, потом по личному распоряжению Фурцевой его сняли), а чуть позже главный режиссер МАТС Валентин Плучек запустил «Женитьбу Фигаро» Бомарше. Захаров – «шестидесятник». Им и остался, но тогда осовременивание текста (впрочем, очень незначительное), текстовые повторы, короткие мизансцены, резкая их смена воспринимались как новое слово.А сам текст, конечно, бил не в бровь, а в глаз. Кукушкиной — Татьяне Пельтцер приходилось после каждой реплики пережидать аплодисменты. Темы: как порядочный человек содержит жену, и можно ли прожить одним жалованьем. В ответ на слова: «А женатый-то… скажет просителю: на что мне твои обеды, я пойду лучше с женой пообедаю, … а ты мне дай чистыми», — какая-то наивная душа из зала выкрикнула: «Теперь совмещают!» И все же, простите за банальность, ценны эти спектакли не сходством ситуаций, не откровенными социальными параллелями (хотя именно за них «Место» и запретили), но мастерски созданными характерами, тем художественным впечатлением, ради которого и добывался билет. Андрей Миронов играл Жадова и Фигаро. «Доходное место», боюсь, не записано, а значит, беззащитный, пронзительный идеализм Миронова-Жадова для потомков пропал. Бомарше увековечили. На монологе Миронова в пятом действии у меня всякий раз комок в горле.
Оба спектакля – в исторических костюмах и антураже, и ведь как проняло! А «Лес» (МХТ, 2005, режиссура Кирилла Серебренникова), правда, жаль. Для тех, кто пьесу подзабыл: Гурмыжская, уважаемая соседями вдова, с деньгами, поместьем и в возрасте, воспылала страстью к живущему у нее «на хлебах» Алексису Буланову, молодому недоучке, сыну давней подруги. Собираясь за него замуж, но бережась осуждения, она распускает слух, что выдает за Алексиса свою дальнюю родственницу, бесприданницу Аксюшу, влюбленную в купеческого сына. Есть у вдовы племянник, каждый год присылающий подарки и однажды, в предвкушении собственной славы, написавший ей высокопарное письмо. На самом деле, он актер-трагик. В усадьбе появляется на пару со случайно встреченным по дороге комиком и о своем подлинном роде занятий не распространяется. А лес – это дубы да сосенки, которые Гурмыжская продает купцу: на свадьбу и сладкую жизнь с молодым мужем нужны наличные.
Понятно, что акценты в пьесе можно расставить по-разному. Юрий Соломин в Малом театре сосредоточился на актерстве. Серебренников разговаривает о нравах. На сцене нечто советское – вне мотивации. Богатый, по представлениям людей небогатых, интерьер. Такие же наряды. Сказала бы, что квартира генеральской вдовы времен застоя, но Алексиса стилизовали под Путина. Он по утрам в трусах и майке занимается гимнастикой (ох, тонкий намек!) и в адресованном к Гурмыжской монологе пародирует речь президента на инаугурации. Престарелая бабенка-нимфоманка — все ж таки не Россия, а – хотите верьте, хотите нет – ради этого в основном режиссер огород и городил. Да ладно, Путин, за русского драматурга обидно. В целом текст — сам по себе, а персонажи представляют байку о продавшемся молодом человеке, «насытив ее остро-политическими ассоциациями» (из чьей-то рецензии) и смазав, измельчив по ходу дела символику Островского, загнав в «карман» Несчастливцева и Счастливцева (главное, актеры-то хорошие – Дмитрий Назаров и Авангард Леонтьев), отбросив контрапункт с гордой, любящей Аксюшей. «До кучи» навалили детский хор — «Беловежскую пущу» поет. Уровень студенческого «капустника», и цель та же. Скучно, господа.
И на экране резвятся. В 2011-м Валерий Мирзоев снял «Бориса Годунова» А.С. Пушкина. Свою позицию режиссер изложил грамотно, но, к сожалению, изобрел велосипед: «Это не сатира и не аллегория, это попытка обратиться к смыслам пушкинского текста, которые я чувствую как вечные и архетипические, обратиться таким способом, чтобы история развернулась как бы в «вечном времени». Ну, чувствует он ровно то же самое, что каждый читатель: трагедия почти полвека была запрещена к постановке по цензурным соображениям, а значит, эта ее «вневременность» изначально оказалась внятна, в том числе и власть имущим. И какая ж классика без архетипов? За то и любим. А насчет способа – Мирзоев, словно иначе публика не сообразит, что в наши дни проблематика «Годунова» особенно актуальна, перенес действие в современную Россию. Хвалебный хор критиков в унисон провозгласил, что пушкинский текст великолепно звучит на фоне здания думы и московских проспектов, позволяя отыскивать аналогии и выкапывать гибельные закономерности в истории страны.
Честно говоря, просматривая этого «Годунова», я смеялась куда больше, чем на спектакле «Лес». А при появлении царевича Димитрия, наряженного в знаменитый матросский костюмчик безвинно убиенного царевича Алексея, – так даже расхохоталась. Не могу согласиться: не звучит насыщенный архаизмами пушкинский белый стих в виду небоскребов и перед экраном телевизора, на котором зрит события «народ». Многое в искусстве допустимо, а в эпоху постмодернизма – так почти все. Мне, человеку верующему и религиозному, фильм канадца Нормана Джуисона «Jesus Christ Superstar» (1973) пришелся по душе: решен гармонично. У Мирзоева «вневременные» конфликты сдают позиции перед навязанной нам борьбою пушкинского текста с неадекватной, худо продуманной формой. Сквозь этот оксюморон не прорваться. Да и надо ли ради политических ассоциаций бессмертное произведение калечить? Может, проще Карамзина вкупе с Ключевским и Соловьевым перечитать?
Продолжая режиссерскую цитату, узнаём, что совмещение современности с текстом XIX века, трактующим о событиях века XVII, «сродни тому, что происходит в квантовой физике, когда время-пространство становится чистой условностью». Мало нам «схлопнутого» (Мирзоев) времени, давайте еще и пространство свернем и Пушкина глобализуем. Логично – одна беда: на другие языки этот русский гений практически не переводится, и актерская игра трудностей перевода точно не скомпенсировала бы. Пожалуй, только Михаил Козаков (Пимен) хорош. Интересной показалась бы Ольга Яковлева (Рузя), кабы до такой степени не напоминала Жанн Моро. А ведь Мирзоев Пушкина нежно любит. Доказать? Грим боярина Афанасия Михайловича Пушкина он слизал с прижизненного портрета О.А. Кипренского (хохот в зале) – полагаю, чтобы потрафить гордившемуся своими предками поэту.
Игорь Масленников снял свою трилогию по «экономическим» комедиям Островского. Это «Русские деньги» (по пьесе «Волки и овцы», 2006), «Взятки гладки» (по «Доходному месту», 2008), «Банкрот» («Свои люди – сочтемся», 2009). Все помнят режиссера по блестящей телевизионной серии «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» (кто-то по «Зимней вишне», но «Холмс», надеюсь, лидирует). Ознакомившись с трилогией, я и на экранизацию Конан Дойла взглянула иначе. Все-таки она — труд исключительно коллективный. Один из лучших сценариев Юлия Дунского и Валерия Фрида. А попробуйте убрать оттуда музыку Владимира Дашкевича?
По словам режиссера, на эпопею его сподвигли реалии постперестроечной экономики. Совсем коротко, следуя режиссерским объяснениям, «Волки и овцы» — попытка небогатой помещицы, старухи Мурзавецкой, с помощью фальшивых векселей отобрать имение у глупой молодой вдовушки Купавиной. Эти планы срывает Беркутов, помещик нового типа, который ухитряется и Мурзавецкую облагодетельствовать, и на вдовушке жениться. Во время работы над фильмом «заголовками на темы фальшивых векселей пестрели газеты». «Доходное место» — о дяде-взяточнике Вышневском и об идеалисте-племяннике Жадове, возмечтавшем жить честно, а в газетах «что ни материал – все о коррупции». «Банкрот»: «По сюжету человек набирает кучу кредитов и, чтобы не расплачиваться, объявляет себя банкротом. Эта махинация, описанная Островским 150 лет назад, как по нотам повторяется сегодня». Так вот откуда режиссеры творческие планы черпают. Ура российской прессе.
Уже из названия первого фильма (не чьи-то, а именно русские деньги) явствует, что тут архетипы сугубо национальные. И – что бывает не часто – актеры в большинстве по возрасту и темпераменту тексту не противоречат. Мурзавецкая – Алла Демидова, Глафира – Лидия Вележева, Лыняев – Юрий Гальцев, стряпчий Чугунов – Леонид Мозговой (любимый исполнитель Сокурова, Гитлер в «Молохе», Ленин в «Тельце»). Вот Зоя Буряк, такая уместная в роли Нюры в «Иване Чонкине», здесь как молодая, привлекательная вдова Купавина, да еще в паре с Алексеем Гуськовым – Беркутовым, вызывает сомнения: даже самый невинный роман при живом еще муже, что входит в предысторию взаимоотношений, вряд ли был между ними возможен. А фильм – тот самый случай, когда перекраивать драматургическую основу никто и не собирался. Подсократили, конечно. Но не резвились.
Одну из своих героинь Сергей Довлатов охарактеризовал как даму «с неуловимо плохой фигурой». Практически универсальное описание легкой оторопи, охватывающей нас, когда вроде бы и понятно, что фильм, спектакль, картина etc. – плохи, а доказать это в деталях затрудняемся. В зрительских ожиданиях все путем: есть у этого режиссера работы, что тебе, скорее, нравятся; актеры подобраны умно; экранизировали дорогую тебе пьесу или роман, а в результате – поморщишься и уж пересматривать ни за какие коврижки не захочешь.
Фильм «Русские деньги» напомнил мне лепившиеся когда-то по заказу министерства образования телевизионные иллюстрации для учебных программ. Природа и интерьеры действительно русские, так что визуальный образ эпохи как-то складывается. Но этим художественная часть исчерпана. В интервью Масленников жаловался, что снимает на государственные деньги, что выделяют их и мало, и со скрипом, однако актеры, несмотря на мизерные гонорары, рвались в настоящую драматургию. По фильму не скажешь. Оживляют действие ляпы. У Беркутова-Гуськова ус отклеился – за неимением средств переснимать не стали. А Демидова с текстом напортачила. В пьесе, приехав к Купавиной со всеми домочадцами, Мурзавецкая произносит: «Ну, вот я к тебе со всем двором опричь хорОм» (то бишь только сам дом с собой не взяла). Что там почудилась Демидовой, но она предпочла выговорить нечто несусветное, буквально: «Ну, вот я к тебе со всем двором… опричь… хОром».
«Взятки гладки» — тоже название говорящее. Смысл этой идиомы — «взять нечего». Вопрос: с кого? Ни один персонаж пьесы под это определение не годится. Но зато всё, напротив, ловится. Не знай я, что снимал кино заслуженный режиссер, сказала бы, что дебют провалился. Ни одной толковой мизансцены. Герои-антагонисты Жадов и Белокуров – близнецы-братья. Интонации те же, и в любой ситуации – что в страсти клянемся, что взяточников обличаем. Олег Басилавшвили (Вышневский), может, и тянул бы за собой остальных, но, во-первых, не так много сценического пространства ему уделено, а во-вторых, низкий уровень режиссуры и бездарность партнеров и на него повлияли.
Режиссер, как я поняла, вообще привык сетовать, что в Островского вкладываться не хотят. Материал-де непродажный. Частные инвесторы – тем более. Ленятся, поди. Жадному до русской фольклорной экзотики западному зрителю «Банкрот» всучить – пара пустяков. Широкая масленица — камера сладострастно отслеживает, как блин красной икрой набивают; зипуны, валенки, телеги, цветастые шали, кровати с пуховыми перинами и подушками под потолок… Лия Ахеджакова (сваха) и Нина Усатова (жена хитрюги-банкрота) изо всех сил защищают драматурга, а у меня в голове крутится песенка Окуджавы: «На Россию одна моя мама, только что она может одна».
До встречи через неделю.
Монреаль
