Недавно в России вручали ежегодную литературную премию, которая называется \»Русская премия\». Победителем в номинации \»Поэзия\» жюри назвало Бахыта Кенжеева из Канады за книгу стихотворений \»Крепостной остывающих мест\». Узнав об этой новости, я поспешила поздравить поэта и заодно договориться с ним о встрече, дабы задать ему несколько вопросов по поводу этого замечательного события и не только. Вот, что из этого получилось.Бахыт Кенжеев. Светочка, задавайте любые вопросы. Не стесняйтесь.
Светлана Мигдисова. Попробую не стесняться. Бахыт, расскажите, в чем особенность \»Русской премии\».
Б.К. \»Русская премия\» существует уже 4 года, но в этом году она проходила в новом формате. Сначала ее присуждали русскоязычным писателям Ближнего Зарубежья, затем добавили Прибалтику. В этом году ее решили присуждать русскоговорящим писателям всего мира. Действительно, очень много заявок подали из Германии, Израиля и Соединенных Штатов. Правда, к этому шагу не все отнеслись однозначно. Некоторые обиделись, заметив, что в таком случае литературные зубры, у которых и так все хорошо, отберут премию у мальчиков из казахских аулов.
С.М. А разве сейчас мальчики из казахских аулов говорят по-русски?
Б.К. Казахстан — двуязычная страна. Традиция Казахстана заключается в его повальной русификации. Там есть большой пласт казахской интеллигенции, живущей в Алма-Ате, но не знающей казахского. Или в лучшем случае у них кухонный вариант казахского языка, аналогично тому, что есть у русских детей в Северной Америке. На самом деле там непочатый край для развития казахской литературы. Если бы я знал казахский, то писал бы на нем.
В реальности литература в Казахстане, скорее, на русском языке. Ну что говорить! Олжас Сулейменов — самая яркая фигура казахстанской литературы. Он же по-русски писал, а не по-казахски. Но этот феномен, как я люблю говорить, не уникален. Есть, по крайней мере, одна страна в мире, в которой все население говорит на чужом языке и пишет литературу тоже на чужом языке. Я имею в виду Ирландию. По-галльски говорит всего 3 процента населения. Сейчас, может, больше. Это стало модным. Но вся великая ирландская литература, Джойс и Бернард Шоу — это все по-английски. Однако это родная литература ирландцев.
С.М. Как у нас когда-то французский…
Б.К. Точно. Если мальчик из казахского аула соберется написать, то, скорее всего, он будет писать по-русски. Ербол Жумагулов — очень талантливый мальчик, пишет по-русски. Ему лет 25- 26. Фантастического таланта молодой человек. Только что он закончил роман. Он живет в Алма-Ате. Пожил немножко в Москве: приехал завоевывать её — и завоевал. Дело в том, что этот мальчишка помимо того, что даровитый поэт, еще и блестящий журналист. В 19 лет он был уже достаточно знаменит в Алма-Ате. Приехал в Москву в 20, работал в очень хороших изданиях — его сразу взяли, потому что человек умеет писать. Так что может собственных Платонов и быстрых разумом Нефтонов казахская земля рождать. (Смех)
С.М. Бахыт, давайте вернемся к премии.
Б.К. Она всегда присуждалась людям достаточно матерым. Я был в жюри этой премии 3 года. С огромным удовольствием дал 10 баллов Евгению Абдуллаеву из Ташкента. Ему чуть за 30. Гениальный прозаик. Фантастически европейски образованный человек. Пишет по-русски под псевдонимом Сухбат Афлатуни, что значит \»Диалоги Платона\». Правда, оказалось, что чудес не бывает: никакого мальчика из ташкентского пригорода нет, есть профессор философии в Ташкентском университете, очень широко известный. Я просто случайно о нем не слышал, а все о нем знают. А на следующий год поэтическую премию получил его однофамилиц Шамшат Абдуллаев из Ферганы. Шамшат человек более зрелый, лет 45-ти. Это уже человек с европейской известностью. Так что не надо легенд про мальчиков из казахских аулов. Николай Веревочкин из Алма-Аты тоже получил первую премию за прозу. Прекрасную прозу.
С.М. Почему же все-таки возникло предубеждение против расширения географии премии на весь мир?
Б.К. За этим лежит мнение, что у нас, у бронтозавров, все очень хорошо — сыт, пьян, нос в табаке. Это немножко лакейская точка зрения. Она мне напоминает мою любимую метафору. Сидят дворовые девушки в светелке и говорят: \»Ой, а какая в Москве-то счастливая жизнь. Какие там все беззаботные. Ой, а разврат там какой. Вот бы хоть глазком посмотреть!\»
Люди совершенно не понимают, как мы здесь живем.
С.М. Где здесь?
Б.К. В Канаде, на Западе. Действительно, я иногда думаю, что для дворовой девушки я и или кто-то другой — сверхчеловек. Свободно катается по миру, доллары зарабатывает…
С.М. И может заниматься, чем хочет …
Б.К. Могу заниматься, чем хочу…
С.М. Не должны стоять за станком… Отрабатывать часы…
Б.К. Почему? Я 27 лет здесь прожил… И только сейчас у меня уникальный момент. Впервые мне выпал год жизни с апреля по апрель — год жизни профессионального литератора. Потому что мне дал некие деньги Канадский совет по делам искусства.
Плюс эта премия небольшая. В результате получается прожиточный минимум на год. Меньше, чем секретарша хорошая зарабатывает, конечно. А до этого я всегда работал. Ничего такого, чтобы сидеть и писать все время — ничего этого нет. И ни у кого этого нет.
С.М. Насколько мне известно, вы работали переводчиком?
Б.К. Сначала я работал на радио, в русской секции СВС, затем менеджером некоторое время.
С.М. Как вас занесло в бизнес?
Б.К. Я работал в фирме, которая продавала в Россию хлебопекарный завод.
С.М. Неужели?
Б.К. Я теперь все про хлеб знаю. Это давняя история. Я пошел туда, бросил радио, потому что у меня появилась возможность бывать в России, а там тогда было страшно интересно.
С.М. Это в 90-е годы?
Б.К. Это 92-й, наверное, год. Я очень сильно потерял в зарплате и во всех социальных льготах. Но зато я получил возможность много времени проводить в России. И я ни секунды об этом не жалею. А потом стал заниматься переводами, устными и письменными, освоил даже умение в будке сидеть — синхронный перевод. Сейчас все это пересохло из-за кризиса. Но это временно, год-другой. А мне-то что! Мне теперь надо быть профессиональным писателем. Надо отчитываться перед Канадским советом.
С.М. А что вам надо написать, чтобы отчитаться?
Б.К. В заявке, которую я подал в совет, я подрядился на то, чтобы составить итоговый толстый сборник. Мне уже 60 лет в будущем году.
С.М. Что вы говорите!
Б.К. Да-да-да. Просто на пенсию пора. С одной стороны, я подрядился на то, чтобы составить книжку по-русски. А с другой, я сгоряча подрядился им написать книжку стихов по-английски. Когда я получил извещение, что они приняли мою заявку, сначала очень обрадовался. А потом пришел в ужас, потому что если я что-то обещал, то должен это сделать.
С.М. А вы писали по-английски?
Б.К. Пару раз, но без удовольствия, без интереса. Хотя это большой проект. Я напишу эту книгу, но это требует очень серьезной работы. Английскую современную поэзию я не люблю: какая-то жиденькая. Несовременная поэзия, конечно, великая. Чего там говорить! А сейчас пишут верлибры, мертвенькие такие. Вот тоже нужно написать верлибр, но живой. И желательно без ссылок на свою горькую эмигрантскую судьбу. Потому что: ну кому это интересно! У каждого свое горе, как говорится.
С.М. Удачи вам в этом!
Б.К. А потом это интересно. Если уж говорить о смысле жизни, то мне всегда жизни не хватало. У меня одна жизнь, как у всех. И я все отчетливей понимаю, что главный драйв, который у меня был — это вместить в эту жизнь пять или шесть жизней. Иногда одновременно, иногда последовательно. Я думаю, что жизней пять я уже вместил. А хочется еще… Вот я на стрости лет переезжаю в Нью-Йорк, и не потому, что мне Америка нравится. Мне Канада нравится гораздо больше, а потому что надо еще одну жизнь прожить. Но правда, не будем уж так распускать хвост: есть и реальная причина — я еду к жене.
Вот и книга по-английски — это тоже еще один шанс прожить другую жизнь.
С.М. Бахыт, у вас на шкафу стоят два бюста Ленина. Оба к нам затылком. Почему?
Б.К. Не хочу я на эту рожу смотреть.
С.М. Зачем вы их сюда привезли?
Б.К. Ну, сентиментальность, юродство, мазохизм. Вон там у меня целая коллекция: Горький, Пушкин, Маяковский, Александр Матросов, Лермонтов. Что объединяет все эти фигурки? На этот счет у меня есть афоризм. Их объединяет выражение лиц. Выражение лиц у них одно и то же, а именно: \»командир расстрельного взвода на отдыхе в Сочи\». (Смех)
С.М. У вас тут настоящий музей \»славы\» Советского Союза! Вот точно такой вращающийся календарик, например, был у моего деда.
Б.К. Это подарок. Да, я ностальгический человек, как сами видите. Вон у меня примус, мясорубка, бидон, советские консервы…
С.М. Вы этим пользуетесь?
Б.К. Нет, конечно. Это образец советского промышленного дизайна.
С.М. То есть вы не едите бычки в томате?
Б.К. Конечно, нет. Чего их есть, если они невкусные! Как говорит про свой примус мой старинный друг Петя Образцов: это не примус, а скульптура примуса.
С.М. А у вас — это скульптура консервов, скульптура мясорубки…
Б.К. Мне это мило видеть, симпатично. Это мне напоминает о юности. Я вообще считаю себя студентом 70-х.
С.М. Кстати, в России сейчас многие ностальгируют о прошлом, о Советской власти.
Б.К. Есть миф о том, как хорошо жилось при Советской власти. Он распространен даже среди молодежи. Ей, правда, простительно. А когда серьезные люди моих лет начинают говорить: \»А что, путевки были в дома отдыха!\» Ну, были путевки. А в лагере пайку давали за выполнение плана…
С.М. Им есть, с чем сравнивать…
Б.К. Человеку, когда он стареет, свойственно идеализировать свою юность. По этому поводу анекдот:
Приходит к старику геронтологическая комиссия и спрашивает его:
— Когда лучше жилось: при царе или сейчас?
— При царе, конечно.
— Почему?
— Женщины были моложе.
Б.К. Советский Союз ничего не производил. Все это была иллюзия. Кому были нужны российские товары!
С.М. Ну да: был балет, было фигурное катание…
Б.К. Космические программы, литература подпольная… А такое, чтобы что-то можно было потрогать руками — ни тогда, ни сейчас.
С.М. Если мы говорим о разных мифах, то был другой миф: о подпольной литературе, что она гораздо значительнее, чем не подпольная.
Б.К. Это был в известной степени миф. На самом деле очень тонкая грань между подпольной и не подпольной литературой. Никто не станет отрицать, что лучшие писатели 70-х годов — Саша Соколов, Венедикт Ерофеев и Фазиль Искандер. Фазилю очень повезло: опубликовали его маленький шедевр \»Созвездие Козлотура\». А дело всей его жизни \»Сандро из Чегема\» появился через 10 лет после написания в жутко урезанном виде. Юрий Домбровский, Солженицын. Что мы от них видели? Почти ничего. Все выходило на Западе.
С.М. Тогда были другие великие писатели.
Б.К. Шолохов?
С.М. По-моему, в 70-е к таким относился Ч. Айтматов, например.
Б.К. Айтматов не великий, а большой. На мой взгляд, он очень уступает Ю. Трифонову. Еще у нас были почвенники — хорошие писатели. Астафьев — \»Царь-рыба\». Это хорошая литература, но по прошествии времени для меня она сейчас тяжеловата. Всем нашим деревенщикам заранее была известна вся система ценностей. Народ — хорошо, интеллигенция — плохо. Великие же писатели не знают, какие у них ценности. Кроме одной: любовь. В широком смысле. И еще гармония. Но это ценности настолько широкие, что великие писатели все время испытывают их на прочность. Помещают своих героев в такие ситуации, когда любовь и гармония становятся под вопросом. \»Отелло\» — лучший пример.
С.М. А вам было приятно получить русскую премию?
Б.К. Это риторический вопрос. Любая премия приятна. Я простой человек, который всю жизнь считает себя не поэтом, а частным лицом. В глобальном смысле. Одна из моих теорий, главных, формообразующих, состоит в том, что поэт не имеет никакого права на отдельную от человечества жизнь, как многие считают. Он такой же, как все: у него так же болят зубы, ему хочется поесть, поухаживать за девушками, может быть, немножко в большей степени, поскольку он всегда немножко «крэзи». Но ничего принципиально отличного от обыкновенных людей нет. Это тоже профессия. Странненькая профессия, странненькая. Но тем не менее… И вот я живу частным лицом, у меня своя жизнь. У меня обилие детей — невероятное. Шесть. И, конечно, приятно, когда при этом все смотрят на тебя как на важного человека — поэта! Приходят, поздравляют. Я тоже человек. Приятно! Другой вопрос, что я специально ничего для этого делать не буду. Не буду специально тусоваться, чтоб получать премии. Этого я не буду делать, потому что это принципиально. Поскольку когда тот же поэт или писатель начинает тусоваться в корыстных целях, то он как бы теряет свою литературную невинность. И это может очень дурно отразиться на творчестве. Правило номер один — дружить не с теми, кто тебе полезен, а с теми, кто тебе приятен. Это правило, которому я, смею надеяться, в жизни следовал.
Б.К. Скажем, поэты очень любят с девушками гулять и иногда ведут себя очень некрасиво, от этого бывают неприятные последствия. Самый яркий пример — Есенин, который нажил детей, никак их не поддерживал. Тем не менее, это грех, не то чтобы простительный, но в нем можно покаяться. Почитайте поэму \»Черный человек\», и вы увидите, что он покаялся в грехах человеческих и потом пришел к Господу, думаю, чистым человеком. Но есть грехи, в которых, даже покаешься, а Господь еще пятнадцать раз подумает, прежде чем тебя простить. Великий Мандельштам в одной из своих статей о русской поэзии процитировал одну строчку Есенина, из которой явствует, что Есенина Господь простит, да и сердиться очень не будет. Мандельштам писал приблизительно так: \»Есть строчки, которые, как колокол, звучат на пространстве русской поэзии: \»Не расстреливал несчастных по темницам\»… Понятно, да? Какой-нибудь Мартынов — небездарный советский поэт, который в 59-м году вышел на трибуну и начал \»топтать\» своими \»скороходовскими\» ботинками Бориса Леонидовича Пастернака за \»Доктора Живаго\» — этот Мартынов так и остался второсортным поэтом. А мог бы быть хорошим поэтом. Я не верю, что может быть талантливым литератором, поэтом человек, который совершил такую глобальную подлость. Например, сотрудничал с режимом — гитлеровским, сталинским, советским. Вы мне напомните о Вознесенском и Евтушенко…
С.М. Да, не очень хочется…
Б.К. Как ни парадоксально, а я к ним обоим хорошо отношусь. Потому что не надо судить — не судите и не судимы будете. Эти ребята были плодом своего времени — середины 60-х. Я считаю, что чистый остаток от их существования в русской поэзии — очень положительный. По тем временам, они были очень свободомыслящие, они не делали прямых подлостей. Существует грань этическая, которую переходить нельзя. Как только Шолохов и Фадеев стали советскими функционерами, они перестали быть писателями. А ведь были фантастически талантливы.
С.М. Бахыт, вы часто ездите в Москву?
Б.К. 4-5 раз в год на 2-3 недели. Когда-то я работал в Международном валютном фонде, у меня было 4-5 поездок в Москву за его счет. Потом с Фондом я расстался.
С.М. А 4-5 поездок сохранили?
Б.К. Я вдруг обнаружил, что «подсел на иглу» — не могу жить без этих поездок. Все ужасно удивляются: \»Ты что, богатый?\» Я отвечаю: у каждого есть свои приоритеты. У меня приоритет в чем-то себе отказать, но съездить в Москву. Я уже говорил про несколько жизней… Таким образом я пытаюсь создать иллюзию, что я там живу. Я прихожу в какой-нибудь клуб ОГИ (это знаменитая сеть литературных клубов Объединенной гуманитарной инициативы), такие маленькие кафешки, куда приходит небогатая молодая интеллигенция послушать стихи, поужинать.
С.М. Это открытые клубы — для всех?
Б.К. Конечно. Кстати, там, в Москве, невероятное количество литературных мероприятий такого рода — дешевое маленькое кафе, сидит 30-40 человек, слушают стихи — бесплатно. Я там всегда встречаю знакомых.
С.М. Вы сами там читаете свои стихи?
Б.К. Да, конечно. На самом деле, по сравнению с 10-летней давностью литературная жизнь в Москве кипит. Все выступают бесплатно. Кто-то объединяется через интернет. Есть такое объединение \»Рукомос\» (\»Рука Москвы\») — мое любимое. Там человек 25-35. Очень горжусь тем, что они меня любят. Я у них такой патриарх старый. У этих ребят есть издания. У Димы Кузьмина, например, альманах \»Воздух\». Он книжки издает, меня издал. Я говорю о живых литературных силах, которые есть.
С.М. А литература как сила еще…
Б.К. Нет. Все читают Дарью Донцову.
Б.К. Я лучше расскажу другую историю, когда меня унизили как русского человека, в Бразилии. Мы с женой были в Рио-де-Жанейро. Решили покататься на метро. Вообще, Бразилия — потрясающая страна. И ее очень удобно сравнивать с Россией. Там такой же доход на душу населения. По всем параметрам Россия, конечно, проигрывает. По уровню преступности, жизни, порядку. В Бразилии такой же доход на душу населения, только нет нищих и дороги, как в Америке. Унизило меня больше всего другое. В метро мы увидели магазинчик, в котором торгуют зажигалками, напитками, книжками, сигаретами… И стоит вертушка с книгами. Я говорю жене: \»Леночка, давай посмотрим, что бразильцы читают\». Понятно, что ассортимент на этой вертушке — это мгновенный снимок бразильского общества. Я подхожу и по снобизму своему ожидаю увидеть Коэльо и женские романы. Подхожу, и лицо мое вытягивается — на этой вертушке Кафка, Гераклит, Достоевский, вся мировая классика в дешевых изданиях для народа. Вот это я называю, что меня как русского человека «опустили». Мне то же самое рассказывали про Турцию: продаются нормальные книжки. Так что: \»До свидания, русская духовность!\» Нет ее больше, боюсь. Я говорю это не как эмигрант, а как российский гражданин.
С.М. Грустно. Еще один миф мы с вами обсудили. А русская душа — потемки, как же?
Б.К. Знаете, русская душа — потемки, бразильская душа — потемки, канадская… Не надо на себя одеяло тянуть и говорить, что у нас самая загадочная душа. Был полусумасшедший писатель Достоевский, который создал такую русскую душу на потребление Запада. Настасья Филипповна, Рогожин. И все это прекрасно, Достоевский — великий писатель. А в реальности… Я люблю Россию, я русский писатель. И если я говорю что-то не самое приятное о ней, то я говорю как гражданин России. Это мое право, моя позиция.
С.М. Бахыт, книга, за которую вы получили премию, называется \»Крепостной остывающих мест\». Почему?
Б.К. Объясните сами, а я прокомментирую.
С.М. Сурово по отношению ко мне. Ну, что ж… Все мы принадлежим к какому-то пространству, которое сами создаем. В какой-то момент понимаешь, что без него обойтись не можешь, но оно уже тебя не так держит и…
Б.К. Чуть-чуть сложнее.
С.М. Понятное дело, что сложнее, я даже не надеялась.
Б.К. В принципе, правильно. Да, остывают места, остывает все, кончается все вообще… Но ключевое слово: \»крепостной\». Пока не отменили крепостное право, он всегда будет крепостным. И пускай эти места, в данном случае Россия, остывают, а ты остаешься их крепостным, как это не грустно.
С.М. Ностальгия остается…
Б.К. Ностальгия очень скомпрометированное слово. Я, кстати, очень люблю говорить, что русское «ностальгия» и английское «nostalgia» — принципиально разные слова. Значение русского слова — это тоска эмигранта по Родине, а английского — тоска по любому утраченному.
\»Крепостной остывающих мест\» означает, что ты все равно остаешься рабом того, с чем ты родился…
Б.К. Я, кстати, хочу вам показать свою фотографию, на которой я выгляжу, как поэт. Я очень горжусь ею. Это было снято в катакомбах на острове Русский, когда я читал стихи Мандельштама. На меня падал свет сверху. Здесь главное — выражение лица. Такое выражение у меня может быть только тогда, когда я читаю Мандельштама.
Слушай: в небытии одинаковом, то сжимаясь, то щерясь навзрыд,
дура-юность, что ласковый вакуум в стеклодувном шедевре горит –
только делится счастьем, с которыми голосят без царя в голове,
с дребезжащими таксомоторами, что шуршат по январской Москве –
и принижен, и горек он, и высок – мир, ушедший в тарусский песок –
строк, ирисок, ржавеющих вывесок, легких подписей наискосок…
А земля продолжается, вертится, голубая, целебная грязь…
так любовь, ее дряхлая сверстница, в высоту отпускает, смеясь,
детский шарик на нитке просроченной — как летит он, качаясь, пока
по опасным небесным обочинам просят милостыни облака!
Как под утро, пока еще светится зимних звезд молодое вранье,
серой крысой по Сретенке мечется суеверное сердце мое!
(стихотворение Бахыта Кенжеева из книги \»Крепостной остывающих мест\»)
____________________________
Почитать стихи Бахыта Кенжеева, как и произведения большинства из упомянутых авторов, можно на интернете, достаточно только задать поиск по имени и фамилии.
Монреаль
