В 1980-м, кажется, году в московском кинотеатре «Космос» проходила Неделя шведского кино. Это сейчас мы скажем «подумаешь, эка невидаль», а тогда это было сенсацией и у касс кинотеатра выстраивались километровые очереди. Шутка ли – фильмы Бергмана, Йозефсона, Халльстрема на «кодаковской» пленке и без цензурного резака!На показе замечательного фильма Эрланда Йозефсона «Мармеладный бунт» случился казус, которого ни создатели ленты, ни отборочная комиссия предвидеть никак не могли.
Отправная точка сюжета такова: главный герой (его сыграл сам Йозефсон) по дороге с работы заезжает в местный супермаркет, второпях забивает продуктами полную телегу, грузит все это добро в машину, привозит домой и получает грандиозный скандал от своей супруги (Биби Андерссон), с надрывом и слезой: дело в том, что негодный муж приобрел малиновый мармелад вместо клубничного.
Уличенный супруг оскорбляется, хлопает дверью и уходит из дома доискиваться, куда катится этот мир. Дальше начинается жесткий анализ, с одной стороны, пресытившегося «общества потребления» (материальное изобилие подменяет собою смысл жизни и, таким образом, лишает жизнь всякого смысла), с другой стороны, опухшего от сна «беспроблемного общества» (отсутствие больших проблем влечет искусственное нагромождение малых, которые мнятся фатальными). Описанная ситуация гротескна, но при этом пугающе реальна, а вывод из нее неутешителен: сколько человека ни корми, он все равно создан для несчастья, как птица для полета.
Шведский феномен остается таким же по сей день. 200 лет без войны, полная отграниченность от чужих бед (конечно, был и Рауль Валленберг, но его личное благородство и добровольный подвиг героя-одиночки вряд ли можно назвать выражением тогдашней государственной политики), социализм с «человеческим лицом», свобода, демократия и толерантность – что может быть лучше для страны и народа? В конце концов, вся человеческая деятельность сводится к работе по достижению мира, бесконфликтности, справедливости и сытости, разве не так? И вот пожалуйста: в стране, которая, казалось бы, достигла без диктатур и без террора всего, чего человек может только пожелать, имеется высочайший уровень алкоголизма и самоубийств.
Как обычно, наиболее простое объяснение проблемы предлагается на русском языке: «Да они там у себя попросту зажрались». Вслушаемся, сколько ненависти, презрения и зависти вложено в слова «они», «там», «у себя», «попросту». Эта фраза больше говорит о российских проблемах, нежели о шведских; во всяком случае, удовлетворительного объяснения мы так и не получили.
Примерно об этом я думал, когда в июне летел гостить в Швецию на 9 дней. Возможно ли понять, осознать, прочувствовать проблему целой страны за такое ничтожное время? Глупо и надеяться. Но, по крайней мере, увидеть, существует ли она? Вдруг получится?..
Многие из тех, кто родился и вырос в России, связаны со Швецией деликатными, но крепкими ниточками. Экономика, дипломатия и философия тут ни при чем. Но стоит любому из нас произнести: «Спокойствие, только спокойствие!», как на лицах сразу возникает улыбка. Не знаю, есть ли для русских более любимый сказочный персонаж, чем Карлсон, который живет на крыше. Конечно, были и гениальные советские мультики с озвучкой Ливанова и Раневской, но ведь они тоже возникли не просто так. Они прежде стали необходимыми, а потом уже всенародно любимыми.
В самой Швеции Карлсон совсем не так популярен. Читаем внимательно книжку и видим, что Карлсон – парень нечестный и непорядочный, постоянно подставляет своего друга Малыша, ворует продукты, набивает брюхо и раздает направо-налево лживые обещания. Это уже с годами он трансформируется, даже вступает ради друга в войну с агрессором – фрекен Бок. А в первой книге его единственные заботы – провозгласить себя лучшим в мире, по-быстрому набить желудок за чужой счет и, приговаривая неизменное «спокойствие, главное спокойствие», вовремя смыться подальше от неприятностей, взвалив их решение на кого-то другого.
Наверно, в этом зеркале шведскому читателю было больно узнавать и себя, и всю страну. У Астрид Линдгрен в который раз получилась совсем «недетская» книжка.
А наш читатель был в Карлсона поголовно влюблен. Мы замечали в нем совсем другие качества: веселое раздолбайство, неспособность предаваться унынию, презрение к запретам и авторитетам (Карлсон и сам – лучший в мире авторитет!), но что может сравниться с умением летать когда и куда захочешь, нажав кнопку на пузе? Ведь русский человек, в противоположность шведу, вырос на поле вечного боя, в мире проблем и конфликтов, он приучен иметь до всего дело, его даже Гондурас беспокоит, а у себя дома нельзя спокойно чихнуть, не то что хоть одну свою проблему решить. А как славно было бы взлететь поверх всех заграждений и натырить себе ароматных плюшек…
Неудивительно, что Карлсон получил в России статус почетного гражданина и счастливо избежал той ловушки, в которую на полном ходу угодил у себя дома.
Ведь там, где «спокойствие, только спокойствие» — национальный девиз всей страны, высмеивать его небезопасно.
Первое, что поражает пришельца в Стокгольме – это чистота воздуха.
Как человек, выросший в гигантской душегубке — Москве, я привык обращать внимание на такие вещи. Когда-то меня приятно удивил Монреаль. Теперь я могу сказать, что в сравнении со Стокгольмом и Монреаль – не так чтобы очень…
Здесь мы плавно переходим ко второму, что удивляет в шведской столице.
Никогда прежде не доводилось мне видеть крупного города, где древность, модерн и природа сосуществовали бы в настолько естественной гармонии. Шведская столица чуть ли не наполовину состоит из парков, бульваров и прочих зеленых насаждений. Среди старинных кварталов повсюду видны современные здания. И все это вместе выглядит, будто бы город испокон веков был задуман именно таким и вырос из-под земли в незыблемом триединстве. Я не могу припомнить в Швеции ни одного диссонанса, ни одного места, где бы цивилизация «наезжала» на природу или где окраска двух соседних домов не сочеталась бы самым приятным для глаза образом. Шведская страсть к бесконфликтности начинается с визуального ряда.
А дальше она распространяется повсеместно и превращается в культ. Проблем нет, потому что их просто не должно быть. Иметь проблемы некрасиво, у порядочного гражданина не может быть проблем. Никогда ни на что не жаловаться, никогда не скандалить, никого ни в чем не винить. Не лезть в драку, не повышать голоса. Не вступать в войну, сохранять нейтралитет любой ценой. Спокойствие, только спокойствие. Никто никуда не бежит, никто не суетится, никто ничего не роняет. Вы привыкли посмеиваться над неторопливостью эстонцев? После Швеции самый заспанный эстонец покажется вам сицилийцем, который только что застал жену с любовником.
Для политических диспутов существуют специально отведенные игровые площадки: газетные полосы, парламент. Для моральных дилемм есть театр и кино. Для более тяжких несогласий существует полиция, в быту практически незаметная.
Мне рассказывали реальный случай, произошедший несколько лет назад. Женщина потеряла ключи от подъезда и мерзла на улице до утра: никто из жильцов дома не увидел причин открыть дверь по домофону, а пойти ей было просто некуда. Ведь порядочные граждане ночью спят.
Внутри семьи тоже сохраняется спокойствие и согласие или хотя бы их поверхностная видимость. Главное – не конфликтовать, обходить проблемы, замалчивать их. Тут любой психолог спрогнозирует рано или поздно психические отклонения, неожиданные взрывы ненависти, истерики и припадки. Да мы их и видим: почти любой фильм Бергмана показывает семейную истерику, взламывающую мнимую идиллию благополучия. Я раньше думал – режиссерская стилистика такая, личная травма, северный пессимизм… Теперь догадываюсь, что это просто реализм.
Третий шведский сюрприз: вода из-под крана. Ее действительно можно пить, причем с наслаждением. Это у нас сглатываешь воду из питьевого фонтанчика и диву даешься: ну что в чистой воде может быть настолько омерзительным на вкус?.. А теперь представьте себе, что вы открываете кран на кухне и бесплатно наливаете себе стакан минералки «Эвиан». Вкусовые ощущения те же.
При социализме некоторые вещи оказываются бесплатными. Это сюрприз номер четыре. Например, любой парк на территории страны. Закон гласит, что вся земля и природа принадлежат народу. На практике это значит следующее: подъезжаем к воротам в национальный парк, выходим из машины, открываем ворота (нет ни билетной будочки, ни самого билетера), въезжаем, аккуратно затворяем за собой ворота и начинаем гулять.
Из этого же закона вытекает следующее: любой человек имеет право переночевать где угодно. Хоть на грядке у соседа (в США такого путешественника могли бы застрелить на месте). Другое дело, что он не может сделать этого больше одной ночи подряд. И обязан убрать за собой все следы своего пребывания. Именно так, видимо, все и поступают. Во всяком случае, мусора на территории страны мною не замечено.
Впрочем, тут я должен признаться, что и самого народа я тоже как-то не заметил. И это было огромным сюрпризом номер пять.
Я честно попробовал «встретиться с народом» дважды в самых, как мне казалось, подходящих местах: в центре старого Стокгольма субботним вечером и на деревенском празднике в Иванов день.
Если читательское воображение рисует себе толпы людей, пивные реки, шум, хохот и детский визг, то читатель заблуждается.
В старой части столичного города я видел или благообразных туристов в возрасте «за 50», или кучки неместных подростков, которые национальной идентификации не поддаются. Праздник же Иоанна-Крестителя (заметим, самый любимый и долгожданный в стране) выглядит так: на площади заранее ставят крест в зеленых ветках, с утра часок-другой взрослые и дети водят вокруг него организованные хороводы под аккордеон и кофе и вдруг, как по мановению руки, исчезают.
Что делает шведский народ по выходным, для меня так и осталось загадкой. Но страна по окончании рабочей недели выглядит совершенно безлюдной. Улицы пустынны, магазины закрыты, ужины в ресторанах столь дороги, что местное население предпочитает питаться дома.
И снова начинаю переосмысливать Бергмана. В его классической «Земляничной поляне» главному герою снится, будто бы он попадает в родной городок, а там никого нет, ну просто ни души, и даже катафалк едет без кучера. О, привыкли учить нас искусствоведы, Бергман создал свой собственный сюрреалистический мир, полный глубокого символизма, экскурсов в подсознание и исторических параллелей. На пятый день в стране я уже был готов поверить, что Бергман просто снимал документальную хронику – особенно, когда на острове Готланд (где покойный мэтр снимал многие свои фильмы) своими глазами увидел безлюдные поляны, полные спелой лесной земляники.
Кто же поддерживает страну в столь идеальном порядке, если людей не видно? Тайна сия велика есть. Видимо, по ночам из пещер вылезают неведомые миру гномы и решают все накопившиеся за день проблемы настолько эффективно, что людям просто становится нечего делать.
И все-таки благодаря стокгольмским друзьям, у которых я гостил, мне удалось понять, что шведы, при всей своей уникальности, кое в чем сильно похожи на русских. Например, шведы не улыбаются всем подряд.
Даже мне с непривычки они показались сначала холодными и неприветливыми. Но в этом есть и преимущество: если швед все-таки тебе улыбается и начинает откровенный разговор – значит, он к тебе действительно хорошо относится. Швед также противник формальной англосаксонской вежливости: «А чего это ты все время благодаришь? Я тебе всего лишь кофе налила, а ты каждую минуту – спасибо да спасибо»…
И вот самый ценный сюрприз номер шесть: если шведа расположить к себе (а на это может уйти не день и не два), то окажется, что все у них «как у людей»: проблемы, поломки, разочарования, страхи, недовольство погодой и правительством. И когда на кухне вдруг выходит из строя слив воды, швед вызывает не гнома, а сантехника.
Правда, в моем конкретном случае сходство с Россией на этом и закончилось: я увидел этого сантехника. Перед визитом он позвонил и осведомился, удобно ли будет хозяевам, если он придет поработать. А потом, ровно в назначенный час, он явился. Он-таки был похож на гнома, с бородой и в очках. Если бы не комбинезон с названием фирмы, его можно было принять за доктора или священника.
Это был не стоп-кадр из экспериментального кино, а седьмой сюрприз в виде реальности.
Вернемся в Москву 1980 года. Чем «Мармеладный бунт» мог спровоцировать непредсказуемую реакцию в зале? Неужто прозрачным намеком на аналогично названный бунт рабочих ГДР 1953 года? Да нет, что вы. Кто в СССР об этом знал?) бесстрастно скользила по полкам, забитым самыми разными продуктами питания в разноцветных упаковках. По замыслу режиссера, это никчемное изобилие должно было вызвать осуждение. Вместо осуждения в за
Дело в том, что камера оператора в течение нескольких минут (мы же знаем, что шведы не любят спешкиле все громче раздавалось то циничное мужское хмыканье, то страстные женские стоны и повизгивания. Вот взять и просто молча показать рядовой шведский супермаркет в брежневской России – лучшей «тлетворной пропаганды» было и не придумать.
Основное, как теперь модно говорить, «послание» фильма в Москве так и осталось непринятым. По сей день.
Пострадал ли кто-нибудь из «наших» за антисоветскую провокацию, мне доподлинно не известно.
Монреаль
