Снег идет – и все в смятенье…

Выпускались когда-то в России книги, которые можно было бы объединить в серию «профессионалы шутят». Физики, химики и математики предавались этому невинному занятию публично. А вот филологи, в частности, профессора и доценты филфака МГУ, шутили келейно, с некоторой опасностью для абитуриентов: изобретали темы для вступительных сочинений.С особым удовольствием — по Н.В. Гоголю. Покажите мне дитятко, не побледневшее по прочтении, например, такой: «Проблема бытового правдоподобия в комедии «Ревизор». Или такой: «Дорога в поэме «Мертвые души» — эдакая летучая проверка на эрудицию по капризу соскучившейся референтной группы.

Вынужденные и добровольные странствия как метафора поисков смысла жизни, как воплощенная свобода и путь самопознания возникли в искусстве едва ли не в момент его рождения. Да в любом соннике, что у Миллера, что у девицы Ленорман, «дорога» — это жизнь. И зачастую «охота к перемене мест» — разновидность той же тяги к остановке, на которую уповал старшеклассник из «Nobody Waved Good-bye». В американской литературе всплеск «дорожной» темы пришелся на вторую половину 50-х — битники и роман их идола Джека Керуака «На дороге» («On the Road»). А в кино этого богатого просторами континента она так привилась, что стала основой для самостоятельного жанра — «дорожных фильмов» (road movie). Разговор о них принято открывать «Беспечным ездоком» Денниса Хоппера («Easy Rider», 1969), получившим приз Каннского фестиваля за лучший дебют. В нем гоняют по Штатам на мотоцикле отнюдь не невинные мальчики, а живая примета эпохи — продавцы наркотиков, что не делает их встречи с людьми и собственные душевные прозрения менее значимыми.

Герои канадского фильма «Идущие по дороге» («Goin\’ Down the Road», 1970) не стремятся провести свой век «на колесах». Здесь дорога – синоним самых понятных желаний: «рыба ищет, где глубже…» Питер и Джой, два парня из Маритайм, на старой, побитой машине отправляются за лучшей долей в Торонто. Режиссер фильма Дональд Шебиб (Don Shebib) позволяет нам рассмотреть, откуда они удирают: обшарпанные стены, грязная улочка, мальчишка в обтрепанной одежке с не по-детски печальным взглядом подпирает столб… Тоска. Что подумал Гуров в «Даме с собачкой», найдя дом Анны Сергеевны? – «От такого забора убежишь…»

Киноведы, согласившиеся с Лондонским фестивалем в том, что «Nobody Waved Good-bye» — лента почти документальная, считают фильм Шебиба первым художественным кинотворением англоязычной Канады. Сюжет его прост: припав к «огням большого города», ребята вполне довольны и сезонной работой, даже она в Торонто оплачивается лучше, чем постоянная на канадском Востоке. Сняв на двоих самую дешевую квартирку, они мечтают если не о шикарных, то, по крайней мере, о просторных апартаментах, обставленных приличной мебелью, с телевизором и стереосистемой в «красном углу». Не соблазняются ни наркотиками, ни пьянством. Один из них заводит роман с хорошенькой, но грубоватой, острой на язык официанткой и, когда она беременеет, как честный человек на ней женится. Молодые люди все-таки переезжают — теперь уже втроем – в большую вожделенную квартиру и берут в кредит современную бытовую технику. Сезон, однако, заканчивается, а с ним и работа. Отчаявшись, парни решаются на кражу в магазине. И в этом их поджидает неудача. Все, что потом приходит в голову «новым одиссеям», — это продолжить свой путь на Запад.

Но за этой немудреной историей стоит серьезная социологическая проблема (к слову – в Торонтском университете Шебиб получил в том числе и диплом социолога). Едва оторвавшись от места рождения, жители «единой Канады» рискуют превратиться в маргиналов, выходцы с атлантического побережья — так наверняка. Восточные провинции и до второй мировой войны не жировали. А после нее, невзирая на дарованный Канаде титул «страна предпринимателей», официально были отнесены к «низкодоходным». Отток молодых рабочих рук принял размеры «внутренней иммиграции» на индустриально развитой Запад. Трущобы Торонто, в 80-е отданные на откуп пришельцам из Африки и Юго-Восточной Азии, в пору создания фильма были населены бедняками WASP (White Anglo-Sexon Protestant).

Экранное воплощение ситуации сугубо реалистично. В уличных сценах режиссер импровизировал, в зависимости от того материала, который предоставлял ему город в момент съемок. В них игра главных актеров по стилю соотнесена то с потоком разнохарактерных пешеходов, то с атмосферой какой-нибудь конторы, через которую мы пробегаем вслед за камерой. Критика отнесла картину к «великолепным образцам канадского неореализма». И сборы были немалые. Затраты себя оправдали — что, впрочем, произошло бы в любом случае: производство обошлось невероятно дешево и по большей части было покрыто теми 30 тысячами, что выручил Шебиб от продажи собственной спортивной машины.

Популярности картины и в Канаде, и в Штатах, конечно, способствовали песни Брюса Кокберна (Bruce Douglas Cockburn, кавалер Ордена Канады), сочиненные специально для нее. Кокберн не захотел ни включать их в свои альбомы, ни выпускать отдельным диском. Он считает, что они спаяны с киногероями и отражают не его творчество, а их натуру. Питер и Джой выросли на фильме «Волшебник из страны Оз». Помните, есть там песенка — Somewhere over the rainbow, обещающая, что «где-то за радугой сбываются мечты»? Певец спорит со сказкой. \»Another Victim of the Rainbow\» – «Еще одна жертва радуги» — вот что он поет, пока эти ребята мечтают. «Goin\’ Down the Road» входит в список лучших канадских фильмов и хранится в Audio-Visual Preservation Trust of Canada.

Стонем мы долгими зимами, а как они страну украшают! В «Goin\’ Down the Road» снег и в городе так ярок и чист, что на мгновенье вдруг примиряет со всем на свете – даже с очевидно обреченной на провал, дурацкой затеей: ограбить магазин герои решили на Рождество. И Клод Жутра (Claude Jutra), режиссер фильма «Мой дядя Антуан» («Mon oncle Antoine», 1971), очевидно любуется зимой. Можно только догадываться, насколько эта улочка в квебекском городке неказиста весной или поздней осенью. Заснеженная, она просится на полотно, глаз не оторвать. Время – поздние 40-е, преддверье знаменитой забастовки на асбестовых шахтах, сыгравшей в истории провинции роль восстания на Сенатской площади, как известно, разбудившего Герцена. Кроме пяти тысяч шахтеров, в борьбу в той или иной мере были вовлечены самые разные слои квебекской общественности, с разгону соскользнувшие на путь «тихой революции».

Но все это позже. И не на экране. А перед зрителем неспешно разворачивается быт городка, в центре которого – и территориальном, и метафорическом – местный магазин, торгующий и гробами, и конфетами, и мидиями (их бочонок органично становится юмористической деталью), и «шапочками невест». Держит этот оплот цивилизации пожилой, добродушный на вид «дядюшка Антуан», по своим обязанностям тоже, в своем роде, «универсальный»: ни одно событие в городке, ни смерть, ни рождение, без него не обходится. Забирать покойников – его прямая обязанность. А он их боится. Этот милый, но спивающийся человек то ли подрастерял саму способность сочувствовать чужому горю, чужой радости, то ли достиг той степени просветления, что позволяет принимать любое событие как должное. Даром сочувствия в избытке наделена его энергичная жена. Ее вообще на все хватает – и на обслуживание клиентов, и на ласку для обездоленной девочки, и на молодого любовника.

Лев Толстой, собирая материал для романа о Петре I и мысливший тогда под сильным влиянием Шопенгауэра, призывал превратить историю в искусство, дабы она, как и всякое искусство, шла не в ширь, а в глубь. Месяц из жизни мужика петровской эпохи дает, по его мнению, не меньшее о ней представление, чем самая точная статистика. Не знаю, были ли одержимы идеями немецкого философа Феллини и Фосс, но, чтобы почувствовать, как и почему в Италии и в Германии пришли к власти фашисты, имеет смысл начать с «Амаркорда» и «Кабаре». Цифры оставим на потом. Не нужно обращаться к истории профсоюзного движения в Квебеке. И так ясно: шахтерский сынок в «Mon oncle Antoine» умирает, потому что на весь рабочий люд городка, вероятно, всего один врач. Он даже и не появляется.

«Дядя» предполагает рассказчика-племянника. Так оно и есть, и показано нам в основном то, что увидел пятнадцатилетний Бенуа. Сутки из жизни подростка, вместившие в себя любовь, секс, смерть, предательство. Все подряд: обнаженная грудь примеряющей белье первой местной красавицы; остывшие ноги умершего мальчика, за которые приходится браться, чтобы помочь уложить тело в гроб; исповедь напившегося дяди Антуана, враз выбивающая подпорки из-под такого, казалось бы, устойчивого мира; тетка в ночной рубашке в обнимку с молодым приказчиком. И последнее впечатление: рыдающий над гробом шахтер-отец… Как все это утрясется в мальчишеской душе? К чему приведет?

Оператор фильма Michel Brault был классным фотографом. К счастью, Жутра подбил его на работу в кино. И, пожалуй, не найти в те годы интересной документальной серии, в производстве которой Brault не принял бы участия. Может, по привычке, но и кинокамеру он из рук буквально не выпускал, будучи одним из основателей современного стиля «ручной камеры» — в противовес той, что крепится на треножнике. Об этой манере, привычной в эпоху немого кино, уж лет 30 как не поминали, пока в ней не начал снимать Brault. Специалисты утверждают, что все французские достижения в cinеma-vеritе, максимально сближающего взгляд камеры со взглядом зрителя, пришли из Канады с этим потрясающим оператором. Но можно обойтись и без специалиста – достаточно посмотреть в «Mon oncle Antoine» тот эпизод, когда телега едет ночью по зимней дороге.
Актерский состав поражает мастерством. А исполнитель роли главного героя, юный Jacques Gagnon, заставляет предполагать звездную карьеру.

Конечно, фильм был многажды отмечен и его оригинал помещен в ту же киносокровищницу — Audio-Visual Preservation Trust of Canada. Но не в этом дело. Он смотрится так, словно был снят вчера. И если вы еще его не видели – возьмите в ближайшие выходные. Как ни противятся пункты кинопроката канадской продукции, этот шедевр есть в любом из них.

Как долго местный кинематограф существовал в традициях реализма – читайте через неделю.