Там, где нас нет

Там, где нас нет

Гоненье на Москву. Что значит видеть свет!
Где ж лучше? – Где нас нет.

Грибоедов, «Горе от ума»

Совсем недавно я обнаружил, что полицейские и амбулаторные сирены звучат в городе Нью-Йорке гораздо реже, чем это показывают в кинофильмах.
Сегодня именно такая сирена не умолкает у меня под окном уже добрых полчаса. Причем, это одна и та же злополучная карета скорой помощи.За окном у меня так называемое «третье кольцо», на нем уже битый час простаивают автомобили – без движения, со включенными моторами, добивают несчастный озоновый слой. «Скорая помощь» не может прорваться по левой полосе – она тоже занята, и автомобилям на ней просто некуда больше деваться.

За окном – Москва.

Мои монреальские друзья и читатели должны быть счастливы. Мы угодили в какое-то сказочное пространство, где автомобиль имеет практический смысл, а доехать в черте города из одного места в другое занимает не больше получаса. Мы злимся, когда пробки часа «пик» задерживают нас на пять, а то и на целых десять минут перед светофорами. На самом деле, нам следует петь по этому поводу хвалебные гимны.

Тут, в Москве, автомобиль давно уже не средство передвижения, а намного более хитрый комплекс необходимых удобств. Это зонтик, музыкальный центр, библиотека. Это место демонстрации силы и бесстрашия, кабинет для медитации, тренажер для укрепления нервной системы, надежное убежище для любовных утех и в то же время идеальное алиби на случай супружеского дознания («да я три часа в пробке простоял!..» – поверят). Внутри Москвы автомобиль сгодится на все, что угодно – только не на то, чтобы на нем куда-то вовремя приехать.

Фраза «да я уже столько-то лет в метро не спускался (-лась)» звучит в Москве гордо, в расчете на уважение и признание (что-то вроде «я Ленина видел, сынок»). Воля ваша, товарищи, в Москве я выбираю метро. Говорят, что оно стало более забитым и душным, чем в 70-е и 80-е… Не нахожу. Оно всегда было и забитым, и душным. Зато по-прежнему к перрону каждые 2 минуты подлетает очередной поезд – а это главное. Что же до пресловутого дискомфорта в переполненном вагоне, то о нем всерьез может говорить только тот, кто у нас ни разу не езживал, скажем, вечером от метро Snowdon на 51-м автобусе. В сравнении с этим поездка на московском метро видится увеселительной прогулкой в благоуханной оранжерее дамских духов.

Я не хочу подробно расписывать детали нынешней московской жизни. Во-первых, далеко не каждый родился в Москве и далеко не каждому есть до нее дело. Во-вторых, московская жизнь описывается повсюду и без меня, так зачем же пересказывать всем известное? В-третьих, то, что бросается мне тут в глаза, другим запросто может показаться недостойным внимания.

Но в одном смысле мои ощущения знакомы всем читателям МВ: я просто попал на родину, которую оставил 16 лет назад. А это уже вполне общая наша ситуация.

Хорошо, что Атлантический океан перестал быть Стиксом (а ведь совсем еще недавно было так: переплыл – все равно что умер для тех, кто «остался»), да и реактивные Хароны курсируют исправно. Теперь любой из нас может при желании навестить родные края и понюхать, чем пахнет дым отечества. Что мы при этом чувствуем? Радость, грусть, восхищение, разочарование, жалость, зависть, злобу, равнодушие?

Я свой родной город воспринимаю как-то «со странностями». Тут я наверняка отличаюсь от своих друзей-ровесников, которые прожили последние 20 лет с Москвой полюбовно – без ссор, скандалов и разводов. Они-то наблюдали ее изо дня в день, росли и менялись вместе с ней. Для них она родная, понятная, близкая и естественная. Они если даже и ругают ее, то все равно любя.
Я уже давно не ругаю – и не люблю.

Был такой французский фильм, «Дьявол и десять заповедей». Один из его сюжетов состоял в том, что молодой, но уже взрослый сын (Ален Делон) разыскивает свою родную мать, о существовании которой он до той поры не подозревал. Но матери некогда: она актриса театра, у нее поклонники, деловые встречи, романтические ужины. Взрослый сын явился к ней совершенно некстати. И она просит его уехать поскорее, даже и не пообедав с ним.

Вот что-то в подобном роде происходит со мной в Москве. Она меня не помнит, ей не до меня. У нее новые заботы, новые увлечения, новые слуги, новые любовники. Все они оживленно говорят о деньгах на непонятном мне русском языке.

Может быть, я просто ревную? Кажется, нет. И меньше всего мне хочется что-то критиковать и примеривать маску Чацкого, который был просто глуп и не понимал, что в Москве на все свои законы, и менять их – только город портить.

И потом, здесь живут мои друзья и ровесники.

30 лет назад мы учились в школе и мечтали увидеть когда-нибудь Москву совсем другой. Такой, как на фотографиях в заграничных журналах, которые самыми причудливыми путями попадали к нам в руки. В той, выдуманной нами, Москве когда-нибудь будет много уличного света и ярких реклам зубной пасты и кока-колы вместо «ленинизма». Витрины магазинов перестанут быть удручающе одинаковыми. По улицам поедут красивые машины элегантных форм, отливающие жемчугом – а не эти уродливые коробчонки. В Москве когда-нибудь появятся небоскребы, супермаркеты, уютные кафе и улыбчивые женщины в красивых одеждах.

Сейчас понимаю, насколько нас перекособочило в обратную сторону, как же эти детские мечтания были мелки и поверхностны! Но советская школа не давала нам никаких других. Неразумные дети, нам хотелось яркого убожества вместо тусклого, только и всего. Мы были еще слишком малы, чтобы мечтать о городе, где главной ценностью стало бы человеческое достоинство и уважение к правам личности. Мы мечтали всего лишь о жевательной резинке, из которой можно выдуть пузырь и хлопнуть им.

К чему я все это. У меня такое чувство, что сегодняшняя Москва «переписана заново» именно этими самыми детьми 70-х. Наша школьная мечта сбылась буквально и досконально: свет, рекламы, товары, витрины, автомобили, магазины, которые по части ассортимента нередко превосходят монреальские (цены, к слову, тоже выше). Модерновые небоскребы растут не по дням, а по часам. Женщины выходят на улицу, словно на подиум. И очень, очень много жвачки.

Но тот же самый мистический «ребенок 70-х» не подумал о чем-то самом главном… Мы что-то забыли и даже не можем вспомнить, что именно.

Вот приходит женщина в отделение милиции. Сообщает, что над ее квартирой всю ночь были слышны топот, крики и драка, что ей страшно, что, возможно, кого-то уже убили прямо у нее над головой. Утомленный страж законности говорит ей: «Мамаша, а если у вас зуб заболит, вы тоже ко мне попретесь?»

Вот человек идет в присутственное место. Его дело откровенно «застряло», и он, подавая паспорт через окошечко, смущенно вкладывает между страничек несколько купюр. Дама в окошке поднимает на него изумленно-гневные очи: «Что – это? Как вам не стыдно? Как вам не стыдно так мало давать?!»

Вот я иду пешком через парк стадиона «Динамо». Я прохожу мимо фотоплаката, на котором болельщики держат огромный портрет Лаврентия Палыча Берия. Надпись под плакатом: «Он все видит». Это не юмор и не пародия на Оруэлла; это спорт плюс патриотизм. Что-то я не припомню, чтобы в современной Германии где-нибудь вывешивался портрет Гиммлера, хотя бы и в ироническом контексте. Там это не приветствуется.

Подобных всяких-разных историй тут каждый может рассказать десятки, только попросите. Это нормально. Это – жизнь. А мне кажется, что кто-то все-таки что-то важное забыл или напутал.

Чтобы дознаться и поправить, надо все разбирать до самого основания и переделывать с самого начала. Ни у кого на это уже никогда не хватит ни сил, ни времени, ни желания.

У нас ведь с вами тоже в свое время не хватило.

Ну да Бог с ней, с богатой и тщеславной Москвой. Мы ведь можем и отъехать от нее, хотя бы километров за 50, правда? Что мы увидим там?

Там мы увидим то, что, видимо, и есть настоящая Россия.

Пизанскую башню видели? Восторгались, как положено? Небось, и фотографировали? Ну так вот, все это – детские игры. Выезжайте за пределы Москвы – увидите пизанские деревни. Увидите крошечные деревянные домики, которые, подобно карточным, скособочены влево или вправо, а то и вперед. Домики, просто съезжающие набок. Там живут люди. Телевизоры смотрят.

Можно, конечно, умиляться: ах, Русь святая. Или, наоборот, презрительно коситься: эх, во дают, даже собственный дом поправить им лень. Я же просто отступаю в недоумении и честно признаю, что не понимаю этих людей, которые смотрят телевизоры в перекособоченных домах. Но наверняка у них есть какие-то веские причины, в силу которых они так живут. И, наверно, если бы эти причины достались мне, я бы тоже жил в таком же доме и считал бы это единственно возможным.

Зато город Суздаль – страна чудес. И дело не только в том, что это один из красивейших городов мира, с великолепными церквами и монастырями, один другого краше. Главное, что народ в этом городе – добрый, приветливый, веселый. Может быть, столь легкому и беззлобному нраву поселян и поселянок способствует то, что по всему городу на каждом шагу продается уникальная суздальская медовуха всех сортов, оттенков и степеней крепости.

Местные жители и гости города прохаживаются не иначе, как с бутылкой медовухи в руке, периодически прикладываясь к ней и проникаясь блаженными ощущениями. Не избежал этого и я – мало что на свете вкуснее суздальской медовухи! В меру сладкая и совершенно на вкус безобидная, она с первого же глотка дает ощущение безграничной благости и довольства, а еще через несколько глотков наступает ощущение нирваны. И горе тому, кому в этот день садиться за руль: ему эта радость совершенно противопоказана!

Но радость проходит, возвращаемся в Москву. И как бы ни было мне хорошо в гостях, я чувствую, что мне начинает хотеться… домой, в Монреаль.

А это доказывает, что гордого и звонкого звания «москвич» я уже не заслуживаю.

Яков Рабинович
Москва