Там хорошо, где нас нет

Там хорошо, где нас нетЧеховский юбилей, как оно обычно и бывает с круглыми датами, славен подсчетами. Произведения писателя экранизировались 245 (по некоторым сведениям – 247) раз, из них 10 – в анимации. Большей частью, конечно, на родине, но и на Западе – под сотню. Почему? Хорошую формулировку ответа я отыскала в отзыве Л. Андреева на «Трех сестер»: «До половины первого акта мы (с моим спутником) еще сохраняли какое-то смутное представление о декорациях, актерах и неясно подозревали в себе зрителей, но еще не кончился акт и не опустился занавес, как мы перестали быть зрителями и сами… превратились в действующих лиц драмы… Тоска о жизни – вот то мощное настроение, которое с начала и до конца проникает пьесу и слезами ее героинь поет гимн этой самой жизни».Современная Чехову критика усмотрела в пьесе голую сатиру по тому признаку, что никто-де не мешает дамам пойти на вокзал и купить билет. Куда? В мечту? Пока сестрам тоскуется, Наташа напористо вытесняет их из реальности, той, что им действительно дана, — из привычных комнат, привязанностей, семейной памяти, порядочности, наконец. А мечта остается. И андреевское «жить хочется, смертельно, до истомы, до боли жить хочется!» относится не только к сестрам – к Иванову и к Треплеву. И к нам с вами.

Со здешней сцены Чехов не сходит. И, поскольку театр – учреждение коммерческое, легко догадаться, что местная публика питает к русскому классику нежные чувства. В этом году на московский чеховский фестиваль Канада привозила «Трех сестер» (Le Thеаtre du Trident, Квебек). Режиссер и драматург Важди Муавад (Wajdi Mouawad), по происхождению ливанец, ощутил в пьесе «свою собственную ностальгию и ностальгию своей семьи». Он считает, что Чехов создал мир, в котором люди, «за неимением лучшего, смеются сквозь слезы» над пустотой собственного существования и посредственностью окружающих, и коллизию пьесы определяет как универсальную, не требуя от актеров «играть русских». Канадская и московская пресса отозвалась о спектакле благосклонно.

Но почему же нет экранизаций? Когда-то, в самом начале 60-х, молодое телевидение поставило подряд «Хористку» (выбор дорогого стоит), «Дядю Ваню» и «Трех сестер». Боюсь, чтобы увидеть их, придется прогуляться в McMaster University (Гамильтон, Онтарио), где хранятся их микрофильмы. В одном из каталогов я наткнулась на канадскую «Каштанку» (1988)… с И. Овадисом и тут же подумала, что с переездом в страну российских актеров местный кинематограф вновь взялся за Чехова. Однако оказалось, что канадцы всего лишь запечатлели на пленке гастроли труппы под руководством Л. Хаита, в репертуар которой входила «Каштанка».

Россиянам эпохи Серебряного века утонченные, образованные, интеллигентные сестры виделись едва ли не грациями. Фильм Ингмара Бергмана «Крик и шепот» («Viskningar Och Rop») открывается кадрами огромного сада на французский манер, посреди которого – статуя Аполлона с лирой. Бронза часов – пастушки, кавалеры, крылатые львы. Мечта осталась в прошлом, в кукольном домике, населенном изящными, искусно выполненными жильцами; в дневнике и воспоминаниях умирающей от туберкулеза старшей, Агнес. Настоящее — это женское царство, где время измеряется адюльтером, ужасом перед подступающим старением, смертью. Это сестры, противостоящие друг другу, — и самим себе. Так ясно увиденная Андреевым тоска по жизни – в символике цвета (даже плед на постели Агнес вспыхивает алым на белых простынях); в непрерывных изобразительных цитатах. Оператор Свен Нюквист (Sven Nykvist), снявший почти все фильмы Бергмана, творит чудо (Оскар 1974-го за операторскую работу), погружая замкнутое стенами действие в безбрежное культурное пространство. Картину хочется смотреть покадрово, чтобы понять, откуда пришла реминисценция. Осеняет сестер доброта Анны, служанки, еще молодой, крупной женщины, согревающей больную своим телом. Продав после смерти Агнес дом, семья расстанется с ней. Чеховская нянька, выгнанная Наташей? Брошенный Фирс? И да, и нет: в финале фильма Анна читает взятый тайком дневник своей ушедшей любимицы, напоенный красотой девических шепотов и радостных криков.

К югу от нас пьесу экранизировали несколько раз. В 1966-м режиссер Paul Bogart снял бродвейских «Трех сестер». Но, несмотря на звездный ансамбль — роль Наташи исполнила дважды удостоенная Оскара Shelley Winters (Шарлотта в «Лолите» Кубрика, по сценарию самого В. Набокова), Машу сыграла Geraldine Sue Page («Sweet Bird of Youth» в дуэте с Полом Ньюманом) — фильм был воспринят, как и большинство телевизионных фильмов по классике: еще один, достаточно мастерский, вклад в учебную копилку. Последняя телеверсия, тоже «русская» и привязанная ко времени, к сожалению, не может похвастать ничем. Но и картина 2005-го «Сестры» (экранизация современной пьесы, написанной по мотивам Чехова, режиссер Arthur Allan Seidelman), в которой бесконечно и бестолково, истерика на истерике, цапаются три сестры и их братец, — ничуть не лучше.

В 70-м в Великобритании вышли две версии. Одна на ВВС – с молодым Антони Хопкинсом в роли Прозорова. Все скучно и предсказуемо, за исключением общего мужеподобия и неряшливости сестер. Вторая – режиссуры Лоуренса Оливье, сыгравшего к тому же Чебутыкина. И с тех пор, как я посмотрела этот фильм, представить доктора иным – не могу. И Маша великолепна. Чехов описывает ее одежду (шляпка – Маша хандрит и порывается уйти), указывает поведенческую деталь (тихо насвистывает песню). Но нигде не сказано, хороша ли собой эта жаждущая и ждущая любви женщина. Нужды нет. Когда в полумраке вдруг вспыхивают обращенные к собеседнику глаза Джоан Плоурайт, даже мне лезет в голову: «похожи, похожи на звезды…»

Драматургические принципы Чехова уяснили не сразу. Счастье и разбитая жизнь на фоне обеда – воля ваша, не театрально. Но на удивление быстро эту позицию приняли (я не о Льве Толстом). Поразмыслив, зритель решил, что дальше уж и не шагнуть, но тут был написан «Дядя Ваня» (насколько это переделка «Лешего», спорят до сих пор), где жизни и не нужно обтекать ничью видимую гибель. Где она сама, такая, какая есть, – гибельна, и остаться в ней, может, еще бОльшая беда. И теперь автора упрекали в измене самому себе.

Перефраз из послания Святого апостола Иакова «…вера без дел мертва» (2, 17) появляется у Чехова в «Лешем» — «убеждения без дел мертвы», перекочевывает в «Дядю Ваню», и вот там перерастает в одну из самых страшных реплик, прозвучавших когда-либо на русской сцене: «Надо, господа, дело делать! Надо дело делать!» Произносит ее, донельзя искренне, профессор-искусствовед Серебряков, свято уверовавший в свою значимость бездарный захребетник, краснобай, заедающий чужой век. И никто его не осаживает. Да и слышат ли? Смешно перекладывать на это ничтожество вину за свои ошибки. Ружье выстрелило, дважды, но ландшафт не пострадал ни перышком. Все вернулось в свою колею. Для Чехова было существенно, чтобы настроение IV акта – «тихого и вялого» — не возмущалось «буйной страстью», перечеркивая то, что он хотел сказать. Вопрос задан не только персонажам – зрителям.

Первая экранизация «Дяди Вани» («Djadja Vanja», 1958) принадлежит американцам. Камера в этом фильме фиксирована, так что и это, скорее, перенос на экран успешного бродвейского спектакля. Режиссер John Goetz видел свою задачу в сохранении «чеховского настроения», и критика отметила, что это ему удалось. В 60-е появились телевизионные версии в Великобритании, Швеции, Югославии. Во Франции пьесу экранизировал Stellio Lorenzi, уже имевший опыт работы с русской классикой. Благодаря ему, французы познакомились с «Пиковой дамой» и «Преступлением и наказанием». После фильма Андрея Кончаловского эту вещь лет двадцать не трогали, а в 90-х зрителю еще раз выпала возможность убедиться, что и мы сами – «действующие лица чеховской драмы». И было из чего выбирать.

Американский фильм «Vanya on 42nd Street» имеет под собой документальную основу. По завершении трехгодичного курса режиссер Andre Gregory и группа актеров, с которыми он работал, решили как-то собраться, чтобы лучше понять эту пьесу, попробовать разные варианты ее интерпретации. Без декораций, в повседневных костюмах. Для встречи выбрали полузаброшенное помещение бывшего театра. В зрителях – свободные в это час друзья-приятели. Постепенно начало вырисовываться нечто серьезное, и репетиции засняли. Прямо ахматовское: «Когда б вы знали, из какого сора…» Получилась едва ли не самая интересная на американском экране постановка Чехова, с неожиданным, и совершенно чеховским, дядей Ваней (Wallace Shawn).

На другом конце Земли, в Австралии, экранизацию пьесы назвали по подзаголовку – «Сельская жизнь» («Country Life»). Сюжет ее, выходящий за чеховские рамки, развился из последнего диалога Астрова с Еленой Андреевной: «Вот вы приехали сюда с мужем, и все, которые здесь работали, копошились, создавали что-то, должны были побросать свои дела и все лето заниматься только подагрой вашего мужа и вами… Итак, куда бы вы ни вступили – вы и ваш муж – всюду вы вносите разрушение…» Ну, и без «Лешего» не обошлось. Перед нами Австралия сразу по окончании Первой мировой. Овцеводческое ранчо, стало быть, просторы, ослепительного колорита пейзаж, кенгуру. А на этом фоне – чуть ли не классическая «комедия нравов». Соня – девчонка-сорванец, лихо управляющаяся с любым домашним животным. Ее отец – лондонец, литературный критик и сноб (режиссер картины, Michael Blakemore). Астров – местный доктор, пьяница (Sam Neill). Красотка – жена критика, как и предсказано, повергающая соседний городок в любовную горячку. Комедия, и чем далее – тем злее. Впрочем, вот это – чеховское движение.

Антони Хопкинс и поставил «Дядю Ваню» («August». 1996), и сыграл в фильме главную роль, и сценарий написал, почти изгнав из него то, над чем зритель может засмеяться, и усилив лирическую струю. В принадлежащее дочери, расположенное в Уэллсе поместье приезжает лондонский искусствовед. Жить в столице с молодой женой ему не по средствам. К моменту нашей встречи с героями эта пара уже давненько торчит в провинции, где ей все осточертело. А далее – в общем, по пьесе, за исключением того естественного факта, что пьют в Англии не водку, а виски. Хопкинс играет трагедию человека, всю жизнь отказывающего себе в любви. И вдруг, уж почти в старости, не сумевшего перед ней устоять. Он в центре повествования — трогателен, нервен, жалок. А Елена Андреевна прозрачна до донышка, чеховский эпитет «странная» уж никак к ней не применим…

Продолжим разговор через неделю.

Александра Канашенко
Монреаль