Театр одного художника

Театр одного художникаМихаил Соловьев живет в Монреале всего год. За короткий срок он провел несколько выставок, выставил ряд работ в монреальских галереях, принял участие в декорации сцены и оформлении афиши спектакля. А ведь он производит впечатление спокойного, неторопливого человека. Искусство же, как известно, не предполагает покоя…

Наш разговор происходит в студии-галерее художника.Лев Шиф: Как вам удается делать так много и так быстро?
Михаил Соловьев: По профессии я театральный художник. С этого я начал свою карьеру в России. Театр подарил мне широкий диапазон творческих возможностей. Там же я понял, что – упрощенно, конечно, — все сводится к семи цветам радуги (в полиграфии, как вы знаете, даже к четырем). И этого хватает, чтобы описать весь мир вокруг нас. Мне пришлось работать с совершенно разными материалами: металлом, деревом, камнем, светом, пространством… Отсюда же появилось владение разными техниками. Когда мы ставили какой-то спектакль, где все декорации были деревянными, мне было интересно работать с деревом, и я начинал писать на дереве, резать дерево, рисовать дерево… Главное – это возможность работать с любым материалом, понимая, что из всего можно творить.
Я прошел хорошую школу в московских театрах. Работал в репертуарных театрах, где принято в течение года выпускать 7-8 спектаклей. На один спектакль дается полтора месяца: от эскизов до завершения декораций. Так мне был задан темп на всю жизнь. Отдыхать мне нельзя: у меня так много идей, что я еле успеваю их выразить.

Л.Ш.: Вас этот темп вполне устраивает?
М.С.: Абсолютно. Я считаю себя счастливым человеком, потому что занимаюсь любимым делом, к тому же оно меня и кормит. Это редчайший случай.

Л.Ш.: Вы сказали, что все может служить материалом для художника. То есть любую вещь, человека или животное вы рассматриваете с точки зрения художника?
М.С.: С этим уже ничего не поделаешь! Получается, как в том американском фильме, когда сапожник, здороваясь с человеком, первым делом всегда смотрел на его ботинки. Общаясь с человеком, я волей-неволей разглядываю его как художник. Театр и в этом помог мне. Это большая психологическая школа: ты учишься понимать характеры, причины и следствия поведения человека. К тому же мое художественное образование заставляет меня обращать внимание на пластику человека. Смотреть на людей по-обыкновенному я уже не в состоянии.

Л.Ш.: Представляете ли вы при этом, как того или иного человека можно было бы «использовать» для создания произведения искусства? Видите их частью какого-то «изделия»?
М.С.: Скорее, я вижу, насколько он гармонирует с миром, а также насколько мы совпадаем с ним. Это же касается и предметов. Речь может идти, например, о табуретке. Конечно, человек гораздо сложнее, чем табуретка, но принцип видения тот же. Если мы совпадаем, то человек или объект может стать предметом для сотрудничества или для изучения. Не думаю, что это свойство присуще только художникам. Оно дано любому творческому человеку, ищущему во Вселенной объекты или людей, с которыми можно было бы установить контакт.

Л.Ш.: В Монреале вы провели несколько выставок, участвовали в создании декораций театра «Блеск». Полагаю, список не полный…
М.С.: Первую выставку я провел через полтора месяца после приезда, в Торонто, а первую профессиональную выставку — через полгода. Сначала мне надо было, как ребенку, впервые попавшему в мир, просто оглядеться вокруг себя: походить по Монреалю, привыкнуть к этой среде, к людям, к новому языку, к другому менталитету, иному способу общаться, вести дела, шутить…

Л.Ш.: Ваши слова о том, что вам понадобились считанные месяцы на привыкание к новой жизни, адаптацию на новом месте для начала активной профессиональной деятельности, у многих вызовут улыбку, порой грустную. Кто-то и за 10-15 лет не успевает войти в иной ритм. Оправдываясь, такой человек винит как раз новую страну, чужой язык и чуждый менталитет. А у вас уже через полтора месяца – первая выставка. Может быть, вы просто не знали, что «нормальный» иммигрант вскоре после приезда должен раскаяться, пожалеть о своей судьбе, понять, что совершил неверный шаг, непоправимый поступок? Нужно посыпать голову пеплом, лить слезы, и на это должно уйти несколько лет! Вы, похоже, были не в курсе этого и сразу занялись активной деятельностью.
М.С.: Совершенно верно. Очень важно не потерять в себе какую-то детскость, широко распахнутые глаза. Жизнь – это дар. Ей радуешься. Если не так, то жизнь теряет смысл, становится скучной и ненужной.
Между Москвой и Монреалем много различий. Однако понятия добра и зла везде одинаковые: предательство – оно и там, и тут предательство. Основополагающие вещи, которые управляют миром, везде похожи. Разница в оттенках. Для меня эта разница не принципиальна. Мне кажется, что и здесь такой же мир, такие же люди. Конечно, чтобы понять это, надо свыкнуться с заграницей, удостовериться, что это не некий «загробный мир», а реальность, где «тоже» существуют люди. Тут случаются такие же человеческие трагедии, как в России, и такие же радости. Как только я все это понял, то работа пошла.

Л.Ш.: Ваши картины выставлены в Монреале?
М.С.: Сейчас – в четырех, через месяц будут уже в шести местах.

Л.Ш.: Вы имеете в виду галереи?
М.С.: И галереи, и, например, старинный ресторан «A’poisson» в Старом Порту, где мне просто отдали всю стену, которую я завесил картинами. Есть также замечательный элитный салон кухонной мебели ручной работы в Вестмаунте, Multiform, где я украшал show-room.

Л.Ш.: Расписали там стены?
М.С.: Нет, завесил их картинами специально под предлагаемую коллекцию. Теперь мои картины существуют в том интерьере, который предлагает этот магазин. Это даже не магазин, а, скорее, галерея: там все ручной работы, что было для меня очень важно.
У меня уже много монреальских учеников. Стараюсь работать со взрослыми, а не с детьми. Самому старшему моему студенту 72 года.

Л.Ш.: Вы своей деятельностью, своими словами доносите очень важное сообщение: любому иммигранту важно почувствовать, что благодаря эмиграции он расширяет свои рамки, и тогда груз эмиграции не давит, а наоборот вдохновляет. Чем лично вас удивил Монреаль, и что нового в себе вы открыли благодаря Монреалю?
М.С.: Мне многое здесь нравится: нравится расположенный рядом парк Ляфонтен, нравятся люди, в которых нет агрессии: мягкие, приятные. Естественно, в Москве другой темп жизни, другой способ общения. Я люблю местную мультикультурную среду, которая, наверное, в этом городе развита сильнее, чем где-либо в мире. Представители разных народов несут сюда свои культуры: одежду, предметы быта, хотя бы то, что у каждого выставлено в окошке… Наблюдать все это чрезвычайно любопытно. Даже когда я веду своего ребенка в садик одной и той же недолгой дорогой, мне не скучно, потому что в окнах все разное. И все меняется. В Москве совсем не так. А ведь я очень хорошо знал московскую географию, во многом благодаря отцу, потому что мы не просто с ним ходили по улицам: я с детства знал, что вот в этом доме жила Цветаева, что здесь Ахматова ходила в гости в баталовскую квартиру… Я знал историю многих домов. Мне было интересно проходить московскую географию по «Мастеру и Маргарите»: в каком туалете били Варенуху, через какой парк его волокли («Аквариум»)…

Л.Ш.: Кем вы работали в Москве?
М.С.: Последние 4 года работал главным художником Московского драматического театра имени Рубена Симонова на Арбате. До этого работал в Московском камерном театре. У меня было много постановок в городах Центральной России: Калуге, Орле, Туле. А также – Новосибирске, Кемерове, Калининграде… Всего я оформил около 50 спектаклей.

Л.Ш.: Где вы получили художественное образование?
М.С.: Мой отец Борис Михайлович Соловьев был театральным режиссером, народным артистом России. Кстати, мой дед был краснодеревщиком. Одно время он работал в мастерских Малого театра, делал мебель. Отец же был для меня не только отцом, но и наставником. Это очень важно, ведь часто люди ищут своего учителя всю жизнь и так и не находят. Со своим отцом я прошел все этапы работы в театре: от монтажа декораций до эскизов и постановки света.
Поскольку наша семья была театральной, мы часто переезжали. Образование я получил в городе Иваново, в Ивановском художественном училище. Мне повезло: за год до этого из Строгановки в Москве со скандалом ушли 6 молодых педагогов. Они решили поднимать искусство в провинции. Эти люди дали мне азы профессии. Они были молодыми, задорными, могли позволить себе «выходить за рамки».
Потом была Текстильная академия, которую в народе называют «имени Зайцева», потому что ее когда-то закончил Вячеслав Зайцев. Там я учился на художника-стилиста. В общей сложности я получал образование 9 лет. В итоге приобрел две профессии, идеальные для театра: оформление пространства и изготовление костюмов. К тому же я имел художественную базу Строгановки. Опыт позволил мне раскрыть широчайший диапазон работы. Хотел бы отметить также замечательную мастерскую Союза художников на Чистых прудах в Москве.

Л.Ш.: Почему же вы решили приехать в Монреаль?
М.С.: Есть простейший, точный ответ. Мы с вами сейчас сидим в моей собственной галерее, которая находится практически в самом центре города, у станции метро Berri-UQAM. В Москве такое немыслимо. Там художнику нельзя иметь собственную галерею ни при каких обстоятельствах. Единственный возможный путь для этого – рисовать портреты Путина. Здесь же мне никто не диктует, что вешать на стены.

Л.Ш.: А там диктовали?
М.С.: Там был уровень, выше которого ты не можешь прыгнуть. Или надо будет уже заниматься политикой. Я дошел до этого уровня и не мог двигаться дальше, потому что для этого нужно было перестать быть художником и сделаться кем-то иным: общественным деятелем, бизнесменом. Мне же хотелось заниматься искусством.
Эта моя галерея – стеклянная. Я живу в аквариуме. Я здесь пишу, а вокруг ходят люди. У меня стоят театральные макеты, о которые все прохожие «спотыкаются» глазами. Это просто здорово! Ученики, которые ходят ко мне на занятия, первое время с трудом привыкали к отсутствию приватности. Просили опустить жалюзи, чтобы никто с улицы не зашел. Возможно, такая любовь к публичности развилась во мне благодаря профессии театрального художника.

Л.Ш.: Вы, действительно, человек, открытый миру. Поэтому в Монреале с его ощущением свободы вам должно быть легко. Какие новые формы творчества открыл вам Монреаль?
М.С.: Меня очень удивило обилие раскрашенных табуреток, которые здесь называются «инсталляциями». Когда я был мальчишкой-студентом, мы тоже в это играли, но обычно такое проходит вместе с юностью. Несколько лет, пока была перестройка, мы красили и ломали эти табуретки, а потом надоело.

Л.Ш.: Наконец-то прозвучало слово критики!
М.С.: Потом я понял, что здесь это отдельный вид искусства, который существует сам по себе. Вероятно, от спокойной, размеренной жизни хочется какого-то экстрима: взорвать спокойную жизнь. Но параллельно с этим в Канаде есть замечательные живописцы, которые пишут работы высочайшего класса. Это мастера удивительной школы, которая сильно отличается от русской. Обычно принято превозносить уровень русских художников по сравнению с иностранными. На мой взгляд, этого не стоит делать.
В Канаде я увидел у художников иную технику, другие сюжеты. И сам попробовал себя в этом. Как в ресторане, когда приносят новое блюдо, сначала думаешь: ведь я такого никогда не ел, — а потом подзадориваешь себя: надо попробовать! Только тогда и сможешь сказать: твое это или не твое.

Л.Ш.: Что вы пока не успели сделать в Монреале?
М.С.: Хотелось бы организовать большую выставку в большом зале к своему 40-летию. Мне ведь удалось привезти с собой много собственных работ из России. Многие из них вообще здесь не экспонировались. Нужно вывесить их, чтобы охватить все взглядом и понять, куда я иду, в каком направлении.
У нас возник маленький неформальный творческий союз с Игорем Тышлером и Ириной Зелинской. У нас уже была одна общая выставка, и теперь мы думаем устроить следующую в феврале, ко Дню Святого Валентина. Я надеюсь, что к нашему союзу присоединятся другие художники, не обязательно русскоязычные, и он начнет расти, как снежный ком.
Я рад, что у меня оказалось много учеников. Мне интересно заниматься с ними. Каждый день я, как балерина у станка, прохожу какие-то академические азы. Я ведь ставлю рядом свой мольберт, и выполняю ту же работу, что делает ученик. Это чрезвычайно полезно, ведь я вспоминаю все, чему меня учили. Самого себя не заставишь регулярно проводить такие тренировки. А благодаря ученикам я все время в форме.

Л.Ш.: Сегодня в галерее все время присутствует еще одно ваше творение — маленький ребенок. Тянется ли он к искусству?
М.С.: Моему сыну Александру всего 4 года. О его таланте судить еще рано. Зато у него большая усидчивость: он может рисовать 3 часа, не останавливаясь. Пока он рисует… обеими руками. У меня в детстве было то же самое: я не был ни левшой, ни правшой. Мы с ним пока никакими уроками не занимаемся, а просто вместе получаем удовольствие. Я работаю с большим мольбертом, ему ставлю маленький, и он, глядя на папу, рисует. Когда у меня появилась галерея, он стал приносить мне свои рисунки, чтобы я их повесил на стенку. (смех) Я не настаиваю, чтобы он пошел по моим стопам (хотя в целом хорошо отношусь к артистическим династиям), но буду следить за его прогрессом и всегда буду рад ему помочь.

Л.Ш.: Возможно, это лучшее ваше творение, и оно еще не закончено!

Интервью взял Лев Шиф
Фото Владимира Вандаловского
Монреаль