Международный аэропорт Шереме́тьево
(Продолжение, начало в №1200)
Во втором часу ночи Гарун возвращался домой. Скачущий ветер поддувал морось за ворот куртки — октябрь стоял прохладный. Гарун заботливо поддерживал полиэтиленовый мешок, защищавший от влаги длинный, плоский кофр с драгоценным басом. И рассеянно думал, что и вправду пора отсюда валить. А некоторым и валить не надо. Гарун вспомнил об одном своём шапочном знакомом. Просто удивительно, как много шапочных знакомых у ресторанных лабухов. Знакомый назывался Эмиром и любил подойти к сцене и в паузе поздороваться со всем оркестром за руку, спросить, как дела, и поговорить о том, о сём. Эмир интересно трепался о далёких странах — его тётя заведовала отделом туризма в обкоме, и племянник, похоже, не занимался ничем другим, кроме поездок в Болгарию, Венгрию, Финляндию и другие заманчивые места. Надоесть он, как правило, не успевал — редкая пауза длилась больше 10 минут. Неделю назад Эмир пришёл в ресторан в роскошной кожаной куртке — привёз в сентябре из Индии. И рассказывал про обезьян, залезающих в окна гостиницы, и про салат из свежих ананасов, бананов и манго на завтрак. Гарун снял залитые дождём очки и уложил во внутренний карман куртки. Ветер задул с моря, дождь на губах отдавал солью. «Ветер дальних странствий» — ухмыльнувшись, подумал Гарун.
* * *
По понедельникам ресторан не работал. Гарун пришёл домой из коммунхоза, переоделся в спортивный костюм и улёгся на диван в своей комнате. Мать зашла в квартиру пятью минутами позже и прямо из прихожей спросила:
— Гарун, ты дома?
— Дома! — отозвался он, глядя в беленый потолок.
— А ну, иди сюда, у меня для тебя есть сюрприз!
Гарун медленно поднялся и прошёл в гостиную, где мать копалась в своей объёмистой сумке. Всласть покопавшись, она вынула на свет божий конверт, на вид и на ощупь весьма толстый и плотный. На конверте была надпись шариковой ручкой: «Варадеро 24 окт. — 20 ноября».
— Горящая путёвка на Кубу, — сказала мать. — Хочешь?
Гарун зачем-то понюхал конверт, будто бы ожидал, что тот и впрямь будет пахнуть дымом, и с нарочитым акцентом ответил:
— Канечна хачу!
24 октября было через неделю. Авиабилет в Москву, оформление отпуска, дюжина справок с подписями. Поликлиника, милиция, отдел кадров… Гарун злостно нарушал правила уличного движения и стоял в очередях мавзолейного размаха. Хлопоты были в радость. Погоня за одной из справок привела его в обком, где прямо на проходной он столкнулся с Эмиром. Эмир, невзирая на вооружённого охранника, сразу же предложил хапнуть. Охранник, впрочем, стоял в отдалении и предложения слышать не мог. Гарун отказался: у человека, пришедшего в обком за справкой, должно быть скорбное лицо. Тем не менее, ему пришлось выслушать рассказ про недавний Эмиров вояж в Индонезию. В Индонезии, судя по рассказу, была скукота.
— А я на Кубу еду, — сказал Гарун, — Через четыре дня!
— На Кубу? — переспросил Эмир, и с трёхсекундной задержкой объявил: — Я тоже еду!
Он немедленно дал Гаруну ряд практических советов, которые Гарун сразу забыл (в чём позже неоднократно раскаивался) и, взбежав по устланной толстым красным ковром лестнице на второй этаж, пропал. Гарун же, после встречи с очередным бюрократом, отправился домой без единой мысли об Эмире.
* * *
Утром 23 октября Гарун прилетел в Москву. Согласно инструкциям, он должен был оказаться в гостинице «Космос», где собиралась вся его группа, и где его ожидал старшой группы — экскурсовод в штатском. Гарун отдал старшому бутылку коньяка — одну из пяти захваченых с собой. Кроме коньяка в его спортивной сумке было несколько смен белья и запасные джинсы с парой футболок. В потайном кармане джинсов лежали триста американских долларов. Про доллары, ясное дело, он старшому ничего не сказал. Старшой слегка поднял брови, увидев дохлый Гарунов багаж. Подобная скудость не вязалась с истинно кавказским обликом стоявшего перед ним молодого человека. Тем не менее, распространятся он не стал, а, забрав паспорт, направил Гаруна в номер, где ему предстояло ночевать с ещё одним товарищем по вояжу. Каковым товарищем, к удивлению и лёгкой досаде Гаруна, оказался как раз Эмир. Досада не прожила и пяти минут. Эмир был опытным путешественником и лёгким в общении человеком. К вечеру Гарун понял, что Эмир вовсе не так надоедлив, как ему казалось, что он умён и хорошо воспитан. При этом он оставался разгильдяем и сорви-головой, но перед ними с Гаруном не стояло (как тогда казалось) никаких совместных испытаний и задач, а для отпускного балдежа такой товарищ был в самый раз. У кровати Эмира расположились две большие спортивные сумки, в отличие от Гаруновой, основательно заполненные. Эмир открыл одну из них и Гарун, сидевший напротив, на своей кровати, удивлённо задрал брови. Сумка была набита нейлоновыми носками, спортивными шортами и футболками. Всё было новое — с магазинными ярлыками.
— Зачем столько? — спросил Гарун.
— На продажу.
— Там что, носков нет? — Гарун задал вопрос самому себе, в той же мере, что и Эмиру.
— Там вообще ничего нет — там социализм построили! — ответил Эмир.
Гарун невольно оглянулся. Вокруг был всё тот же номер гостиницы Космос, под столом не прятались агенты КГБ, а в стенах не было видно дыр с микрофонами.
— И что, — спросил Гарун, — ты думаешь, будут покупать?
Эмир посмотрел на него с улыбкой и проникновенно ответил, — Оптом сдам. С руками оторвут!
Гарун вдруг припомнил Эмировы инструкции в обкоме. Там было что-то насчёт «затариться». Он в запоздалом озарении посмотрел на свою полупустую сумку и почесал затылок. Семь часов вечера. А в восемь утра надо быть в Шереметево. Тариться было поздно.
По словам Эмира, на их республику пришло всего 22 путёвки. Впрочем, и республика была небольшая. Львиная доля этих путёвок была распределена по блату. Блат, конечно, тоже был разный. Если Гаруновой маме путёвку дали в качестве извинительной благодарности за то, что она тянула на себе всю бумажную работу городских профсоюзов и не брала взяток, то Эмиру тётя просто отдала путёвку, припасённую для себя, решив съездить вместо Кубы в Испанию неделей позже. На Кубе она уже два раза была, и ей там не понравилось. Непостижимым образом несколько путёвок оказались в районных центрах и были распределены по блату уже там. В результате этого по коридору гостиницы прохаживалось несколько могучих горцев, одетых в наглаженные в стрелочку джинсы, спортивные куртки, лакированые туфли — и со шляпами на головах. Горцы, впрочем, были добродушные и никого не обижали. Один из них зашёл в номер к Гаруну и Эмиру и завёл неторопливую беседу о том-о сём. Он был в курсе, что Эмир не первый раз едет за границу. Беседа скоро угасла — горец неважно говорил по-русски, а родной его язык Гарун с Эмиром не понимали. Они не понимали даже родные языки друг друга — в их республике это случалось сплошь и рядом. Почти все говорили по-русски, а локальных языков было около сотни, из которых преобладало пять или шесть. Горец ушёл с изъявлениями благодарности, почти сразу вслед за ним вышел Эмир. Вернулся он минут через десять в сопровождении очень красивой молодой дамы, которую представил Гаруну как Лёлю. На сей раз беседа, мгновенно завязавшись, протекала гораздо оживлённее. Результатом её стало перемещение Эмира и Гаруна (в почётном эскорте четырёх бутылок коньяка) в соседний номер. Это был полулюкс, в котором, по слухам, жил когда-то сам Джо Дассен. Теперь в нём жили Лёля и Маша. Лёля на поверку оказалась Еленой. Росту она была среднего, волосы имела русые, глаза серые и насмешливые, а фигурой напоминала юную Наташу Королёву. Она преподавала английский в университете и вела языковой кружок в республиканской библиотеке. А Маша призналась, что настоящее её имя Марзият, что назвал её так папа, мама у неё русская, и, бывая в России, она всегда называет себя Машей. В России ей приходится бывать частенько, потому что работает она на «Сапфире» и мотается по всему Союзу в качестве наладчика пеленгаторов. Маша была высокой, тощей и черноволосой. Бровь у неё была одна, но над обоими глазами. А глаза, тоже чёрные, были серьёзные и весьма крупные. Все сведения о себе дамы сообщили между делом в течение 10 минут. На момент прихода Гаруна с Эмиром в полулюксе уже было человек пять из их группы, и разговор шёл весьма оживлённый. От коньяка никто не отказался, и четыре бутылки опустели молниеносно. Затем была выпита двухлитровая фляга отличного кизлярского виноградного спирта. После спирта Гарун утратил способность к накоплению информации, но, по позднейшим свидетельствам очевидцев, продолжал говорить и двигаться. Оба процесса протекали хаотично и синхронно угасли чуть позже полуночи.
* * *
Гарун проснулся в полной темноте от петушиного кукареканья, чувствуя себя премерзко. Петух продолжал кукарекать, пока Гарун не нажал на кнопку своих часов. Часы могли говорить, а будильник кукарекал. Или куковал. Гарун никак не мог решить, что хуже. Было пять часов утра. Эмир спал одетым — как и Гарун. В дверь постучали. Это оказался старшой — он дал 5 минут на десантирование в лобби и пошёл стучать в следующие двери. Гарун потряс Эмира за плечо, нашёл в себе силы промямлить:
— Через пять минут внизу! Автобус…
Голова кружилась, ноги не держали, и Куба виделась чем-то вроде скалистого острова посреди штормового моря, куда совершенно ни к чему ехать в такую рань. Едва почистив зубы, компаньоны спустились со своего 20 этажа на первый. Лёля и Маша уже были там. Их скорбные лица без признаков косметики наводили на мысли о двадцати шести бакинских комиссарах. Обменявшись кивками с недавними сотрапезниками, Гарун плюхнулся на диван. Эмир положил возле него свои галантерейные сумки и растворился в полутьме гостиничного коридора. В лобби стояла тишина, изредка прерываемая глубокими вздохами. Заработал лифт. У конторки приёма гостей зазвонил телефон, дежурная сняла трубку и металлическим голосом сказала:
— Гостиница «Космос».
Из коридора вышел Эмир с гроздьями бутылок минералки в руках. Открылись двери лифта, выпустив старшого с последним недостающим туристом — ответственным товарищем из Хасавюрта. В лобби пронзительно запахло «Шипром», и Гарун ощутил приступ тошноты. Эмир тем временем раздал нарзан страждущим, получив столько благословений, что хватило бы на прижизненную канонизацию. Через десять секунд, оставив у кресел пустые бутылки, группа «кубинцев» покинула гостиницу, провожаемая лишь неласковым взглядом дежурной. У подъезда гудел мотором вишнёвый «Икарус».
Всю дорогу до Шереметево Гарун проспал. Процедуру оформления и посадки в самолёт, он, можно сказать, тоже проспал, так как принимал в ней минимальное участие. При этом сквозь сон он думал, что мало дал старшому коньяку. Надо было отдать все пять бутылок: во-первых, мужик без единой проволочки оформил их документы, организовал проход через досмотр и рассадил всех по местам. А, во-вторых, возможно, тогда было бы легче жить сегодня утром. Оказавшись в кресле, Гарун снова уснул, просыпаясь только для того, чтобы выпить дошедшую до него на подносе стюардессы минералку и снова уснуть. Он проспал дозаправку в Шэнноне и полностью проснулся, когда их самолёт был уже над серединой Атлантики. Безоблачное солнечное небо и свинцово отблёскивающий океан представляли собой зрелище ниже среднего, с точки зрения прагматичного Гаруна. Поэтому он завертел головой, выискивая знакомые лица и наслаждаясь вернувшимся острым интересом к жизни. Сначала его внимание привлекла группа в шляпах. Горцы сидели все вместе и были заняты степенной беседой — кроме одного, который, выпучив глаза, смотрел в окно. Его тяжёлая нижняя челюсть покоилась на широкой груди, а могучие руки крепко сжимали подлокотники. Гарун снова глянул в окно — солнце, небо и океан были на месте. Пожав плечами, Гарун продолжил осмотр салона. Лёля и Маша сидели через проход и чуть ближе к носу. Маша обернулась, и Гарун помахал ей рукой. Она помахала в ответ очень приветливо и засмеялась. Гарун откинулся на спинку кресла и почувствовал, что краснеет. Надо бы выяснить, что там такое происходило вчера во время пьянки. Он вспомнил изречение Хуссейна: «Последним, что я помнил из этой вечеринки, был мой первый большой стакан водки». Хуса всегда был душой компании. Сев за стол и подняв первую рюмку, он обычно говорил: «Прощай, человеческий облик!». Гарун посмотрел на спавшего в соседнем кресле Эмира. Тот, благодаря компактному сложению, расположился в кресле с большим удобством и спал сном праведника. Гарун кашлянул. Эмир открыл правый глаз и скосил его на соседа.
— М-м-м-м..? — произнес он.
— Ты спишь? — спросил Гарун.
— Мёртвым сном, — ухмыляясь, ответил Эмир.
— Я там э-э-э… — начал Гарун, — я там вчера… хорошо себя вёл?
Эмир засмеялся, поперхнулся и сел прямо.
— Ничего криминального ты не совершил, — ответил он. — Пургу всякую мёл насчёт водных коммуникаций и шарахался по номеру. А шарахаться там особо было негде, да и на ногах ты стоял не очень. Так что ты пару раз споткнулся и упал — один раз на кровать, а второй раз на Машу.
— На Машу?!! — в ужасе пролепетал Гарун, — И что она сказала?
— Да она тоже была не особо трезвая. Смеялась — чуть сама не упала. Все смеялись. Не над тобой — просто весело было.
Гарун обхватил голову руками и в который раз дал себе слово больше никогда не напиваться до такой степени.
Гудение турбин на секунду прервалось электронным колокольчиком, и равнодушный женский голос произнёс: — Уважаемые пассажиры! Через тридцать минут наш самолёт совершит посадку в аэропорту Хосе Марти. Местное время 14 часов 30 минут, температура воздуха в аэропорту 34 градуса Цельсия, безоблачно, ветер западный до 10 километров в час.
Все кругом зашевелились и заговорили одновременно. В туалет образовалась очередь людей в брюках и свитерах, обратно же, к своим местам возвращались курортники в разноцветных футболках, шортах и сандалиях на босу ногу. Одна дамочка, погрузившаяся в самолёт в пальто с меховым воротником, сейчас шла по проходу в сарафане, наполненном цветами невыносимо ярких тонов. По лицу дамочки было видно, что счастье досталось ей недёшево, и наслаждаться она им будет до последней капли крови. Горцы в шляпах смотрели на легко одетых людей очумевшими глазами. Гарун с досадой вспомнил ещё кусок обкомовской инструкции Эмира — что-то насчёт «в джинсах сгоришь». Впрочем, шортов у него всё равно не было. Никто из местных в здравом уме по улицам в шортах не ходил. Это был удел курортников и детей. Даже летом на пляже, в самое пекло. «Как-нибудь выдержу», — подумал Гарун. Электронный колокольчик тем временем булькнул снова: на этот раз женский голос не допускающим возражений тоном попросил всех усесться и пристегнуться. Спустя минуту Гарун ощутил момент невесомости, и у него заложило уши. Самолёт пошёл на снижение. Все прилипли к иллюминаторам. Для большинства пассажиров это был первый выезд за рубеж. Первая чужая страна, да ещё такая отдалённая как Куба. Видимость была стопроцентная, в отличие от Шеннона, который встретил низкой облачностью и скучным мелким дождём.
Осознание того, что самолёт летит между Флоридой и Багамами, возбуждало и давало отблеск свершения совковой мечты. Несмотря на то, что разглядеть эти сказочные места было невозможно. Через четверть часа впереди стал вырисовываться берег Кубы. Стали видны поселения, дороги, линия прибоя и немногочисленные суда в океане. Какое-то время самолёт летел параллельно берегу, и сидевшие со стороны океана вытягивались в своих креслах, пытаясь заглянуть в иллюминаторы с противоположной стороны салона. Стюардессы бдили неотрывно: никто не имел право расстегнуть ремень безопасности. В салоне нарастало ощущение праздника жизни, все улыбались, и даже ответственный товарищ из Хасавюрта стал похож на обычного человека и, приподняв зад, пытался рассмотреть как можно больше Кубы, стремительно пролетающей в 300 метрах под брюхом самолёта. Удар шасси о посадочную полосу, лихорадочное веселье в салоне, ещё удар, и самолёт начал торможение. Электронный колокольчик, и — показавшийся добрым и радостным женский голос:
— Уважаемые пассажиры! Наш самолёт совершил посадку в международном аэропорту Хосе Марти. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах до полной остановки самолёта.
Гарун мельком оглянулся на компанию в шляпах. Горцы оставались на своих местах, но в позициях, напоминавших низкий старт на стометровке. Было ясно — первыми из самолёта выйдут они. После пары-тройки бесконечно длинных минут самолёт наконец остановился, и со своего места в середине салона Гарун увидел кусочек голубого неба и серого бетона в открывшейся двери. Спустя миллисекунду этот пейзаж обогатился силуэтом широкоплечего человека в шляпе.
(продолжение следует)
